Старики и бледный Блупер
Шрифт:
Одинокий осветительный снаряд с шипением взлетает по крутой дуге из расположения отделения 81-мм минометов, лопается, вспыхивает и обрушивает вниз режущий глаза белый свет, которого хватило бы на целое футбольное поле.
Воздух, который я вдыхаю, превращается в рой пуль, и сердитые красные неоновые вспышки пытаются отыскать мои глаза. Я понимаю, что салага спал, проснулся, когда засмеялся Блупер, перепугался до такой степени, что стал готов палить в собственную тень, и взялся за 60-й, позабыв о том, что я приказал ему кинуть гранату или вызвать пушкарей, чтобы не выдать свою позицию.
Салага,
Я слышу шаги.
Горячая кувалда бьет по мне и сбивает с ног. Пытаюсь подняться. Рот моментально пересыхает, желудок сводит. Перехватывает дыхание. Меня ранило. Этот салага херов меня ранил, и я пытаюсь сказать ему: "Ну, попал ты в мою камеру для дрочева, милый". Но выходит из меня лишь кашель.
Я поднимаюсь на локте, одной рукой держу М79 и стреляю – блуп! – в широченную тьму салажьего невежества. Тишина – и участок, занимаемый салагой, в замедленном движении разлетается на куски. Еще через счет "раз" грохает осколочная граната.
Открывают огонь по всему периметру. Трассеры прощупывают тьму.
Я думаю: "Вот, наверное, и смерть моя".
Холодные руки цапают меня за щиколотки. Я отпинываюсь. Пытаюсь пинками отделаться от этих рук, но слишком уж они сильны. Полевая рация у меня на спине цепляется за корень, и ее стягивает прочь. Меня утаскивают в джунгли.
Изо всех сил пытаясь остаться в сознании, я пытаюсь вести крутой базар с Бледным Блупером. Я хочу заглянуть Бледному Блуперу в его черное костяное лицо.
Моя голова шлепается о камень, и M79 выпадает из рук.
* * *
И, пока разум опускается в глубины черно-красной реки, Бледный Блупер тащит мое тело в джунгли, чтобы похоронить меня заживо во вьетконговском туннеле, где я буду как зародыш, перемотанный проволокой, навечно втиснутый в сырую стену, не пропускающую звуков, на глубине в сотни футов под непроходимым тропическим лесом.
Ощущаю влажную, черную вонь джунглей, и обреченно думаю: "Вот и смерть моя, как все просто, и ничегошеньки в этом нет".
И вдруг – темнота – холодная, плотная, везде и повсюду.
Замечаю неровный свет. Но я-то – американский хряк, и я знаю, что видится мне неправильный свет, фосфоресцирующее мерцание, которое придают в джунглях земле разлагающиеся останки сдохшего здесь животного.
В мерцании неправильного света вижу, куда меня задело. Мое голое плечо похоже на кусок старого кожаного седла, над которым хорошо поработал псих с ледорубом. Кожа твердая, желто-коричневая, стянута донельзя. Посередине, в кругу дырочек от ледоруба – здоровенная дырка, бешено-красная и влажная.
Когда мне удается навести глаза на резкость, я вижу, что глубоко на дне некоторых из этих дырочек сидят твердые коричневые яйца. Плечо горячее, зудит. Сил больше нет терпеть. Я ожесточенно чешусь, вгоняя грязные ногти в нежное мясо, вскрывая сеть тоннелей, сооруженную под кожей вьетконговскими личинками.
Из дырочек лезут опарыши. Опарыши, белые как белок яйца, выползают из дырочек. Слепые червяки с блестящими коричневыми головками прогрызают ходы под тонкой желтой корочкой моей кожи. Опарыши выползают из-под кожи через проделанные ими тоннели. Опарыши толпой прут из дырочек, сотнями, бешено вертясь и извиваясь.
В джунглях становится сначала светлее и светлее, потом ярче и ярче, и вот уже они залиты светом, как ночной карнавал. Каждый ствол, каждое растение, каждая обвешанная листьями лиана начинает испускать странный желто-зеленый фосфоресцирующий свет.
Слоновья трава и ползучие растения, каждый листок и узловатый корень, и даже тройной покров джунглей из переплетенных ветвей испускают свет. Повсюду вокруг меня – живые тропические растения с их совершенной дивной зеленью, и я погружен в теплый зеленый свет ослепительной яркости, и везде, куда бы я ни взглянул, я вижу тропические лианы и древние деревья, глубоко внутри которых мерцает свет, и я сдаюсь чарующему колдовству этой вселенной зеленого света, и Бледный Блупер затаскивает меня все глубже и глубже в широко раскинутый прекрасный лес из столбов зеленого неонового бамбука.
Бледный Блупер смеется.
Я смеюсь в ответ.
ПУТЕШЕСТВИЕ С ЧАРЛИ
Кто долго борется с драконом, сам становится им.
Есть только один грех, и грех этот трусость.
Вьетконговская школа – просторное строение, сложено из желтых кирпичей кустарного производства и похоже на виллу из тех, что украшают солнечные курорты в таитянском раю. Крыша из красной черепицы. Сбоку от школы – маленький дворик, где под полотняными тентами сиживали, бывало, французские колониальные чиновники, попивая изысканные напитки и обмениваясь шуточками.
А сейчас в этом дворике полным-полно смеющихся детей, которые рассаживаются по местам на тростниковых циновках, разворачивая и укладывая их в идеально ровные ряды по длине чисто выметенной классной площадки. Классная площадка обращена к стене, покрытой пурпурной бугенвиллией, кокосовая пальма укрывает ее от солнца.
Мы с Кье Чи Сонг кладем кирпичи. Сонг – учительница-вьетконговка, определенная в деревню Хоабинь, вьетконговскую деревню, расположенную где-то к западу от Кхесани, у лаосской границы. Мы с Сонг поднялись сегодня на рассвете, чтобы заделать здоровенную дыру, которую артиллерийский снаряд прогрыз в невысокой беленой стене, окружающей дворик.
Пушки противника в Рокпайле и Кэмп-Кэрролле сноровисто выполняют свои огневые задачи по двадцать четыре часа в сутки. По три-четыре раза в неделю тяжелые снаряды пролетают над нашей деревней, направляясь к вьетконговским позициям, выявленным передовыми наблюдателями, самолетами целеуказания "Бэрд Дог" или разведгруппами. Из сотни снарядов один не разрывается. Из пятидесяти снарядов – один недолет. Иногда недолеты убивают вьетнамских мирных жителей в оккупированных районах. Иногда недолеты падают на позиции противника и убивают американских морпехов. А вот этот недолет выгрыз кусок в нашей стене.