Старший брат царя. Книги 3 и 4
Шрифт:
Однако самым красным и самым убедительным был показ передачи известий и грамоты за пятьсот вёрст всего-навсего в течении одного большого весеннего дня — на утренней зорьке уезжали, а на вечерней — возвращались! Фокей со своими помощниками и казаками Макара по дорогам вокруг Соли Вычегодской выбрали места для десятка подстав через полсотню вёрст между соседними, да с двумя переправами через Вычегду. На каждой подставе по дюжине коней. Три дня продолжался учебный гон, утром и вечером выезжали по десятку гостей с проводником. Условие — проще не придумаешь: каждый должен побыть гонцом на пятьсот вёрст, посмотреть, какой порядок должен быть на подставах: здесь гонцы пьют свежий квас, сильно посоленный,
После пятисотвёрстного гона одни бодро соскакивали с коня, других снимали. Всех провожали в жарко натопленную баню, иначе седмицу, а то и больше раскорякой ходить будет с непривычки. А вот Фокей до самого гона дорогу проверял и дважды проводником был и мог бы без бани обойтись, но какой русский от бани откажется?! А когда новоявленные гонцы отдохнули и пришли в себя, Клим подсказал им, где надобно держать главные подставы в триконь и местные с тем, чтобы за день и ночь весть от воеводы достигла бы самых отдалённых постов. Тут он сообщил новость, которую сам узнал три дня назад: очень похожий гон налаживается по их местам из стольного града в Архангельск с доставкой вести на четвёртый день — это за полторы тысячи вёрст, где нет единого летнего тракта!
Служилые люди поняли, какую обузу на них взваливает воевода, и взволновались. Тот пояснил: их гон не будет действовать постоянно. Проверки будут — по седмице летом, осенью в самую распутицу и зимой, когда — будет указано особо. Гон может потребоваться и в другое время, ежели нападут враги или ещё что случится, но об этом разговор особый.
В те дни у многих обучающихся были неприятные моменты — с каждым в отдельности беседовал подьячий Ахий и каждому перечислял недостатки и промахи по службе — откуда всё раскопал, чистюля?! Приходилось клясться, давать обещания обязательно исправиться. И Ахий, в свою очередь обещал, — больше предупреждать не будет.
Окончание учёбы отмечено застольем, на котором первый опричник и хозяин Аника Фёдорович сказал своё слово сразу после здравицы в его честь. Он поблагодарил служилых за большие успехи и трудолюбие и выразил уверенность, что государь приобрёл полсотню знающих, преданных стражей, которые вместе со своими подчинёнными обеспечат надёжную охрану достояния государя и слуг его. Вторую часть слова все слушали с ещё большим вниманием. Аника напомнил, что государь успешно воюет с вечными врагами России. Торговый люд снабжает его всем необходимым, а теперь пришло повеление дать по три сотни конных и пеших воев. Так что каждому из присутствующих надобно подготовить изподоволь по десятку или по два воев — доброхотов. А воевода зимой проведёт подготовку десятников этих воев. По-видимому, последнее предложение вызвало ропот, поэтому Аника строго выговорил:
— Уговаривать я вас, други, не стану. Повеление государя мы выполним. Тот же, кто не подготовит доброхотов, пойдёт сам со своими людьми в опричное воинство. А в стражники мы найдём людей! Будьте здоровы и многих лет жизни вам!
Можно было заметить, что после слова хозяина заздравный пыл несколько уменьшился.
Разъехались по домам служилые люди. Теперь бы Климу отдохнуть как следует, да не тут-то было: прошла весна, в разгаре лето, а он ещё ни разу не выходил за лечебными травами. И вот на следующий же день с друзьями и лекарями Клим, как прежде, в лесу, в поле, теперь он всего лишь лекарь, забывший воинские дела.
На следующий день, развесив на чердаке собранные травы и коренья, Клим после обеда прилёг в прохладных
Клим знал, что у Софии очень плохое сердце, потому, захватив сердечные средства, он поспешил в хоромы. Здесь увидел, что побледневшая хозяйка лежала на обширной кровати, а вокруг стояли пасынки Яков и Григорий с жёнами, сын Семён и другие родичи, приближённые, приживалки, многие всхлипывали. Около киота собрался со своим клиром отец Назарий в полном облачении, готовый соборовать больную, раздували кадило. В светёлке было душно и шумно.
Клим настойчиво потребовал, чтобы все вышли и открыли окна. Когда около больной остались кроме него только священник и самая спокойная приживалка, Клим приступил в лечению: сперва приложил ухо к груди, потом принялся кругообразно водить руками около самой груди, иногда слегка массировать, потом продолжал рукой водить над грудью, над головой. Священник следил за действиями Клима и поразился: лекарь будто преобразился, посветлело лицо, чувствовалось огромное его напряжение. Назарий незаметно перекрестил его и себя. Скоро София открыла глаза и глубоко вздохнула. Клим начал говорить ей успокоительные слова тихим ровным голосом, приживалка подняла ей голову, Клим напоил принесённым с собой снадобьем. София хотела что-то сказать, он прикрыл её рот рукой и запретил говорить. Затем, не переставая спокойно убеждать, что она скоро поправится, водил рукой над грудью и головой, замедляя движения и переходя на шёпот. София начала дышать глубоко и ровно — она уснула. Клим и священник тихо вышли.
Якову Аникиевичу, старшему сыну Аники, Клим сказал, что мать его очень тяжело заболела, можно ожидать любого исхода, однако если её не тревожить, она может на время справиться с болестью.
— Я останусь здесь, — продолжал Клим, — и тебя, отец Назарий, прошу посидеть со мной. Через час станет ясно: либо наступит улучшение, либо... А все другие пусть уходят потихоньку. Яков Аникиевич, тебя прошу послать к английскому лекарю. Ему нужно сказать: у хозяйки вроде как разрыв сердца. У него есть хорошее лекарство, пусть придёт и принесёт. А сам ты тоже оставайся здесь.
Тут Климу рассказали, что случилось с хозяйкой.
Утром кто-то донёс хозяину, что его дочь Анна понесла от немца-жемчужника! Аника страшно избил доносчика, пошёл к дочери, сдёрнул её с постели и потребовал ответа. Та вырвалась, отбежала к киоту и, перекрестившись, во всём призналась. Потом подала ему заранее приготовленный нож и потребовала: пусть либо убьёт, либо благословит. Аким бросил нож, схватил Анну за косу, запихал в чулан и запер на замок. Сам отправился чинить расправу. Приказал перепороть всех мамок и девок. Приказал жемчужника отправить в пытошную и заковать там. Искал жену, но та, зная нрав супруга, спряталась от него. Побив и порвав все украшения в девичьей и в комнате жены, он куда-то уехал. Вернувшись, как ни в чём не бывало потребовал обедать. За столом оказались только сыновья и их жёны. Он спросил, где мать? Сказали, что занедужилась, хозяин зло рассмеялся.
Пообедать всё ж не удалось. Ворвался кат Злыдень, упал на колени и сообщил:
— Помилуй, хозяин! Только что ко мне прибежала Анна Аникиевна, босиком, в одной рубахе, простоволосая, бросилась в подвал к жемчужнику. Обняла его, цепи целует, вроде как не в своём уме. Добром не уходит. Кричит: «На все муки с ним готова! Живой не покину его!»
Аника, не вставая, пнул ката ногой и тихо произнёс:
— Значит, с ним умереть хочет? Что ж, заковать её с ним! — прошептал, но так, что все поняли. — А ночью обоих в Вычегду, без шума. Понял?