Стать японцем
Шрифт:
Японцы оказывались заложниками используемых ими метафор. В таких условиях, когда господствовало убеждение, что «дух» безусловно первичен по отношению как к «телу», так и ко всему «материальному», к этому «материальному» стали относиться с пренебрежением и даже презрением. Японская армия была вооружена плохо, ни один вид вооружений не показал своей конкурентоспособности по сравнению с вооружениями других «передовых» стран, лучшей «защитой» от вражеской пули вчитался нательный пояс с вышитым на нем тигром. «Коллективное бессознательное» японского народа полагало, что качество вооружений не имеет решающего значения, ибо японскому «коллективному духовному» ничто не страшно. Материальному обеспечению потребностей тела живого солдата (еда, медицинское обслуживание, одежда, безопасность) уделялось чрезвычайно мало внимания, ибо господствовало убеждение, что главное — это боевой дух. Во время многих боевых операций число погибших от голода
Возвращавшиеся домой раненые, калеки и инвалиды превозносились в качестве героев, им выдавался специальный значок, свидетельствующий о боевом ранении, для большей приметное™ они одевались в белые одежды, свидетельствующие о «непорочности» их ран. Во многом это было обусловлено страхом, что их примут за «обычных» калек и подвергнут дискриминации, которая на бытовом уровне была делом весьма распространенным. Раненые даже просили власти учредить какой-нибудь «телесный знак», который свидетельствовал бы о боевом происхождении их ран, ибо в бане их тело было лишено опознавательных меток. Инвалидам, лишившимся конечностей, государство бесплатно выдавало протезы, производство которых успешно развивалось. Также бесплатно предоставлялись искусственные глаза. Открывались и дома инвалидов, которым требовалось длительное лечение. Государство полностью национализировало тело японца, включая его составные части. Конечной целью реабилитационного процесса было возвращение раненого или инвалида либо в действующую часть, либо в производственный процесс. То есть «починка» искалеченного тела вела к его возвращению туда, где ему и положено быть — на место смерти. По мере ухудшения положения на фронте осуществлять такую реабилитацию становилось, разумеется, все сложнее.
Забота государства о мертвом теле была больше, чем забота о теле живом. Тело солдата, призванного в армию, по умолчанию рассматривалось как тело мертвое. Новобранцу срезали прядь волос и обстригали ногти, которые было положено помещать в погребальную урну. Кремированные останки солдата, погибшего на поле боя, находившегося за тысячи километров от Японии, непременно и, разумеется, тоже бесплатно доставлялись в родной дом. Их помещали в урну, урну — в ящичек, замотанный в белую траурную материю. Иными словами, государство осуществляло контроль над принадлежащим ему человеком (телом) не только при жизни, но и после смерти. Большинство японских воинов погибло за рубежами Японии. Их отпевали шесть раз, но только один раз это было делом частным, когда отпевание совершалось в родном доме. Кроме того, похоронные обряды совершались в воинской части, в портовой таможне (по синтоистскому и буддийскому ритуалу), в администрации того места, где он проживал, в синтоистском святилище Ясукуни (в Токио), где почитались души всех погибших за родину и императора. Это святилище играло роль национального пантеона.
Живых героев не было принято ни награждать медалями, ни повышать в чине. Повышение в чине мог получить воин только погибший, ему же присваивался «титул» «ратного бога». А японские боги были лишены тела — синтоистская традиция не знает антропоморфных изображений своих божеств.
«Духовный» дискурс предполагал, что манипуляции с телесными символами (заменителями тела) важнее, чем само живое тело. Это был триумф семиотического знака (означающего) над означаемым. В войне символов Японии не было равных, степень управляемости японского народа до сих пор вызывает восхищение и ужас, но в скрежещущем металлом столкновении телесных материй Япония не имела никаких шансов на победу. Возвращение останков воина называлось «безмолвным триумфом». Заслуги воина на полях сражений не имели при этом никакого значения. Знаменитый фехтовальщик Ягю Мунэнори (1571—1646) говорил: «Я не ведаю пути победы над другими, я познал путь победы над собой»123. Складывается впечатление, что его слова были восприняты чересчур буквально. Как и в эпоху Токугава, в тоталитарной Японии жизнеустроительные принципы хорошо работали внутри самой страны, но при прямом столкновении с внешним миром они демонстрировали свою полную несостоятельность.
Постскриптум
Работа над этой книгой поставила перед автором множество проблем — как исследовательских, так и экзистенцио-нальных. Возможно, самая главная из них заключается в следующем «наивном», но мало отрефлексированном вопросе: а кому, собственно говоря, принадлежит (должно принадлежать) человеческое тело? Рассмотренные события и источники подталкивают к мысли, что в зависимости от господствующего мнения о принадлежности
В рассмотренный период тело никогда не принадлежало самому человеку. Самурайский кодекс воинской чести (в особенности во времена междоусобных войн) предполагал, что тело воина принадлежит сюзерену, и по его первому требованию вассал должен расстаться со своим телом, принести его в жертву. При такой установке забота о собственном теле и продление его существования не являются первоочередными задачами, не имеет никакого значения, в каком возрасте и в каком здравии человек закончил жизнь «достойной» смертью — будь то смерть в бою, церемониальное самоубийство или постель.
Мирная конфуцианская картина мира тогугавского времени несколько понижает в ранге верность господину и на первое место ставит сыновний (дочерний) долг, который требует от человека личных усилий по сохранению здоровья и продлению жизни ради заботы о престарелых родителях, ибо именно они дали тебе тело, а потому «владеют» и распоряжаются им. Поскольку главой семьи является отец, мы назвали этот феномен «патернализацией» тела. Распространение медицинских знаний и гигиенических навыков, сама наука о «пестовании жизни» имеет основой конфуцианское убеждение в приоритетности семейных связей. В эту эпоху страна состоит из множества более-менее изолированных объединений (семей и княжеств), каждое из которых обладает своими собственными интересами, распоряжается принадлежащими им телами. Государство этого времени, в свою очередь, не ищет дополнительных возможностей для их объединения, централизации, увеличению ресурсной и налоговой базы. Государство не стремится к экспансии. Это касается как внутренней жизни элементов, из которых состоит социум, так и внешних завоеваний, колонизации неосвоенных территорий.
«Народное государство» (nation state), формирующееся в период Мэйдзи, сталкивается с задачей обеспечить единение всех людей (потенциальных «японцев»), проживающих на его территории, и всячески способствует укоренению идеи «государства-тела» (кокутай), в котором каждая отдельная клетка (человеческое тело) обладает определенной автономностью, функциональностью, интересами и местом в государственной (телесной) иерархии. Но и в этот период (особенно во второй его половине) уже ясно видно начало процесса по «национализации» тела, интересы государства («Великой Японской империи») объявляются более значимыми, чем интересы «органов» (или клеток), образующих его «тело». Тем не менее забота о собственном теле все еще остается прерогативой самого человека.
Тоталитарное государство полностью «национализирует» тело и лишает его самостоятельности. Оно активно и даже назойливо выстраивает глобальную систему здравоохранения (физкультура и спорт идейно также входят в эту систему), рассчитанную прежде всего на размножение, «производство» молодых людей и девушек репродуктивного и трудоспособного возраста. При этом государство фактически не ставит перед собой целей по увеличению продолжительности индивидуальной жизни, которая, несмотря на внедрение «передовой» западной медицины, в первой половине XX в. почти не изменилась и стала существенно расти только во второй половине прошлого века вместе с ростом индивидуалистических ценностей. Вместо продления личной жизни ставится задача по обеспечению вечной жизни тела государственного — задача, которая решается с помощью его безграничного роста, достигаемого с помощью размножения и внешней экспансии.
Тоталитарное государство позиционировало себя как одну большую семью. Во главе ее стоял император, именовавший себя «отцом и матерью» в одном лице. Он был жизнедавцем, без которого невозможно бытие любого другого японца. Этот император именовал своих подданных «младенцами». В обычной «человеческой» японской семье отец тоже пользовался непререкаемым авторитетом и распоряжался телами своих домочадцев, но его дети мужского пола (в особенности это касается старшего сына) со временем тоже становились главами семей. Таким образом, японская семья обеспечивала определенные возможности для «возрастной вертикальной мобильности» (по крайней мере, для мужской ее части). Что касается «семейной» (псевдосемейной) схемы, предлагаемой тоталитарным государством, то она такой вертикальной мобильности лишена, и «младенец» до самой своей смерти остается им, т. е. существом зависимым, лишенным самостоятельности и, в сущности, неполноценным. Такой конструкт давал «законные» права государству, персонифицированному в фигуре императора, распоряжаться телами своих подданных — как при жизни, так и после смерти.