Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945
Шрифт:
Помощнику боцмана ничем уже нельзя было помочь. У него были внутренние разрывы; кашляя, он сплевывал кровь, а кашлял он не переставая. Из больших ран в животе обильно текла кровь, и остановить ее не удавалось. Сердце его еще работало, но через два часа крови совсем не осталось — сердцу больше нечего было перекачивать, и оно остановилось. Командир разрешил положить его в пустой торпедный аппарат.
Во всем был виноват Мюллер. Готовя орудие к бою, он забыл открыть крышку ствола. В отличие от сухопутных орудий у этой пушки крышка закручивалась, чтобы в ствол не попала вода. Когда пушка выстрелила, снаряд просто не смог вылететь наружу.
Два дня Штолленберг метался
На третий день жар спал. Штолленберг был в полном сознании и спокоен. Тайхман принес ему еду и попытался убедить поесть, чтобы подкрепить силы. Но Штолленберг есть не стал. Тайхман сказал, что глупо отказываться от еды. Он забрал на камбузе последнюю банку с консервированной клубникой и полил ее сладкими сливками. Он стал есть клубнику прямо на глазах у Штолленберга, но даже это не пробудило у того аппетита. Он сказал, что, возможно, поспав немного, он что-нибудь и съест.
— Но тогда уже не будет клубники, она закончилась, — возразил Тайхман, хотя банка была еще полной на три четверти.
— Мне все равно, — ответил Штолленберг.
Тайхман отправился спать в кубрик старшин. Позже его растолкал помощник главного электрика и сказал, что командир не возражает, чтобы тело мичмана тоже было положено в пустой торпедный аппарат.
— Помоги нам. Только побыстрее. В каюте старших офицеров стоит ужасная вонь.
В Бискайском заливе им пришлось погружаться двадцать два раза, чтобы спастись от самолетов. Путь домой занял в два раза больше времени, чем предполагалось. Им пришлось полтора дня дожидаться двух других подлодок в точке рандеву. После этого патрульный катер и два тральщика проводили их в Ла-Паллис.
Перед тем как субмарина встала в док, командир произнес речь. Все свободные от вахт выстроились на палубе, и командир пять минут распинался о последствиях венерических болезней. Он говорил, что морякам неприлично посещать бордели; женатые должны подождать, когда они вернутся домой к женам, а неженатые должны практиковать воздержание и заниматься спортом. От воздержания еще никто не умер; к тому же француженки не так уж хороши — они недостойны немецкого моряка.
Выражение лица командира было исключительно серьезным, поскольку он произносил эту речь по требованию командующего подводным флотом. Адмирал полагал, что командиры боевых кораблей должны полностью контролировать личную жизнь своих подчиненных. Люди уже слышали эту речь; командир произносил ее после каждого похода. И они знали своего командира. Когда он спросил, все ли его поняли, они уже достаточно послужили, чтобы без заминки ответить: «Так точно!»
Но командир в своих наставлениях не обращался за помощью к специальной службе. Целый табун хористок собрался на пирсе, чтобы приветствовать возвращавшихся подводников. Они стояли, выстроившись в ряд, на самом краю пирса и улыбались самыми обворожительными улыбками. Устроил эту встречу офицер специальной службы флотилии, совсем уже немолодой человек. Девицы широко раскрытыми глазами смотрели на бородатых моряков и бросали им цветы. Подводники широко раскрытыми глазами смотрели на девиц, посылали им воздушные поцелуи и, рассмотрев их одежду, пришли к выводу, что
Подлодки поставили в док. Моряки забрали из рундуков свои вещи и отправились на автобусе во временный лагерь Прьен. Здесь для экипажей всех трех лодок был дан обед, на котором присутствовал командующий флотилией. Была подана хорошая еда, с пивом и речами, а под конец обеда — коньяк. Лютке выпил бутылку содовой. Это никому не понравилось, но он, по крайней мере, оказался оригинальным. Если бы он услышал, какие замечания отпускали в его адрес моряки, то без взысканий дело бы не обошлось.
После обеда Тайхман велел доставить свой чемодан в комнату, в которой он теперь остался один, и занялся хозяйством. Все, что ему было нужно, он сумел купить в столовой: две бутылки «Хеннесси», две бутылки арманьяка, по бутылке «Мартелла» и кальвадоса и десять пачек сигарет, шесть из которых обменял на сигары. Матрос помог ему отнести бутылки в комнату.
Потом он отправился в душ и хорошенько вымылся — сначала пустил теплую воду, потом холодную, горячую, опять теплую, затем такую горячую, какую только смог вынести и, наконец, холодную. Он стоял в душе целый час. В душевой собралась половина их экипажа, и некоторые наслаждались душем еще дольше. Они пели и яростно рычали, смывая с себя накопившуюся за три месяца грязь. Те, кто ждал своей очереди, рассказывали друг другу, что собираются делать на берегу, оперируя цифрами, которым мог позавидовать целый десяток казанов. Выйдя из душа, Тайхман обвязал вокруг шеи полотенце, надел халат, шлепанцы и побежал в свою комнату. Он улегся на свежезастеленную постель и закурил сигарету. Когда он с наслаждением вдыхал дым, раздался стук в дверь.
— Войдите! — крикнул он, думая, что если это одна из хористок, то задирать нос он не будет. Но это оказался мужчина, приветствовавший его резким «Хайль Гитлер!».
У мужчины были прекрасные манеры; он представился офицером, разносящим жалованье, и протянул Тайхману его зарплату плюс премию за пребывание под водой и премию за опасность. Он пересчитал деньги, хотя Тайхман сказал, что в этом нет необходимости. Эта привычка въелась в кровь, заявил мужчина, — до войны он был директором банка. Тайхман сказал, что рад был с ним познакомиться, и сунул руку под кровать, где хранились у него запасы спиртного. Директор банка вытащил из кармана чистый белый платок, в котором, как оказалось, был завернут маленький стаканчик. Так принято в финансовом мире, признался он; парочка пропущенных стаканчиков сглаживает, так сказать, острые углы, и офицеры военно-морского флота тоже это признают. Когда он разносит жалованье высшим чинам, всегда берет с собой этот стаканчик. Тайхман восхитился тактом этого человека.
Они выпили за здоровье друг друга и принялись болтать. Тайхман извинился, что пьет из горлышка — у него не было времени раздобыть стакан. Директор банка сказал, что ему это очень идет, и Тайхман поблагодарил его за комплимент. Он решил, что директор банка — отличный парень. Такое же мнение сложилось и у директора о Тайхмане.
Они выпили за здоровье Лютке. Когда Тайхман сказал, что их командир трезвенник, директор сказал, что за это надо выпить отдельно. Потом они пили за здоровье командующего флотилией и командующего подводным флотом. После этого Тайхман вытащил из-под кровати еще одну бутылку. За фюрера выпили дважды, поскольку он тоже был трезвенником. И еще они пропустили один или два стаканчика за Геббельса, поскольку его сказки по радио доставляли им много удовольствия.