Старая роща
Шрифт:
Дальняя поляна была запретным и потому манящим местом для деревенских мальчишек. Там находился небольшой пчельник. О его хозяине – пасечнике, угрюмом старике Тимофее по прозвищу Леший – говорили, что он знается со всяким лесным зверьем. Чуть ли не колдун. Пчел приручил как миленьких, мог их даже заговаривать. Когда он отлучался с пасеки, пчелы рьяно охраняли свои владения, жалили всех подряд, кто оказывался вблизи. Мимо пасеки никакой зверь безнаказанно не мог проскользнуть. Возвращался хозяин – они тут же успокаивались. Ни одна пчелка не жалила гостя в присутствии деда Тимофея.
У хозяина
Редко кто решался пробраться туда.
Дальняя поляна особенно манила весной, когда на ее окраине в низине расцветали золотистые цветы купальницы, которую местные жители называют лазоревым цветом или лазорью. Тот, кому удавалось принести с поляны первый букет, становился деревенским героем. Об этом втайне мечтали многие мальчишки.
Матвейка с Игорьком прежде не решались на такой подвиг, но этим летом твердо настроились прорваться на пчельник. По одному. Так незаметнее. И лучше вечером. Днем опасно: пчелы злющие летают, да и на кусачую собаку можно запросто нарваться. По сведениям Игорька (он провел накануне разведку), дядя Тимофей на ночь собаку привязывал к омшанику, где хранились старые и запасные ульи, рамки, дымари, медогонка, кадушки для меда. Правда, сейчас, в двух шагах от Дальней поляны, Матвейка засомневался: зачем собаку на ночь привязывать? А кто же тогда охраняет крайние ульи?
«Не везет мне», – с горечью подумал Матвейка. Они с Игорьком бросили монету – кому первому идти. Выпала Матвейкина решка. Игорек смелый, увертливый, ему ничего не стоило бы на поляну пробраться. Но теперь ничего уже не поделаешь.
Матвейка решил свернуть с тропы и выйти на поляну с противоположной от избенки пасечника стороны. Кеды насквозь промокли – роса выпала обильная. К ведрам.
Матвейке пришлось по краю поляны ползти на четвереньках через высокую густую траву. Он пропитался острым запахом сныти-трехлистки, лицо и руки безжалостно кусали комары, как будто понимавшие, что Матвейке нельзя делать резких движений и поднимать малейший шум. Хорошо хоть, что эти вредные кусачие писклявки отвлекли его от невеселых мыслей, и страх почти улетучился.
Матвейка прополз под ветвистую липу, кроны которой свисали до самой травы и прикрывали его от поляны. Среди сучьев наверху дерева висела ловушка для бешеного роя, но, к счастью, жужжания пчелиного не было слышно.
Матвейка осторожно выглянул из-под ветвей. Открывшийся вид заворожил его.
Воздух над поляной был будто разбрызган на множество мельчайших разноцветных частиц. Они переливались в лучах гаснувшего солнца. Пылинки, пыльца, пушинки, засохшие цветочные лепестки, подхваченные легким, едва заметным колыханием воздуха, медленно парили над темно-серыми крышами ульев, над заросшим коричневым мхом омшаником и, удаляясь в глубь поляны, вспыхивали
Трава окрасилась в нежный розово-голубой цвет и медленно-медленно тускнела.
Но вот над поляной вдруг засияла торжественно многоцветная корона закатной зари; золотая у кромки леса, а выше переливавшаяся лимонными, мягкими лазоревыми оттенками, которые постепенно по краю полукруга короны переходили в пурпурные, лиловые и фиолетовые тона. К востоку небо темнело, напоминая цвет моря в пасмурную погоду, и растворялось в темно-синих кронах лип.
С волнением наблюдал Матвейка, как на глазах погружалась в вечерний сумрак Старая роща. Сейчас исчезнет эта изумительная красота и никогда больше не повторится. У него возникло нестерпимое желание сохранить ее, взять кисть и перенести на бумагу этот вечерний пейзаж. Он сумеет подобрать цвета и оттенки к переливающемуся серебром воздуху, наполнить картину щемящим пением иволги, тревожным шелестом верхушек деревьев, медовым ароматом зверобоя и отцветающих лип, острой горечью прошлогодней листвы. Он обязательно напишет такую картину. Иначе как пережить переполнявшее его чувство восторга?
Жаль, что под рукой не было красок.
Залюбовавшись видом Дальней поляны, Матвейка утратил на несколько минут бдительность. Вот осторожный Игорек обязательно успел бы заметить кравшуюся в траве огромную рыжую собаку. Приблизилась незаметно, по-кошачьи. Присела, замерла на мгновенье и резким прыжком бросилась сбоку на Матвейку. Он перелетел через ветку орешника, кувырком скатился в углубление и только там сообразил, что на него напала собака. Он закричал изо всех сил. Но второго прыжка не последовало. Над лежавшим беспомощно в низине Матвейкой раздался глухой раздраженный голос деда Тимофея:
– Леший, назад! Чума ты болотная! Я кому сказал…
У него и пса, оказывается, звали Лешим. Четвероногий Леший гавкнул еще пару раз для острастки, помахал двуногому хозяину дружелюбно лохматым хвостом и, покорно прижавшись к его сапогам, презрительно взирал издалека на барахтавшегося в траве Матвейку. Тот осторожно встал, пытаясь унять дрожь в ободранных кустами коленках.
– Ты чего на пчельник залез, мошенник? – Дед Тимофей сверлил Матвейку зеленым насмешливым взглядом.
Одет пасечник был в длинную холщовую рубаху навыпуск непонятного цвета, стиранную-перестиранную, но все равно насквозь пропитанную стойким запахом дыма трутовика. На ногах – тяжелые заскорузлые кирзовые сапоги, доставшиеся ему, по слухам, от деда, который пришел в них еще с Крымской войны.
Дед Тимофей погрозил пальцем псу:
– Ух ты, ирод окаянный, чуть не набедокурил! Старый лапоть, а все озорничать норовишь.
Дед Тимофей оглядел со всех сторон Матвейку:
– Вроде цел. На людей-то Леший редко кидается. Может, за зайца тебя принял, обознался? Немолодой ведь уже. Любит он у меня зайчатину, набаловал я его. А ты чего мошенничаешь? Не медок ли часом захотел своровать?
Матвейка успел немного успокоиться:
– Нет, дядь Тимофей, заблудился я.
Тот недоверчиво присмотрелся к Матвейке: