Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945

Отт Вольфганг

— Я не спрашивал вашего мнения, писклявое дитя, — оборвал командир.

«И снова он прав», — подумали подводники. Старший по центральному посту больше не выступал.

Тук. Тук. Всего два раза. Но эсминец снова прошел над лодкой, и через некоторое время раздалось десять взрывов…

Люди вскрикивали при каждом из них. Их охватило отчаяние. Лодка была повреждена сильнее, чем в первый раз. Подводники снова очутились в кромешной тьме.

— Задраить все переборки, — приказал командир.

Передний отсек был отрезан. Из манометра Папенберга текла в центральный

пост мощная струя воды. Шум воды, заливавшей машинное отделение, стал громче. Лодка быстро погружалась.

— Включить трюмную помпу, — велел командир.

— Помпа включена, господин капитан-лейтенант, — поступил ответ.

На отметке 200 метров стрелка прибора замерла.

— Эсминец остановился, — доложил акустик. — В отдалении слышен новый шум винтов, он быстро приближается. Пеленг — два-два-ноль.

Это был конец. Эсминец вызвал подкрепление.

— Сколько оборотов?

— Пока не могу определить, командир.

— Мы не можем оставаться на этой глубине, — сказал инженер-механик. — По моим оценкам, мы находимся на глубине 250 метров.

Командир взял микрофон системы громкой связи.

— Всем членам экипажа открыть двери. Подготовиться к бою в надводном положении. Будем биться, пока не кончатся снаряды. В случае гибели матросов их сменят машинисты.

Все вздохнули с облегчением. Конечно, безумие атаковать эсминец, имея всего одно орудие на борту, но в тот момент никто об этом не думал.

— Квартирмейстер, приготовьте секретные документы к уничтожению.

— Слушаюсь, господин капитан-лейтенант.

— Всем морякам с фонариками явиться в центральный пост.

Люди передали приказ. Старший по центральному посту надел рабочие перчатки, его руки дрожали, но лицо, искаженное ужасом, осветилось радостью, когда он занял позицию у лифта подачи снарядов. Открыли артиллерийский погреб. Снова послышался «тук», и по корпусу рассыпалась каменная дробь, но никто этого не заметил — все уже привыкли. С оглушительным грохотом, словно стремясь заглушить шум винтов эсминца, моряки втащили в центральный пост снаряды. Тайхман увидел Штолленберга; впервые после падения глубинных бомб он осознал его присутствие. На искаженном страхом лице Штолленберга появилась кривая, но полная радости улыбка.

— Витгенберг, — сказал командир, — вы займете место Мюллера у орудия и будете руководить стрельбой.

— Слушаюсь, господин капитан-лейтенант.

Эсминец направился в их сторону.

— Переждем его, — сказал Лютке.

Эсминец приближался на высокой скорости. Подводники застонали. Они хотели умереть на поверхности, с оружием в руках, в горячей схватке с врагом. Но эсминец несся на них, и они боялись, что даже в этом им будет отказано. Вдруг послышался взрыв — но эсминец до них еще не дошел. Потом раздался треск ломающихся переборок. Винты эсминца, судя по звуку, стали вращаться медленнее.

— Слышу звуки тонущего корабля, — передал акустик.

— Где?

— Пеленг два-четыре-ноль. Совсем рядом.

— А шум винтов этой консервной банки слышен?

— Никак нет, господин капитан-лейтенант.

— Не мог же он сам себя уничтожить!

— Господин

капитан-лейтенант, я слышу шум винтов по пеленгу два-ноль-ноль. Похоже на звук дизеля… — Акустик вдруг замолчал. Он, как маленький ребенок, потерял дар речи при виде неожиданного подарка.

— Все ясно. Его утопила наша субмарина. Винклер, готовьтесь к всплытию.

Тайхман выбрался на мостик вместе с первой вахтой. Звездное небо. Холод. Слабый, голубоватый свет северного сияния. Никаких следов эсминца.

— Поднять прожектор.

Рулевой передал на мостик прожектор. С помощью световых сигналов была установлена связь с немецкой подлодкой, утопившей эсминец. Через несколько минут субмарины сблизились на расстояние слышимости.

— Этот парень задал нам жару, — крикнул Лютке.

— Мы так и поняли, — ответил командир другой подлодки. — Он так увлекся, что даже не заметил нас.

— Вы атаковали сразу же после того, как его увидели?

— Нет, черт возьми. Он был так любезен, что остановился и подставил свой борт прямо под мои торпеды. Я с эсминцами не дерусь.

— Ну что ж, удачной охоты.

— И вам того же.

Внизу, у рубки, появились маленькие красные огоньки. Подвахтенные собрались под «деревенской липой» покурить. Они помогли вытащить из люка тело Карлса, завязанное, словно пакет, и бросили его за борт. Старший квартирмейстер поставил на карте крест, подписал долготу и широту, дату и время по судовым часам. «Три часа под ударами глубинных бомб», — записал в боевом журнале командир.

Внешнюю крышку торпедного аппарата номер четыре заклинило. Подводники чинили ее в три смены: старпом с помощником боцмана; два мичмана; торпедист и старший матрос.

Вода была ледяная. Но хуже всего была замерзшая палуба. Когда работы только начались, обнаженные моряки подумали, что просто не смогут пройти эти два метра от рубки до носа — холод убьет их. Колени голых ног не сгибались; они боялись, что, одолев половину этого расстояния, просто встанут и замерзнут на месте; сама мысль о том, что им придется идти босиком по покрытой льдом палубе, была невыносима. Но на мостике стоял командир. Они чувствовали его взгляд на своих спинах, и им вовсе не хотелось услышать его ядовитые замечания в свой адрес, достаточно было взгляда.

Оказавшись в воде, они поначалу чувствовали облегчение — вода была теплее воздуха. Но через несколько секунд их охватывал ледяной холод, и, если бы на мостике не стоял командир, глядя на часы, они бы тут же бросили работу и выскочили на палубу. Как бы то ни было, они работали с остервенением, ибо знали, что пытка будет продолжаться до тех пор, пока эта проклятая крышка не откроется.

Никто из них не мог провести в воде больше четырех минут. Они обвязывались линем вокруг талии, и через каждую минуту люди на палубе дергали его пять раз. Это был сигнал — с тобой все в порядке? И если ныряльщик сразу же не отвечал такими же пятью рывками, его тут же вытаскивали на поверхность. Это была кошмарная работа: линь врезался в тело, отчего содранная кожа постоянно кровила.