Стальной сапог
Шрифт:
– Прибыли!
Заскрипели массивные ворота из дубовых плах, раскрываясь при появлении хозяина усадьбы, и Марк с интересом посмотрел внутрь узкого, едва-едва пройдёт гружёный воз, проёма. Первое, что бросилось ему в глаза, относительная свежесть постройки. Дерево ещё не приобрело серости старости, свойственной нескольким домам, попавшимся ему по дороге. Лет двадцать, может, чуть больше. Двор окружал довольно высокий частокол, или тын, как говорили местные, из довольно толстых, в две пяди толщиной заострённых брёвен, вкопанных в землю. Удалось рассмотреть, что недалеко от верхних концов столбы просверлены, и в отверстия вставлены балки, толщиной в три четверти, примерно, разумеется, пяди… Его хлопнули по плечу, отвлекая от любопытства:
– Пошли, немец!
Дёрнул головой, послушно последовал за челядью внутрь мощёного брёвнами двора, куда уже высыпала многочисленная боярская челядь и домочадцы. Впрочем, внутри было куда интереснее: во-первых, большой, высокий, как он понял, чуть ли не в три этажа рубленный из древесных стволов дом с очень маленькими и узкими оконцами со вставленными в них рамами из свинца и слюдяных пластин. Скорее, даже бойницами, чем окнами. Света такие оконца давали чуть-чуть в самый
Рядом с главным, как он понял, домом, возвышалось нечто вроде четырёхгранной башни, опять же из толстых брёвен, правда, на этаж выше, чем тот, и под двускатной, хитро закрученной крышей, крытой, в отличие от других строений во дворе, деревянными пластинками, вырезанными шестигранниками, и такими же крошечными оконцами. Ещё четыре, как насчитал Марк, небольших постройки, крытых деревянными плахами, стоящими у западной стены тына. Судя по всему, хозяйственными, поскольку от них доносился густой запах навоза и птичьего помёта… Впрочем, полюбоваться на боярский двор всласть ему не дали, подведя к крыльцу под навесом из тех же деревянных плах, на котором в резном кресле уже восседал сам глава семейства, и… его новый хозяин, уже успевший снять высокую бобровую шапку и отдуваясь, пьющий из резного деревянного ковшика нечто ароматное и, похоже, холодное, поданное ему одетой в длинное, до пола, богато вышитое платье невысокой полной женщиной в круглой шапочке, обвязанной сверху опять же шитым золотом платком. Несколько мгновений ничего не происходило, все ждали, пока боярин допьёт, как узнал уже позже Марк, квас, и отдаст ковшик своей супруге, затем вытрет рот опять же, богато вышитым полотенцем, поданным ему маленькой простоволосой девчушкой в таком же по фасону, как и у хозяйки, но куда проще выглядевшем платье, из челяди, затем зелёные глаза хозяина усадьбы обратились на слава. Густым басом тот прогудел, обращаясь ко всем собравшимся:
– Купил я намедни нового холопа, из немцев. Баяли, воин он. Вот и будет двор наш сторожить, если, конечно, не обманули меня.
Фон Мауберг усмехнулся про себя – не обманули, боярин. Не волнуйся. Впрочем, лицо новоявленного холопа оставалось неподвижным. Боярин помолчал, затем шевельнул губами:
– Эй, там, покличьте Оладью, да принесите две оглобли.
Кто-то из собравшихся бросился внутрь построек. Марк терпеливо ждал. Ещё пара минут, и во дворе появилось новое действующее лицо, и не одно, как он понял. Высокий, широкоплечий новгородец, все движения которого выдавали опытного воина. За ним поспешал просто одетый, светловолосый отрок, несущий на плече два недлинных, но прочных деревянных ствола толщиной в запястье. Кроме того в одном из крошечных окошечек башни забелели чьи-то лица. Слав чуть дёрнул краешком губ, означая кривую улыбку. Отрок, несущий оглобли, отдал одну новоприбывшему воину, затем подбежал к новичку, сунул ему в руки остаток своей ноши. Руки действовали сами. Марк прикинул вес, нормально. Попробовал крутануть оглоблю, приноравливаясь к балансу. Терпимо. Ну, во славу Истинной Троицы…
…Оладья сплюнул кровавую слюну из рассечённого рта, не заметив, что та повисла алой нитью на бороде. Такого опытный воин не ожидал. И не мог ожидать! Ничего привычного ему по прежним боям, даже близко с подобным сталкиваться не приходилось. А выносить позор на глазах боярина Малюты… Осерчает, выгонит с позором, ославит на весь господин Великий Новгород, и куда ему деваться? Но… Обречённо мотнув головой, снова устремился вперёд, чтобы в следующее мгновение перед глазами вспыхнули искры, раздался сухой треск и наступила всепоглощающая тьма. Ещё успел удивиться, откуда тьма, коли ясный день на дворе, и всё… Очнулся уже лёжа на полатях в людской, с забинтованной головой и густо облепленными снадобьями губами, рассечёнными едва ли не в первые мгновения потешного боя, оглоблей немца.
– Проснулся, батюшка Оглобля? Ты лежи, лежи, не вставай! И говори поменьше, тебе губы только сшили. Всё на живую нитку. Если попить хочешь, просто рукой махни, я принесу.
Засуетилась возле него дворовая девчонка Парашка. Вечно голодная и тощая, как волк зимой. Шевельнул пальцами, и это движение неожиданно вызвало резкую головную боль. Холопка сорвалась с места, умчалась в открытую дверь, чтобы почти тут же вернуться с ковшом прохладной воды и коровьим рогом. Воткнула последний в ковш, конец поднесла к обмазанным губам воина. Чуть приподняла, напрягшись, голову Оладьи. Тот жадно потянул, и, ощутив благословенную влагу, блаженно застонал. Хвала Богу, что девчонка поняла его стон правильно, не став с испугу убирать воду. Наконец, напившись, шумно выдохнул, и Параша осторожно, стараясь не вызвать последствий, опустила голову раненого на подушку. Унесла ковшик и рог, вернувшись, снова уселась на пол возле кровати, затараторила:
– Ой, дяденька Оладья! Ой, басурманин вас чуть не убил! Страшный он! Ни жалости, ни речи людской не разумеет! Боюсь я его!
Оладье страшно хотелось узнать, что произошло с ним, но Парашка трещала без умолку, только в её словах он ничего полезного для себя не слышал, а говорить ему пока нельзя не было…
…Боярина Марк явно впечатлил, потому что усмешка на заросших усами и бородой полных губах исчезла после того, как Оладья, лучший, как понял слав, боярский воин, сложился после мощного удара в лицо пяткой ноги. Слав удачно ошеломил первым выпадом боярского бойца, тот не ожидал мгновенного, словно укус змеи удара торцом оглобли из крайне неудобного положения для нападающего, и когда ошеломлённый выпадом Оладья рефлекторно отшатнулся назад, типичный йон маваши гири, как сказали бы через семьсот лет, отправил противника слава в чистый нокаут. Впрочем с каратэ, как назвали этот вид рукопашного боя стиль слава не имел ничего общего кроме похожих движений ряда приёмов. Обучался Марк в военном княжеском училище у лучших наставников Державы, и славов, и ниппонцев, и корёсцев, и инков. Кое-каких ухваток набрался у своей воспитательницы из норгов – викинги славились своей драчливостью. Да потом, когда попал в корпус воздухоплавателей, науку не забывал, и старался перенять всё, что можно было. У желтокожего цинца, практикующего работу с копьем он и перенял некоторые приёмы цяньшу, боя с копьём. И хотя оглобля, естественно, не боевое оружие, но кое-что славу пригодилось, как выяснилось. Впрочем, убивать Оладью Марк не хотел, но впечатлить боярина требовалось. Не было желания у фон Мауберга ходить за сохой или пасти коров на лугу. Он – воин. И воином хотел оставаться и в будущем. А что попал в рабы, так не страшно. Слав прекрасно знал, что может в любой момент уйти, и никто его не остановит. Нет у него противников, как уже успел убедиться. Только вот задачу ему князь поставил другую. Врасти. Устроиться. Основать базу. Поэтому придётся пока походить в холопах. Недолго, разумеется…
Глава 13
– Тевтоны Псков взяли!
Истошно завопил ввалившийся во двор усадьбы Егорка, сирота, прижившийся на кухне, только что прибежавший с рыночной площади. Марк вздрогнул и застыл неподвижно. Уже год он служил у боярина Малюты кем-то вроде телохранителя. Иванов слава не обижал, относился даже с неким уважением. Сумел фон Мауберг завоевать у сурового и хитрого боярина определённую репутацию. Как и у остальной дворни и челядинцев, а так же многочисленных племянников и прочих родичей хозяина усадьбы. Ценили Марка за умения невиданные, за стойкость в драке, благо кулачные бои стенка на стенку тому с детства привычные, чай, национальная забава Державная. Уважали за знания. Постепенно слав начал говорить на местном наречии. Так же, как коренные новгородцы протяжно тянул «о», да новых словечек, незнаемых на другом конце мира, нахватался, и потихоньку на вечерних посиделках у горящей печи время от времени начал предложения говорить, а не только слушать. Затем тавлеи, то есть шахматы, по-русски, вырезал между делом, обучил пару холопов игре, благо правила несложные, начали играть потихоньку. Дворня, поначалу боявшаяся слава после боя с Оладьей, попривыкла к нему, перестала шарахаться, когда заходил слав на поварню или ещё куда. Наладились отношения с кузнецом боярским. Марк, осмотрев оружие местное, скривился про себя. Кольчуги из крупных колец, между ними любое оружие пройдёт. Мечи вроде и красивые, а баланс у большей части никудышный, да и качество по сравнению с державным никуда не годное. Про хитроумные же штучки восточные тем более никто из местных и не слыхивал. Ни про мечи-катаны, ни про веера боевые. Рукопашному бою учились, стыдно сказать, на тех самых ледовых боях. Серьёзно никто не занимался. Правда, сказывали, что дружинники княжеские чего-то такое знают, но Александра, по прозвищу Невский, что незадолго до появления Марка в Новгороде свенов на Неве разбил малым числом, буйные новгородцы, превыше Бога ставящие свою свободу, прогнали. Мол, захотел тот взять град славный и богатый под свою руку. Ан, не бывать такому, чтобы Вольный Новгород перед кем-нибудь склонился! Так что как нужда в опытном воеводе отпала, так и избавились. Бахвалится новгородцы любили. Что простые горожане перед друг дружкой, у кого изба выше и стол богаче, что гости торговые – кто дальше с товаром побывал, да какие диковинки привёз, и какие невидали видывали. И бояре новгородские от прочих не отставали: у того жена красавица, у второго – сын боец знаменитый, у третьего – мошна несчитанная, богатства большие, у четвёртого… А четвёртым то и был как раз хозяин Марка, Малюта Иванов. Знаменит был на весь город дочерью-красавицей, красы невиданной. Да теперь ещё и Марком Немцом, воином лютым и непобедимым. Прославился фон Мауберг на весь град как великий боец случайно. Ехал, как положено было, на лошади за возком боярским. Малюта с совещания «золотых поясов», старшин купеческих Нова Города возвращался. Да видно, не всем речи боярские по нраву пришли, и в тихом переулке, в тёмный час, ибо собрание затянулось, встретили боярина лихие люди. А вообще шалили злые людишки в городе часто. То усадьбу боярскую обнесут, пока хозяина нет, то жену или дочку попортят, а то и вовсе лихое дело сотворят, жизни лишат… Так что нарвался Малюта на большие неприятности. Тренькнули тетивы на луках, и упала четвёрка передних боевых холопов, в том числе и Оладья, с конец мёртвыми. Фон Мауберг же отшвырнул свой факел, да умудрился пригнуться в седле, благо последним ехал. Не любил его Оладья после поражения. Ох, не любил! Словом, успел слав уклониться от стрелы разбойничьей, да с коня спрыгнуть, ну а дальше… Сам он никому не рассказывал, не бахвалился, отговариваясь незнанием речи русской, а боярин и пискнуть не успел, поскольку из возка вышел уже на подворье, куда Марк его привёз. А кучера и прочих холопьев, кроме немца, всех кончили. Но и сами лихие людишки не ушли. Марк их всех уложил. Насмерть, вестимо. Когда примчались на место побоища, насчитали девятерых лиходеев. Опознали, вестимо. Васька Буслаев со своими товарищами. Матушка его потребовала выдать убийцу, да боярин отстоял. Больше того, на правёж Марфу Буслаеву отправили, и много чего всплыло нехорошего. Ой, как много… Так вот и стал Марк фон Мауберг, или Марк Немец, знаменит по граду Новому, вольному…
…Боярин, по зимнему времени, выскочил на высокое крыльцо терема. В красном длиннополом, шитого чёрными бабочками, алого бархата кафтане, поверх которого была наброшена роскошного бобрового меха шуба, крытая пурпурной парчой. Поскольку новость, принесённая с торга оказалась ошеломляющей, Малюта даже длинную боярскую шапку из того же редчайшего чёрного бобра забыл одеть. Застыв на крыльце, Иванов завопил:
– Чего мелешь, пустозвон?!
Егорка испуганно съёжился, потом бросился к крыльцу, а котором застыл боярин, рухнул на живот истово, даже чуть проскользил на пузе по утоптанному снегу, завопил, не поднимая лохматой головы, с которой невесть как умудрился содрать вязанную цилиндром шапку грубой некрашеной овечьей шерсти:
– Батюшка боярин! Гонец из Пскова прибыл на вече новгородское! Пал Псков! Воровские люди город сдали, ворота ночью немцам открыли! Так народ бает! [15]
Охнув, Малюта схватился за сердце, и Марк поразился, увидев, как в одночасье изменилась и внешность боярина, и его осанка. Только что на крыльце стоял гордый, полный осознания своей власти крепкий, средних лет человек. Это было мгновение назад. А спустя миг на ступеньках оказался, сгорбленный, потерявший всё старик с запавшими глазами. Кто-то из кухарок охнул, торопливо зажал себе рот ладонью, громким шёпотом выдав:
15
– (старослав.) – говорит.