Старшая сестра
Шрифт:
– Папа, что ты! – прервала Зина и приподняла руку, словно защищаясь от удара.
– Да-да! – сурово продолжал отец. – А откуда же берутся предатели? Вот из таких людей они и берутся, которые не умеют твёрдыми быть, не умеют быть принципиальными. А какая же ты пионерка, если при первом же испытании и сдалась? И почему мне не сказала?
– Я не хотела тебя расстраивать… – прошептала Зина.
– А что же, я у тебя только подопечный? А разве я тебе помочь не смог бы? Ты, значит, и сильнее меня и умнее?
Зина поглядела в тёмные
– Ой, что ты, папочка!
Отец подошёл к Зине, погладил её понуренную голову.
– Нет, дочка, так не годится – всё на себя брать, – уже гораздо мягче сказал он. – Если друзья, так друзья: и радости пополам и горести пополам. А трудное дело в жизни встретится – решать вместе. Авось и я на что-нибудь тебе пригожусь!
Зина схватила руку отца и молча прижала её к своей мокрой от слёз щеке.
– Весна идёт… – вдруг задумчиво сказала бабушка, взглянув на сосульку, повисшую за окном. – Скоро огороды сажать…
– Что это… вдруг? – Отец внимательно посмотрел на бабушку.
– А так, – уклончиво ответила бабушка. – Землю готовить надо. А вы уж тут без меня…
Отец пожал плечами не то с досадой, не то с печалью.
– Я тебя, как говорится, не неволю, – сказал он. – Может, тебе у нас и не нравится – с ребятами трудно, к городу не привыкла… Гляди сама. Я бы рад тебя не отпустить – когда ты здесь, у меня за ребят душа спокойна, – но если тебе плохо… то…
– А что мне плохо? – прервала его бабушка. – Я не жалуюсь. Я просто так – поглядела на сосульку, весна вспомнилась… Огороды сажать…
– Да какие уж тебе огороды сажать – скоро семь десятков стукнет! – возразил отец. – Тебе посаженного хватит. Ну что ж, ты опять одна там будешь? Подумай!
– А что я – не была одна? Как старик умер, так и одна, никому не нужная… Не привыкать!
– Ты права, мама… – хмуро сказал отец. – Да, забывал я тебя в жизни… Не забывал, конечно, а одну оставлял. Виноват в этом. – И сердечно, будто прося прощения, поглядел ей в глаза. – Ну, а теперь-то зачем тебе одной жить? Подумай!
– Да ведь подумаю. Конечно, подумаю. Да ведь если и останусь – неизвестно, угожу ли… Детки-то у тебя не очень покорные.
– А ты не к «деткам» обращайся, а ко мне. С детьми я сам договорюсь. Они у нас скоро вырастут, совсем умными станут… Правда, ребята?
Бабушка, польщённая тем, что она так нужна, считала, что можно ещё и помучить его немножко: не отвечала ни «да», ни «нет». Может, останется, а может, уедет. Кто ей запретит? Но сама-то она знала, что никуда не уедет. Она уже обжилась в этой уютной тёплой квартире, ей уже понравилось заправлять хозяйством и всей семьёй, она полюбила вечерние чаи с пирогами в обществе Анны Кузьминичны… А праздники, когда можно пойти в «Гастроном» да понабрать разных вкусных вещей! Андрюша-сынок всегда был прост на деньги – и сейчас не хитрее: никогда и не спросит, куда она их истратила.
В коридоре раздался робкий звонок. Антон бросился открывать. Несмело, словно в первый раз, в комнату вошла Фатьма. На лице у неё не было улыбки, а широко открытые глаза сегодня особенно напоминали цветы.
– Фатьма! – обрадовалась Зина и, взяв её за руку, ввела в комнату.
Фатьма с опаской взглянула на бабушку Устинью. Но отец, заметив этот взгляд, ласково сказал:
– Входи, входи, чего боишься? К чужим, что ли, пришла!
Девочки уселись в стороне и принялись было шептаться. Но отец никак не захотел сегодня оставаться в стороне.
– Шептунов на мороз! – сказал он. – Ты что же, Фатьма, за подругой не усмотрела? Вон как ей в отряде-то досталось сегодня!
– А мне тоже досталось… – хлопая своими большими, загнутыми ресницами, сообщила Фатьма.
– Да ну? – удивился отец. – А тебе за что же?
– За непионерское поведение.
Ответ Фатьмы прозвучал еле слышно, будто мышь пропищала.
– Эге! – сказал отец. – Ишь какой голосок-то у тебя тоненький… А во время этого твоего «непионерского-то поведения» он небось погромче был, а?
Фатьма и Зина переглянулись: они обе вспомнили и кулаки и «крысу» – и ничего не ответили.
– Эх, вы! Штрафники, значит, – сказал отец и, сунув руки в карманы, принялся ходить по комнате. – Эх, Зина, а ведь на тебя малыши смотрят – ты ведь у них старшая сестра! Как же это так, а?
Бабушка, вспомнив, что у неё в кухне и чай, и кулич, и Анна Кузьминична дожидается, отправилась туда. Изюмка немедленно забралась на колени к Фатьме. А Антон стоял около Зины, тихонько сопя носом, и, не зная, как выразить своё сочувствие, теребил ленту в её косе.
– Да, товарищи, – помолчав, сказал отец, – жизнь – это вещь сложная. Жизнь прожить – не поле перейти. И ошибки бывают, и промахи, и тяжёлые дни. На ошибках нам учиться надо. А тяжёлые дни переносить стойко. Что ж поделаешь!
Отец вздохнул. Он-то знал, как нелегко быть стойким в тяжёлые дни. Горе, которое было недавно пережито, потеряло свою невыносимую остроту, но легче не стало. Оно ушло в глубину сердца и напрочно поселилось там.
– Ну и галстук-то свой пионерский надо беречь. Как это там в стихах-то говорится?
Как повяжешь галстук — Береги его. – «Он ведь с нашим знаменем Цвета одного», –подхватили в два голоса Фатьма и Зина.
– Вот то-то – цвета одного. Частица этого нашего знамени-то. Вот ведь как крепко его беречь-то надо!
– Мы будем беречь! – тихо сказала Зина.
– Мы будем беречь! – повторила Фатьма, не поднимая ресниц.
Изюмка обняла Фатьму за шею и прижалась щекой к её щеке. Все примолкли, задумались.