Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии

Манчестер Уильям

Сыграло свою роль и то обстоятельство, что Эрхардт во многом основывал свою экономическую политику на долгосрочных займах, а потом сразу пришла пора платить по счетам. В первую же зиму правления Курта Кизингера началось ежемесячное падение ВНП. Рост производства находился на самой низкой отметке за послевоенный период, и экономика ФРГ ощутила тяжелый удар. Падало все – производство, инвестиции, потребление и мораль. Уровень капиталовложений в промышленность упал на 15 процентов, а продажа акций на бирже сократилась всего за месяц на 6 процентов. Росли только два зловещих показателя – стоимость жизни и безработица (со 150 600 до 501 300 человек). Никто не знал, как с этим бороться. Кизингер предложил программу общественных работ и новый доход на сверхприбыли, но многим в Германии это напомнило мероприятия Брюннинга во время Великой депрессии, который на деле добился только клейма «голодный канцлер» и роста влияния

экстремистских партий. В тот год, перед тем как инспекторы получили доступ к конторским книгам концерна, угроза общей финансовой катастрофы в стране была вполне реальной.

В свое время эссенский гигант легко получал кредиты солидных банков, и ничего удивительного: для немцев обслуживание «национальной оружейной кузницы» было делом чести. К тому же никто и мысли не допускал, что Бонн не поддержит концерн Круппов перед угрозой банкротства. Между тем фирма перестала быть уникальной. Крупп уже не был крупнейшим производителем стали в Европе.

Компании «Феникс-Рейнрур» и «Тиссен-Хютте» слились и обогнали его по объему производства. Депрессия в судостроении поразила его верфи в Бремене, производство грузовиков и локомотивов тоже становилось убыточным. Со всеми этими проблемами можно было бы справиться, если бы не кредитный кризис. Но в поисках новых покупателей в восточных странах Бейц снижал тогда цены на 20–40 процентов, и основой компании было лишь тающее состояние Альфрида. Немецкие банкиры чувствовали какие-то мелькающие признаки кризиса, но именно промельки, не более. Он теперь имел с этими странами ежегодный оборот в 200 миллионов долларов, но все эти дела были просто разорительными, слишком дорого приходилось платить за каждую русскую копейку, чешскую крону, китайский юань, албанский лек. Они знали только данные, которые публиковались согласно Мелемскому соглашению. Однако в целом по фирме давно существовала традиция не открывать бухгалтерских книг посторонним, и Альфрид Крупп ее придерживался. Даже его могучий союзник Абс не имел доступа к финансовым документам концерна.

Сам Крупп, каждый год выступая перед юбилярами, говорил о миллиардных оборотах фирмы, но не упомянул, например, о том, что в 1967 году его долги превысили 50 миллионов долларов. До поры до времени его собственное состояние по большей части оставалось неприкосновенным, но быстро росли проценты по долгам. Тучи продолжали сгущаться. По мере разрастания кризиса деньги давали все неохотнее. Один из помощников Круппа, встревоженный всем этим, решился на беспрецедентный шаг – сделал заявление от своего лица: «Наша ошибка в том, что мы продаем продукцию за границу, предлагая все более льготные условия, в то время как для победы над конкурентами достаточно качества наших товаров». Лондонская пресса в ноябре заметила «призрак банкротства, снова замаячивший над Круппом». Вдобавок Крупп упустил благоприятный момент для продажи угля. Предыдущая зима в Европе была очень суровой, и на уголь поднялся спрос. Однако новая зима оказалась значительно мягче.

Альфрид стал принимать запоздалые меры. Одним росчерком пера он уволил 8800 горняков, с горечью отвернувшись от традиционного для концерна патернализма. Чтобы спасти лицо владельца, это решение было официально приписано Бейцу. Сам Бейц объявил о добровольном сокращении своего жалованья (четверть миллиона долларов в год) на 5 процентов и призвал к тому же самому 55 тысяч других служащих фирмы. Потом Крупп закрыл четыре шахты в Эссене, бременские доки и дортмундское отделение завода «Крупп-Дольберг». Таким образом, предполагалось сэкономить около 20 миллионов долларов в год. Но поскольку долги теперь стали выше прибылей, концерн попал в финансовые тиски.

* * *

Сам Альфрид не считал, что время единовластного правления прошло. Хотя Арндт страшно разочаровал его, Крупп так ничего и не сделал для создания фонда. А планы, которые он обсуждал со своими директорами, существовали лишь для прикрытия. Бутафорский фонд должен был замаскировать его собственную фирму, где он оставался бы единственным настоящим собственником и которую сын, если бы, конечно, переменился, мог бы унаследовать так же легко, как и все остальное. Финансовый кризис был ужасным, но ведь случались же кризисы и раньше. Немецкое правительство спасло Альфреда в прошлом веке, Густава в 1920-х годах и самого Альфрида пятнадцать лет назад. Хладнокровный анализ показывал, однако, что надеяться особенно не на кого. И пока Крупп таким образом играл в сквош сам с собой, близкий друг размышлял о трагической ноте в его трудностях: «Альфрид задет за живое и глубоко огорчен. После войны он согласился, чтобы союзники его арестовали… И в семье он не слишком удачлив – эти его два развода и единственный сын, которого совершенно не интересуют дела отца. Так он и стал одиноким, ранимым человеком, несущим бремя великой традиции…»

Альфрид

любыми путями стремился сохранить фамильную фирму. Не раз Бейц подкидывал ему планы превращения концерна в акционерное общество, и столько же раз владелец концерна их отбрасывал. Но тут произошли непредвиденные события. До сих пор Альфрид надеялся на незыблемость своих взаимоотношений с немецкими властями, что было традицией для концерна. Однако в новой конституции, принятой в мае 1949 года, таилась для него настоящая волчья яма, причем совершенно незаметная. В соответствии с конституцией был создан Высший налоговый суд, заседавший в Мюнхене. Немецкие промышленники не обращали особого внимания на эту инстанцию. Между тем суд был наделен огромными правами – его решения не подлежали обжалованию. И вот 17 ноября 1966 года он вдруг открыл огонь по Круппу. Как говорили осведомленные люди, «это явилось неожиданностью даже для Бонна».

Решение суда, вступавшее в силу в первый день нового года, гласило, что акционерные общества по-прежнему будут освобождены от федерального налога на сделки, однако это больше не будет касаться предприятий, находящихся в единоличной собственности. Для Круппа это означало годичный налог в 15 миллионов долларов. Правда, сохранялись некоторые льготы, связанные с налогом на наследство, но факт оставался фактом – был формально отменен закон 1794 года, служивший династии щитом, о том, что «собственник имеет право установить такой порядок наследования, при котором промышленная часть его собственности не подлежит разделу и всегда переходит к одному наследнику». Круппа лишили иммунитета, которым семья пользовалась и при кайзерах, и при Гитлере.

Вдобавок к этому через шесть недель после постановления суда, в начале января следующего года, пять банков, основные кредиторы Альфрида Круппа, потребовали от концерна полного и конфиденциального отчета. Финансовый директор Зеегар (преемник Шредера) вынужден был предоставить требуемые данные, и у банкиров, включая Абса, голова пошла кругом: «Фирма задолжала 263 банкам, кредиторам 2,5 миллиарда марок. Вместе с открытыми кредитами о отсроченными долгами общая сумма долга составит 5,2 миллиарда. В прошлом году концерну пришлось выплатить около 300 миллионов марок по процентам, и он понес убытки на 50 миллионов, тогда как в 1965 году прибыль фирмы составила 60 миллинов марок».

Банкирам оставалось лишь молиться о предотвращении нового кризиса. Они понимали, что долго держать случившееся в секрете невозможно. От Круппа зависело благосостояние почти полумиллиона человек, а последствия возможного банкротства фирмы для экономики страны в целом было бы трудно переоценить. Любая мелочь могла вызвать тяжелые последствия. И как раз в январе того же года Бейц попросил новый кредит в 25 миллионов долларов. Обеспокоенные члены кредитного комитета почтительно попросили о доступе к бухгалтерским книгам, но им Крупп ответил отказом. Эти люди никогда не были его союзниками. Они стремились превратить его фирму в корпорацию и сами хотели стать акционерами. Кредитный комитет информировал пятерку крупнейших банкиров, союзников Круппа, что не собирается рисковать и оставляет все риски, связанные с фирмой, на их усмотрение. После их отказа, в феврале 1967 года, президент Карл Блессинг предложил 75 миллионов долларов обеспеченного правительством экспортного кредита в обмен на серьезные изменения в управлении концерном. И опять напрашивается историческая аналогия: почти сто лет назад, тоже в условиях жестокого кризиса, Бисмарк и Вильгельм I заставили Альфреда Круппа отдать его драгоценную «Гусштальфабрик» под опеку Прусского государственного банка. Разница, собственно, лишь в том, что наблюдателем тогда был назначен человек Круппа, а теперь Альфриду пришлось иметь дело с министром экономики – профессором Карлом Шиллером, видным ученым и социал-демократом. Именно этого человека, а вовсе не Американца должен был бы выбрать последний «пушечный король» своим Йенке, своим вторым «я», но это исключалось из-за политических убеждений: Шиллер был не только социал-демократом; он бросил рейх и фюрера в трудный час, отгородившись от войны стенами университетских аудиторий. Зато теперь он считался в своей сфере одним из самых выдающихся умов.

По неписаным законам вызывать Альфрида Круппа в Бонн, как обычного гражданина, не полагалось, потому министр сам позвонил ему и явился в главное управление в Эссене. Во время этой встречи министр прямо объявил, что если Крупп хочет помощи правительства, то должен и преобразовать концерн в корпорацию на основе акционирования. Сам Шиллер потом говорил: «Крупп едва ли был доволен, но, как мне показалось, я его убедил».

На самом деле Крупп получил то, что хотел, – поддержку правительства. А вот что оно получит взамен, было неясно, потому что после этого глава концерна на какое-то время скрылся из вида, – по официальной версии администрации, он снова отправился в Африку на охоту.