Ставка на проигрыш
Шрифт:
Шаг, другой, третий. Поворот во двор. Пожухлые кустики пыльной сирени, и ни одной живой души поблизости. Где же вы, соратники по борьбе с мировым империализмом, ау?! Я тут одна, пропадаю в битых кирпичах!
И только матерные надписи на облупившихся стенах как нельзя лучше соответствовали обстоятельствам и настроению.
Немного расчищенная от мусора дорожка подвела меня к среднему подъезду. Разбитая коричневая дверь болталась на одной петле и верхним углом немного перегораживала путь. Я нагнулась, проползла под висящей наискосок дверью и, попав в довольно смрадный
– Эй! Есть кто живой?..
В длинном коридоре барачного типа, куда я попала, поднявшись по нескольким ступеням, сквозняк гонял шуршащий целлофановый пакет, и звук, цепляясь за кирпичи и горы мусора, немного оживлял обстановку, успокаивал. Он делал пустоту не такой пугающей, он шуршал, жил и очень хотел отсюда вырваться. Вылететь в окно, повиснуть на кусте сирени и погреться на неярком осеннем солнышке.
Дверей в коридоре не было. Только проемы. Я свернула в первый же по курсу, прошла небольшую прихожую с потрескавшейся, никому не нужной рейкой-вешалкой и сразу нашла кухню. Разгромленную, словно в нее угодил фауст-патрон, но с целой газовой плитой.
Дверца духовки чуть слышно скрипнула, я сунула в ее разинутую пасть газетный комок с пемолюксом и что было силы припустила на улицу. Мне казалось, что с шорохом целлофанового пакета вслед за мной несутся духи московских трущоб, бомжи, шпионы и наркоманы с жадными азиатскими глазами упырей.
Уже на крыльце мне под ногу попался обломок кирпича, я больно подвернула лодыжку, доплелась до лавочки в кустах и, сев на единственную рейку, заплакала. Сидела, потирала ноющую ступню и роняла слезы на неприметный шпионский наряд.
Будь трижды проклят тот день, когда я ввязалась в эти игры! Женщине с таким воображением нельзя ползать по разбомбленным квартирам и подкладывать бомбы в газовые духовки! Таким, как я, это противопоказано! Я просто выдумщица с богатой фантазией…
И эта фантазия – мое проклятие, вздохнув, подумала я. Потом охнула, поднявшись на обе ноги, и поползла к жилым районам. Какая-то милая московская бабушка подсказала мне, как добраться до ближайшей станции метро. Братья контрразведчики не помогли ни разу. Ни словом, ни советом, ни делом. Я тащила больную ногу по улицам, переходам и перронам, хлюпала носом – нервное напряжение выходило по капле слезами, – и, сев в электричку, едва удержалась, чтоб не завыть в голос.
Наказания без вины не бывает. Я заранее была обречена на эту пытку.
По проходу между сиденьями шла толстая тетка в грязном жакете и предлагала мороженое из висящего на пузе ящика. Я наградила себя подтаявшим эскимо, испачкалась им до изумления, но отвлеклась. В мире по-детски испачканных щек и пальцев не бывает взаправдашних шпионов, и у следующей тетки я купила жареный пирожок с повидлом.
Он наградил меня изжогой, изжога отвлекла на себя последние мысли о суетном мире и сконцентрировала ощущения внутри желудка. Я морщилась, страдала и в основном думала о тетке, которая два года подряд на одном и том же керосинном масле жарит в день три сотни пирожков…
Или я просто отъезжала от Москвы? Уезжала от набитой шпионами и контрразведками столицы, увозила мою
Эпилог
Михаил Николаевич подлил в свою чашку чая, бросил туда же два куска рафинада и, пошумев ложечкой, отпил большой глоток.
Я пила кофе. Плохонький, растворимый, но другого на этой конспиративной квартире не было. Мы по-свойски сидели на стерильно-обезличенной кухне с набором стандартной мебели, и говорить, пожалуй, было уже не о чем. Из моего рассказа я убрала все личные переживания и свела повествование к простейшему изложению событий.
– У вас есть еще ко мне вопросы, Михаил Николаевич? – спросила я и выловила из керамической вазочки самую съедобную на вид конфету.
– Только один. Но ты можешь на него не отвечать, так как он не имеет отношения к делу.
– Спрашивайте, господин подполковник, – позволила я и захрустела карамелькой.
Но Огурцов не торопился. Он закурил, разогнал дым ладонью и только тогда произнес:
– Никак не могу понять, Софья, зачем ты во все это впуталась? – Вопрос и для меня звучал сложно, и подполковник мне несколько помог. – На авантюристку, прости, Соня, ты не очень похожа. Не видно, чтобы острых ощущений искала… Так почему, а? Зачем тебе все это?
– Сама над этим размышляла, – вращая пальцами чашечку с остатками кофе, призналась я. – И кажется, нашла корни всех причин. Понимаете, Михаил Николаевич, за последнее время мне так часто и много говорили «браво» после поимки Самоеда, что я таки спела на бис. Хотя, клянусь, – я прижала ладонь к груди, – в том деле действительно было много случайностей. Мы жили рядом, я его знала и просто могла вычислить. Понимаете?
– Да.
– В жизни почти каждого человека случаются минуты триумфа – он что-то сделал лучше других. И не важно что! Испек пирог или песню написал! Главное, другое. Поверьте мне, когда профану удается обскакать профессионалов, он поневоле начинает задумываться: а может быть, это была не случайность? Может быть, я могу? И печет пироги. Снова и снова. И пишет песни. Еще и еще. Чтобы доказать, чтобы убедиться.
– Доказать – кому?
– Себе. Прежде всего самому себе. Иначе на всю жизнь застрянешь в вопросе: что это было?
Случайность, озарение или всплеск неординарных способностей?
– И ты ответила на этот вопрос?
– Смеетесь? – фыркнула я. – Уровень самооценки упал в подвал и спрятался за мешки с картофелем.
Михаил Николаевич изучающе прищурился, не нашел во мне лукавого намека на ожидание комплиментов и, покрутив головой, спросил:
– Ты на самом деле так считаешь?
– Да.
– И ты не понимаешь, что сделала?
– Нет. А что я сделала?
Михаил Николаевич усмехнулся: