Старплекс. Конец эры (сборник)
Шрифт:
— Я буду вести счёт, — улыбаясь, сказал Кейт. — Не успокоюсь, пока не найду их всех.
Стеклянный покачал головой.
— Конечно, рано или поздно вы найдёте их всех — когда они будут готовы к тому, чтобы их нашли. То, что стяжки облегчают межзвёздные путешествия — это не побочный эффект системы, созданной с целью забрасывания звёзд в прошлое. Скорее, это неотъемлемая часть изначального замысла. Такая же, как и их функция предохранительного клапана, изолирующего область пространства от доступа извне до тех пор, пока зародившийся в ней разум сам не выйдет в космос. Конечно, если у тебя есть ключ, то ты можешь отправиться к любой стяжке, даже неактивированной. Это тоже важно, потому что мы, строители Стягивающей сети, и сами ею активно пользуемся. Но то, как она работает в отсутствие ключа, было задумано специально с целью взращивания межзвёздного сообщества, формирования будущего, основанного на мире и сотрудничестве в общих интересах. — Стеклянный замолчал; когда он заговорил вновь, в его голосе прозвучала грусть. — И всё же ты не сможешь вести счёт ещё не открытым цивилизациям. Когда я отошлю тебя назад, я сотру все воспоминания о твоём пребывании здесь.
Сердце Кейта вдруг затрепыхалось.
— Не делайте этого.
— Боюсь, мне придётся. Мы поддерживаем политику изоляции.
— Так вы… вы это делаете всё время? В смысле, выдёргиваете людей из прошлого?
— Обычно мы такого не делаем, но… в общем, ты — особый случай. Я— особый случай.
— В каком плане особый?
— Я — один из первых людей, ставших бессмертными.
— Бессмертными… — изумлённо повторил Кейт.
— Я разве не говорил? О, ну конечно. Твоя жизнь будет не просто очень-очень долгой. Ты будешь жить вечно.
— Бессмертный… — снова повторил Кейт. Он попытался придумать, что ещё сказать, но не смог, и сказал просто: — Вау!
— Однако, как я сказал, ты — я — в общем, мы — особый случай бессмертия.
— То есть?
— Видишь ли, во всей вселенной всего трое людей старше меня. По-видимому, у меня был — как вы это называете? — у меня был «блат», благодаря которому я получил бессмертие одним из первых.
— Рисса занималась исследованиями старения. Полагаю, она стала одним из изобретателей технологии бессмертия.
— А, должно быть, так и было, — сказал Стеклянный.
— Вы не помните?
— Нет — и в этом-то как раз и проблема. Видишь ли, когда бессмертие изобрели впервые, его принцип был в том, чтобы научить клетки делиться неограниченное количество раз вместо того, чтобы умирать после определённого числа делений.
— Предел Хейфлика, — сказал Кейт, который много раз слышал об этом явлении от Риссы.
— Прошу прощения?
— Предел Хейфлика. Так называется механизм, ограничивающий число делений клетки.
— А, да, — сказал Стеклянный. — Ну, в общем, они его одолели. Одолели старое природное ограничение, вследствие которого вы рождались в определённый количеством нервных клеток в мозгу, которые потом умирают и не заменяются новыми. Одним из ключевых элементов бессмертия стало воспроизводство мозгом нервных клеток взамен отмерших, так что...
— Так что если клетки заменяются новыми, то записанные в них воспоминания пропадают.
Стеклянный кивнул своей гладкой головой.
— Именно. Конечно, сейчас старые воспоминания выгружаются в лептонные матрицы. Теперь мы можем помнить неограниченный объём информации. Я не просто имею доступ к текстам миллионов книг — я именно помнюсодержание всех миллионов книг, прочитанных за все эти годы. Но я стал бессмертным до появления технологии выгрузки памяти. Мои самые первые воспоминания, все, что было со мной в первые два столетия моей жизни — оказалось потеряно.
— Один из моих лучших друзей, — сказал Кейт, — иб по имени Ромбус. Ибы умирают, когда стирается их самая ранняя память — новые воспоминания затирают их базовые поведенческие рефлексы и убивают их.
Стеклянный кивнул.
— Есть в этом определённая элегантность. Очень трудно жить, не зная, кто ты такой, не помня своего прошлого.
— Вот почему вы были разочарованы, когда узнали, что мне только сорок шесть?
— Именно. Это значило, что мне всё ещё недоступны полтора столетия моей жизни. Возможно, когда-нибудь я разыщу другую версию самого себя, из — когда это будет? — из 2250 года по вашему календарю. — Он помолчал. — Но всё-таки ты помнишь самую важную часть. Ты помнишь моё детство, помнишь моих родителей. До встречи с тобой я даже не был уверен, что у меня вообще были родители. Ты помнишь мою первую любовь. Я был этого лишён так невообразимо долго… И всё же именно эти переживания сформировали моё поведение, соткали мою индивидуальность, составили ядро нейронных сетей в моём мозгу, фундамент того, кем я есть. — Стеклянный снова помолчал. — Я тысячелетиями ломал голову над тем, почему я веду себя так, а не иначе, почему я мучаю себя неприятными мыслями, почему я беру на себя роль строителя мостов и миротворца, почему скрываю свои чувства. И ты объяснил мне: когда-то, давным-давно, я был несчастным ребёнком, средним сыном со склонностью к стоицизму. В моём прошлом существовал горизонт, изгиб, за который я был не в состоянии заглянуть. Ты убрал его. То, что ты мне дал, не имеет цены. — Стеклянный помолчал и продолжил более непринуждённым тоном. — Благодарю тебя от всего моего неограниченно регенерирующегося сердца.
Кейт засмеялся, как скулящий тюлень, и другой Кейт засмеялся, как хрустальные бубенцы, а потом они оба смеялись над звуками, которые издавал другой.
— Боюсь, тебе пора домой, — сказал Стеклянный.
Кейт кивнул.
Стеклянный немного помолчал и продолжил:
— Я не стану давать тебе советов, Кейт. Это не моё дело, и, кроме того, между нами десять миллиардов лет. Во многих отношениях мы совершенно разные люди. Что правильно для меня, может быть неправильно для тебя. Однако, я перед тобой в долгу — за то, что ты мне дал, я в неоплатном долгу, и поэтому хотел бы взамен дать тебе один намёк.
Кейт слегка склонил голову, ожидая продолжения.
Стеклянный развёл своими прозрачными руками.
— Я наблюдал подъёмы и спады человеческой сексуальной морали в течение целых эпох, Кейт. Я знал людей, что миллиарды лет хранили целибат, и знал других, сменивших миллионы партнёров. Я видел секс между представителями различных видов одного мира, и между продуктами эволюции разных миров. Некоторые мои знакомые полностью удалили себе гениталии, чтобы избавиться от проблемы секса. Другие стали истинными гермафродитами, способными заниматься сексом и зачинать потомство с самими собой. Кто-то до сих пор меняет пол — у меня есть друг, который делает это каждую тысячу лет, как часы. Были времена, когда человечество признавало и гомосексуализм, и гетеросексуализм, и инцест, и одновременные отношения со многими партнёрами, и проституцию, и садомазохизм, и были эпохи, когда всего этого сторонились. Я видел брачные контракты с фиксированной датой окончания, и видел браки, что длились пять миллиардов лет. И ты, мой друг, будешь жить так же долго и тоже всё это увидишь. Но во все времена была одна константа для порядочных людей, таких, как ты и я — если ты делаешь больно тому, кто тебе небезразличен, то ты чувствуешь вину.
Стеклянный склонил голову.
— Я не помню Клариссу. Вообще не помню. Не имею ни малейшего понятия, что с ней стало. Если она тоже стала бессмертной, то, вероятно, она жива до сих пор и, возможно, я могу её найти. За эти годы я любил тысячи других людей; жалкое число, по мнению некоторых, но мне хватало. Но нет никаких сомнений в том, что Рисса, должно быть, была для нас очень, очень особенной; это очевидно по тому, как ты о ней говоришь.
Стеклянный замолчал, и Кейту на мгновение показалось, что его глаза, неразличимые на гладком прозрачном эллипсоиде его головы, ищут его взгляд, ищут истину в его взгляде.
— Я вижу тебя насквозь, Кейт. Помнишь, когда ты мне начал говорить «пропустим, сменим тему»? Мне было очевидно, что именно ты пытаешься скрыть, какие именно мысли и желания. — Секундная пауза. — Не делай ей больно, Кейт. Этим ты лишь сделаешь больно себе.
— Это ваш совет? — спросил Кейт.
Стеклянный слегка приподнял плечи.
— Да, это он.
Кейт некоторое время молчал.
— Как я им воспользуюсь? Вы сказали, что я забуду о нашей встрече.
— Эту мысль я не трону. У тебя действительно не останется никаких воспоминаний обо мне, тебе будет казаться, что эта мысль просто пришла тебе в голову — что она твоя собственная. Что, в определённом смысле, так и есть.