Старая армия
Шрифт:
Поднес к губам и выпил добрую половину…
— Спасибо, ступай дальше.
Молодой подпоручик полон доброго чувства к бывшему своему взводному офицеру за ласку и великодушие. «Ведь мог погубить»…
В голове — туман, а в сердце такой переизбыток нежности, что взял бы вот в охапку весь мир и расцеловал.
Должно быть у всех такое настроение, за исключением, разве нескольких забияк, вступающих в ссору с «вольными». Кажется даже, что рискни в этот день появиться среди нас поручик В-ч — тот самый, из дисциплинарного батальона — и его бы помиловали…
Потом люди, столики, эстрада — все сливается в одно многогранное, многоцветное пятно и уплывает
Через
В артиллерийской бригаде
Осенью 1892 г. я прибыл к месту службы, во 2-ю полевую артиллерийскую бригаду — в город Белу Седлецкой губернии.
Это была типичная стоянка для большинства войсковых частей, заброшенных в захолустья Варшавского, Виленского, отчасти Киевского округов — где протекала иногда добрая половина жизни служилых людей. Быт бригады и жизнь городишки переплетались так тесно, что о последней стоит сказать несколько слов.
Население Белы не превышало 8 тыс. человек, в том числе около 6 тыс. евреев. Евреи держали в своих руках всю городскую торговлю, они же были поставщиками, подрядчиками, мастеровыми, мелкими комиссионерами. Без «фактора» нельзя было ступить ни шагу; они буквально за гроши облегчали вам хозяйственное бремя жизни и доставали из Бреста, Варшавы — откуда угодно и что угодно. Кроме общедоступных средств сообщения, они пользовались еще своими особенными, значительно ускорявшими сношения: так, «пантофлевая почта» успешно конкурировала с государственной, а стенки вагонов товарных поездов были испещрены какими-то иероглифами, которые находили где-то адресатов и сообщали им цены, предложения, заказы… Скорость и дешевизна! О таких событиях, как крупный выигрыш, павший на билет варшавской лотереи, принадлежащий кому-либо из местных обитателей, перемещение в Белу новых частей, смена губернатора — мы узнавали при посредстве «пантофлевой почты» гораздо раньше, нежели из газет.
У евреев можно было покупать что угодно, обзаводиться, одеваться — в долгосрочный кредит, перехватить денег под вексель — на покрытие нехватки в офицерском содержании. Раньше этим пользовались широко и запутывались основательно. Но в мое время бригада жила скромно, не многие входили в долги. При мне оставалось только 4–5 старых офицеров — неисправных должников, с которых казначей хронически удерживал 2/ 5содержания по старым исполнительным листам.
Среди бельских евреев было очень мало интеллигентных людей. Почти все, не исключая семьи местного миллионера Пижица, держались крепко «старого закона»; мужчины носили длинные лапсердаки, женщины — уродливые парики; своих детей учили в хедерах; молодежь, проходившая курс в гимназиях, обыкновенно не оседала в городе, рассеиваясь в поисках более широких горизонтов.
Возле нас проходила жизнь бедного местечкового еврейства — внешне открыто, по существу же — совершенно замкнутая и нам чуждая. Там создались свои обособленные взаимоотношения, свое обложение — так же исправно взимаемое, как государственным фиском, свои нотариальные функции, суд и расправа, чинимые кагалом и почитаемыми
Войсковые подрядчики где-то, в негласном трибунале, разграничивали между собой районы поставок, обращая официальные торги в фикцию, получая на «кормление» определенные полки и батареи.
То специфическое отношение к местечковым евреям со стороны офицерства, которое давало бесчисленные темы для старых еврейских анекдотов, для похождений развеселых корнетов, выведенных Крестовским, к 90-м годам значительно изменилось. Буянили еще изредка неуравновешенные натуры, но дебоши не облекались уже ореолом, а ликвидировались негласно и прозаически — вознаграждением потерпевших или командирским воздействием.
Бывало, и в бригаде погуливали еще последние могикане… Старый штабс-капитан Р-в въедет верхом по десятку ступеней в лавку Кагана, напугав до обморока его вечно беременную супругу… Или, после товарищеской пирушки, возвращаясь домой глубокой ночью, подпоручик С-ий устроит извозчикам-балагулам, дежурящим на городской площади, «конное батарейное ученье»…
А наутро — хорошо еще, если только бригадирский разнос… Бывало, позовут «на исповедь» к Ивану Александровичу Гомолицкому — бессменному выборному председателю офицерского суда — это много неприятнее.
Наиболее колоритной фигурой среди «могикан» был подпоручик К-ий, опоздавший с рождением своим, по крайней мере, на четверть века. Отличный артиллерист, человек начитанный и остроумный, он был, очевидно, «рожден для бурь и битв»; и, не находя выхода своей буйной натуре в тихой заводи уездного городишки, чудил и скандалил без удержу. Проделкам и «битвам» его не было счету.
Как-то раз захватил он на улице грязного, оборванного еврейского мальчугана, повел его в заезжий цирк и, купив два билета, посадил его с собою в первый ряд, занятый уездной знатью… Надо было видеть испуг мальчугана и возмущение знати!
Но выходки К-го носили чаще буйный характер. По поводу и без повода он чинил расправы, приводившие в трепет население и в негодование начальство. При этом ходил в толпу один и безоружный, ничего не боясь. И это, вероятно, импонировало, так как его никогда не трогали. Только однажды, преследуя человека, будто бы задевшего его, К-ий встретил отпор и угрозы со стороны собравшейся толпы. Не долго думая, он сорвал с петель дверь в ближайшей лавке и ею расправился и с «виновником», и с его защитниками. Потом, спокойно подойдя к оставленному тут же на площади коню, сел верхом и шагом поехал сквозь толпу. И на ходу бросил прибежавшему на шум старшему стражнику:
— Видел, Николаев? Доложи начальнику уезда: такие удары наносил король лангобардов!
Тогда еще в бригаде не принято было сажать офицера под арест, и К-ий получал множество выговоров. Когда приедет, бывало, на инспекторский смотр начальник артиллерии, в воротах собрания его ждет уже толпа евреев с письменными жалобами на К-го. В собрании потом шел разбор и расплата, и начальник артиллерии раздраженно спрашивал К-го:
— Когда же вы уйдете, наконец, в запас?
На что тот скромно докладывал: