Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945
Шрифт:
Когда они вернулись на подлодку, помощник фармацевта был уже там. Он принес небольшую пилу, несколько разных ножей и щипцы, а также огромный инструмент, напоминавший зубило.
— Опять та же самая история, — сказал он. — Сколько раз уже просили командиров подлодок не класть трупы в торпедные аппараты, ведь не им приходится их оттуда извлекать, и все без толку.
Тайхман сказал, чтобы он попридержал язык.
— Черт побери, — огрызнулся помощник фармацевта, — да я ничего не имею против вашего мертвого друга. Я хочу сказать только одно — это был ваш друг.
Они приступили к работе,
— Ты далеко продвинулся?
— Черт бы его подрал, — сказал Тайхман и рассмеялся, да и что тут оставалось делать, если ему хотелось рыдать, как ребенку.
Чем дольше они работали, тем больше чертыхались; они ругались последними словами и с одобрением выслушивали критические замечания помощника фармацевта, который назвал все это мероприятие гигантским абортом. Проделав половину работы, они вымыли руки в ведре воды, чтобы снять с себя рубашки. Затем, по пояс голые, залезли в торпедные аппараты. Их тут же начало тошнить, но, проблевавшись несколько раз, они притерпелись к запаху, и через три часа аппараты были уже пустыми, хоть и не совсем чистыми.
После этого они отправились в бордель. Как мичманам, им разрешалось посещать офицерский бордель. Рамер рассказал, что там есть одна дамочка по имени Лa-Жон — дочь малайца и мулатки, а может, просто креолка. Как бы то ни было, она носит прозрачное лимонно-желтое платье, под которым ничего нет, волосы у нее черные как смоль, грудь подкрашена и…
— Хватит, — сказал Тайхман. — Такую мне и нужно.
— Черт, нас опередили, — рассердился Рамер, когда они вошли в бордель.
— Да, эта женщина знает, что такое шик, настоящий шик. А этот тип с ней — наш командир.
— Лютке?
— Да. Бывает же такое!
— Это плохо?
— Да нет, черт возьми, но лучше зайдем попозже.
Они вышли на улицу. Рамер почесал живот и сказал:
— Ты, наверное, большой оптимист. Она ведь к тому же очень дорогая, а мы всего лишь мичмана.
— Ей наплевать на звания. По крайней мере, мне так кажется.
— А что же ей нужно?
— Наверное, приятная внешность.
— Ну, я в это не верю. Об этом и речи быть не может. Ее интересуют только деньги, и больше ничего, — сказал Рамер и снова почесал живот, на этот раз сильнее.
— У тебя что, блохи?
— Да нет. Я вот что хотел спросить: у тебя есть деньги?
— Мне хватит, — сказал Тайхман, скосив глаза на Рамера.
— Можешь одолжить мне немного?
— Только не на Лa-Жон.
— Очень жаль, — вздохнул Рамер. — Но если ты прав и ей нужны не деньги, а что-нибудь другое, то я и без денег проведу с ней вечерок. Другому бы она отказала, но только не мне.
— О себе я такого сказать не могу. Мне определенно нужны деньги. Она на меня и не взглянет, если у меня карман будет пуст. Так что много я тебе дать не смогу. Ты понял?
Рамер закурил сигарету.
— Что ты напишешь его родителям?
— О том, что мы отрезали ему ногу, я писать не буду. Напишу, что он был убит на палубе и умер мгновенно. — Тайхман произнес эти слова быстрее, чем говорил всегда.
— А какую дату ты собираешься поставить? Мне это нужно знать, поскольку я отвечаю за начисление жалованья.
— Ту, что нужно.
— Я не думаю, что они его откроют. Я бы… Слушай, кто это?
— Ага, глаза вылупил?
— Боже милостивый, какая походка!
— Это самый красивый мужчина во всем немецком флоте. Его превосходительство Эренфрид Бертольд князь фон Витгенберг-Вайсенштайн.
— Откуда ты его знаешь?
— Это наш старпом.
— А как мне к нему обращаться?
— Ну, не на суахили же.
Старпом и вправду шествовал как принц. На нем была великолепно подогнанная синяя форма из дорогой саржи; обветренную шею оттенял воротник шикарной белой рубашки, открытый таким образом, чтобы были видны волосы на груди. На ногах были белоснежные теннисные туфли, почти полностью прикрытые широкими штанинами брюк. В левой руке он держал фуражку, как оперные певцы обычно держат шляпу, а правой размахивал тростью. Но самым поразительным в его костюме были знаки отличия. На левой стороне груди не было ничего, зато на правой красовался вышитый золотом немецкий крест, а в верхней петлице кителя, словно маятник, раскачивался на красно-белой ленте Железный крест 2-го класса. Из нагрудного кармана торчал кончик белого шелкового носового платка, сложенного в форме веера.
— Никаких оваций, господа. Как я выгляжу, я знаю. Ну, как вы провели свою первую ночь?
— В серьезных занятиях, читал Эрнста Юнгера.
— Прекрасно, прекрасно. А теперь, если меня не подводит зрение, вы посетили одно достойное заведение?
— Да, неплохое местечко. Но ничего из этого не вышло. Вы знаете Лa-Жон?
— Не имел еще удовольствия познакомиться с этой выдающейся особой, но слышал о ней.
— Зато наш командир уже имеет это удовольствие.
— Неужели? Он уже получил его или только собирается? Я имею в виду…
— Еще собирается. Они пока беседуют.
— Ага… беседуют. — Старпом взял себя за подбородок и потер его. — У меня появилась идея — почему бы нам не пойти и не посмотреть на них?
— Лютке это не понравится, — сказал Рамер.
— Ну а каково ваше мнение? — спросил старпом.
— Тогда пошли быстрее, — предостерег Тайхман, — пока они не поднялись наверх.
И они помчались.
Во время своего ускоренного марша к борделю они случайно толкнули майора авиации, который как-то нерешительно двигался в том же направлении.
— Черт побери, господа, — крикнул он. — Где горит?
— Мы спешим в бордель, господин майор, — объяснил Тайхман.
Майор вздрогнул.
— Возмутительно! — крикнул он им вслед. — Вечно флотские нас обходят!
— Он был бы очень рад присоединиться к нам, — сказал Витгенберг. — У него такой несчастный вид.
Они пришли вовремя. Старпом направился прямо к Лa-Жон, учтиво раскланялся, пробормотал часть своего имени и сказал:
— Je suis trex heureux de vous connaitre, madame. [9]
9
Рад познакомиться с вами, мадам (фр.).