Старший брат царя. Книги 3 и 4
Шрифт:
Это была единственная жалоба, за которую, по мнению Ахия, староста не был виноват. Все другие — обидели сирот, ограбили купца и другие в этом роде — произошли по вине старосты. Ахий был в этом убеждён. Староста вначале твердил оправдания, но подьячий отметал их, потом, обидевшись, старик отвечал только на вопросы к нему.
Наконец жалобы кончились, староста, откровенно вздохнув с облегчением, встал, чтобы уйти, но Ахий остановил его:
— Погоди, голова. Мне ещё надобно поговорить с Медведем Саввой.
— С кем? — староста сделал вид, что не понял.
—
— Во что! — Староста сердито взглянул на Ахия. — Ты бы меня предупредил, я подготовил бы... А то он...
— Вот, вот, давай его сюда без подготовки. Посмотрим, как ты своих стражников опекаешь.
— Не стражник он, а беглый холоп!
— Хватит! Иди за ним.
В чулане открыли люк, один из приказчиков спустился в подвал, и оттуда вышел мужик в рваном полушубке, в посконных штанах. Под полушубком рубахи не было. Лицо, руки, волосы, одежда испачкана жёлтой глиной. Худое лицо — в синяках. Мужик растирал отёкшие до синевы руки — видать, их только что развязали.
— Ты — Савва Медведь? За что в подвал угодил? — Медведь молчал, Ахий повторил вопрос.
Не поднимая головы, Савва пробурчал:
— Вон у него девку умыкнуть хотел.
— Без её согласия?
Савва поднял голову, взглянул на Ахия, потом перевёл тяжёлый взгляд на старосту и прорычал:
— Насильно! Я один виноват... Сдурел...
— Голова, почему стражника держишь в подвале, а не отправил к губному?
— Какой он стражник! Обманщик! Беглый холоп! Я его...
Савва сердито дёрнулся:
— Врёт он всё! Вольный я!
Староста зашумел, Ахий строго остановил его и велел Савве продолжать:
— Вольный с детства, все знают, меня тётка воспитывала, выходила.
— А кто отец у тебя? Говори.
— Родителей не помню...
— Во, понял, Ахий Матвеич. Холопами были. И он...
— Постой, голова. Сколько лет ты стражником был?
— С измальства, лет восемь. Сперва на подхвате...
— Всё! За пять лет верной службы не только беглецов, но и разбойников милуют. А тебя прощать не за что. Слушай, голова, сейчас он с Фокеем Трофимычем в баню пойдёт, а ты приготовь одежду, обувь по-зимнему. А к завтрему — коня со сбруей...
— Пусть моего Василька вернёт, саблю и всё иное, что по его научению пограбили.
— Слыхал, голова? Назавтра мы его с собой возьмём от греха. Ты, Савва, в подручные Фокея Трофимыча пойдёшь? Он о тебе пёкся.
— Куда хочешь пойду. Верой и правдой служить буду! Вот перед образом клянусь! А к Фокею Трофимычу — всей душой! Только прошу, умоляю тебя, старшой, скажи, прикажи старосте, чтобы дочь Глашу не терзал. Она ни в чём не виновата. Один я...
— Слыхал, староста, и запомни. А я благочинному скажу, пусть приглядывает.
На этот раз Ахий, Клим и другие ушли, а староста остался в приказчичьей, совсем сбитый с толку; не мог понять, какое дело подьячему до Саввы. Потом вызвал подручных и принялся их гонять.
Пока Фокей с Саввой были в бане, Гулька рассказал, что это — два друга, караваны охраняли прошлым летом и друг другу жизнью обязаны. Клим спросил всезнающего:
—
— Пожадничал, мало дал.
— Кто, чего? — не понял Клим.
В свою очередь, удивился и Гулька:
— Ты что, не знал, что ль? Каждый староста обязан на пропитание нам давать, а этот пожадничал.
— Ахий берёт поднесения?!
— Берёт. Но не думай, что себе. Всё записывает. Он строгий.
20
Получилось так, что планы на завтра резко изменились.
В гостевой избе Клима ждали гонцы с грамотой от Аники Строганова. Один из них оттирал снегом нос, другой снимал наледи с усов, и этот, увидев Клима, с поклоном подал малый свиток с восковой печатью. Пройдя в свою комнату, Клим развернул пергамент и прочёл:
«КЛИМУАКИМОВУОТЗОТАИЛЬИНА
ВСРЕДУЧЕТВЁРТОЙСЕДМИЦЫВЕЛИКОГОПОСТАВЕРА БОСЯГАИЕЕМАТЬУЕХАЛИИЗСОЛИВЫЧЕГОДСКОЙ ПОД ВОДУОТПУСТИЛИВУСТЬВЫЧЕГОДЕКАКСИЕСТАЛОВЕД ОМОАЗВСЛЕДПОСЛАЛСТРАЖНИКАКИРА
ПИСАНОВСОЛИВЫЧЕГОДСКОЙВНЕДЕЛЮПЯТУЮВЕЛИ КОГОПОСТА».
Пока Клим вчитывался в послание, Фокей заметил, как лицо его покрывалось бледностью. Потом сам прочитал пергамент и спросил:
— Что станем делать?
— Мне надо вернуться. Ты обойдёшься без меня.
— С кем п-поедешь?
— С Гулькой. Выдюжит?
— Выдюжит, н-но силёнкой с-слабоват... Мне бы надо... Вот что: с тобой п-поедет Васька Бугай.
— Нет, Фокей. Тебе тут крепкий помощник нужен.
— У меня теперь п-помощник — надёжнее не н-надо — Савва. Всё. Давай д-думать о пути — зимой п-пятьсот вёрст — конец н-не малый!
Фокей пригласил Василия и Гульку. Клим с ними пошёл проверять коней, главное — ковку. Фокей отправился к старосте за харчем на дорогу. Они уехали ещё до первых петухов.
Клим учил своих воев: чем больше торопишься и чем дальше дорога, тем внимательнее надо следить за конями: при первых признаках усталости давать отдых, особенно в первые дни пути, сытнее кормить и каждый день осматривать копыта. Вот эти правила он сейчас и выполнял, прокладывая дорогу на встречном ветре в бушующей метели. Примерно через час останавливались и очищали ноздри коням от наледи, с версту шли пешком, грелись, потом садились в сёдла. Лишь к полдню они добрались до ближайшего посёлка, проехав всего сорок вёрст. Здесь Клим решил переждать непогоду. Природа сжалилась над ним — к вечеру буран успокоился, небо вызвездило, хотя мороз слегка покрепчал.
Следующий день выдался тихим и солнечным. До обеда они первыми прокладывали след, а далее уже ехали проложенной дорогой. Свежевыпавший снег сверкал и переливался огнями на мартовском солнце, оно ещё невысоко ходило по небесной тверди, но уже заметно пригревало. Кажется, метели отбушевали своё время, да и мороз гулял только по ночам. А днём всадники уже не соскакивали с седла и не бежали рядом с конём, чтобы не замёрзнуть.
В середине пятого дня были в Соли Вычегодской. Клим сразу отправился к Зоту, а Гулька — к мужику-извозчику.