Старший брат царя. Книги 3 и 4

Кондратьев Николай Васильевич

— Чего-то ты на Одноглаза взъелся? Где он тебе дорогу перешёл?

— Не успел. Но перейдёт и тебе, и всем нам. Теперь он, видишь, опричник. Отец делает его воеводой...

— Что тут плохого? У нас стражников и воев побольше тысячи, а головы нет...

— Смотри, чтоб эта голова нам головы не снесла!

— А ну тебя!.. Болтаешь незнамо что! А сам ты... Где ночью болтался? С кем?.. Молчишь! Жениться тебе пора. Вот вернётся отец, решит это. А пока отец приказал: езжай в Хлыново, последишь за потоком соли, присмотришь за приказчиками. Завтра и поезжай.

— Ладно. Десять стражников дай. Я — теперь опричник, меньше нельзя.

— Хоть и опричник, а больше трёх не дам. С тобой

посылаю подьячего Харитона. Слушай его советы, он мужик неглупый. Да смотри не задури, а то всё отцу станет ведомо.

— И без тебя доложат, а ты заступись... А всё ж я докопаюсь — в каком родстве Одноглаз с нами!

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ

МЕЧОМ ОПОЯСАННЫЙ

1

Начало первого месяца нового семь тысяч семьдесят восьмого года (сентябрь 1569 года) было необычно тёплым и солнечным. Лёгкий ветерок с восхода неспешно нёс длинные хвосты паутины, которые иной раз вспыхивали радужным отражением горячих лучей полуденного солнца. Куртина развесистого дубняка преграждала путь ветру, и на тёмно-зелёную листву бессильно ложились задержанные нити паутины, по которым беспокойно бегали воздушные странники — маленькие золотистые паучки, не понявшие ещё, что произошло с белым волокнистым судном. В своём беге паучки сталкивались, ощупывали друг друга подвижными членистыми ножками; одни дружелюбно разбегались, другие сцеплялись в мёртвой схватке...

Гулька стоял перед дубом, присматривался к беззвучной жизни козявок и удивлялся: «Безмозглые, безмозглые, а как у людей! Вон знакомцы повстречались и разошлись по своим делам. А те — враги... Хотя, пожалуй, нет. Скорее, сильный тузит слабого, тот вырвался и наутёк! Вроде как я от Захара!» Гулька снял колпак и перекрестился: «Бог ему судья... Сейчас, наверное, я сдачи бы дал, а он воеводе не посмел бы жаловаться... А вон, вон, смотри, смотри!» Гулька даже на цыпочки поднялся: муха зацепила лапкой за присмиревшую паутинку и забилась в испуге, запутываясь. А паучишко, куда меньше её, выскочил откуда-то и принялся бегать вокруг. После каждого забега паутинки сковывали её подвижность. Гулька определил: «Это, небось, Аника паучиный! На мелочи не разменивается, ухватил вон какую! Успокоил, а сам под листок, будет ждать, пока она окочурится. Вот тогда он...» и тут же возразил себе: «Не тот стал наш хозяин, как простил свою дочку Анну два года тому. Будто подменили — прихварывать начал, вот потому и Клима с собой таскает. И, говорят, перестал за горло брать своих недоимщиков. О душе вспомнил, большие вклады в монастыри делает на отмоление грехов своих».

Дальнейшим размышлениям помешали хозяйские конюхи — повели коней к реке на водопой. За ними повёл своих и Гулька. У него три коня — воеводин и его, Гулькин, под сёдлами и вьючный для воинской справы и запасов на путь-дорогу в случае, если придётся не с Аникой, а самостоятельно ехать.

Гулька возвращался с водопоя верхом. Конюхи, стражники вперёд уехали. К дубам приближался он с подветренной стороны, и невольно сдержал коней. Он увидел: на верхних сучьях дуба паутина моталась по ветру космами, отрывалась и улетала. Присмотрелся — у паучков-странников своя страда: они поспешно ладили к полёту свои воздушные ладьи. С земли, может, и не заметил бы, а с седла видать каждую лохматую ладью, ладили их два-три паучка. Зацепив конец паутины к выступающему сучку, который повыше, где ветер повольнее, они освобождали с листьев боковые паутинки так ловко, что сами оставались на отцепленной паутинке, начавшей

мотаться по ветру. И тут же этот паучок бежал паутинкой до следующего зацепленного конца, освобождал и его. Быстро образуются космы паутины, ветер доделывает оставшуюся работу за паучков — обрывает последнюю паутинку, и воздушная ладья уходит в свободное плавание, подхваченная потоком тёплого воздуха, поднимается всё выше и выше, исчезая в небесной синеве.

«Улетели! Куда? Зачем? Известное дело, любопытно глянуть сверху, узреть Господнее творение... Только понять такое не каждому человеку доступно, а твари безмозглой того паче! Небось, ищут новых мест, хорошей жизни... А вдруг ветер занесёт невесть куда!.. Моя жизнь тоже перекати-поле, и зависит от воеводы, да и от Аники. Всю зиму носились по Каме-реке. Воевода проверял, налаживал, собирал воев, учил, а я — рядом. Теперь, вишь, по Сухоне... А где зимой будем?! Не пестую, не ласкаю Васютку. А у него волосики светлыми колечками закручиваются! На меня похож... Когда увижу? Подрастёт, испугается, как чужого!»

Тут услыхал голос Клима: — Гуля! Где ты? Поехали.

2

Поезд Аники невелик, всего четверть сотни коней: кожаный возок хозяина в два-конь цугом, да три подводы, тоже цугом, с припасами на дорогу, с подьячим и писарем да с пятком пеших стражников при них. С каждой подводой запасный конь под седлом. Потом Гулька, стремянной воеводы Клима, в три-конь и десять конных стражников в полном оружии. Поезд этот снаряжен в долгий путь. Правда, хозяин на нём от Соли Вычегодской до Устюга Великого всего лишь едет, а дальше Аника пересядет на судно. Поезд же пойдёт дорогами до Вологды. А уж оттуда — куда хозяин пожелает. А там, ежели задержатся, колёса на полозья поменяют.

Уже из Соли Вычегодской всем приказчикам весть побежала — хозяин едет с ними беседовать, с одними в Устюге, с другими в Тотьме да Вологде. Потому спешки в передвижении не было — дни заранее назначены.

В Вологде стало известно, что отсюда хозяину надлежит в Устюжну Железную поехать: оттуда задержали поставку церенного железа. По пути крюк совершил — посетил Кирилло-Белозерскую обитель и Ферапонтов монастырь. А в день преподобной Евфросинии Александрийской (25 сентября) поезд Аники ранним утром заехал в горицкий Воскресенский женский монастырь. Привратница принесла разрешение настоятельницы — знатного гостя Строганова и воеводу его пропустить на монастырский двор.

Игуменья, средних лет полная монашка, приняла их, стоя посреди обширной горницы. Её внушительный рост дополнительно подчёркивал высокий чёрный клобук, так что невольно Аника и Клим, подойдя под благословение, почувствовали себя недоростками. Она опиралась на длинный толстый посох, больше похожий на дубинку. Клим тогда не к месту подумал: «Ай да настоятельница! У этой не забалуешь! Потому, видать, инокини так смирно стоят вдоль стены, не шелохнутся!»

— Очень рады мы вашему посещению нашей обители! — низким голосом заговорила-запела игуменья, широким жестом приглашая садиться на скамьи. Сама, выставив вперёд посох, опустилась в кресло, стоящее напротив.

Аника не стал садиться. На левой руке он держал расшитую ширинку, теперь правой отвернул три конца, открылась небольшая калита из позолоченной кожи, и с поклоном попросил принять приношение на благолепие обители. Настоятельница бровью повела, у стены одна из монашек ожила, неслышно приблизилась, приняла калиту и положила на аналой рядом с креслом. Настоятельница цепким взглядом оценила приношение и запела благодарение таровитому гостю. Аника выслушал её, продолжая стоять, потом с низким поклоном сказал: