Ставрос. Падение Константинополя

MadameD

Феодора кивнула – язык ей не повиновался. Леонард нашел под покрывалом и сжал ее руку.

Она наблюдала из-под своего покрова, как помощника комеса и Валентову дочь оплели и связали латинскими словами. Феодора улыбнулась и облегченно вздохнула, видя, как Артемидор целует молодую жену. Потом они отошли в сторону, и Леонард потянул вперед свою суженую.

У Феодоры так стучало сердце, что, казалось, оно колотится везде – в висках, на шее, в кончиках пальцев. Она подняла и откинула назад покрывало раньше времени – иначе не поняла бы, когда и с какими словами к ней обращаются;

но священник, загорелый и цветущий, несмотря на все свои обеты воздержания, казалось, вовсе не смотрел на ее лицо. Ей задавали вопросы по-итальянски – и она отвечала правильно на том же языке, хотя умом, казалось, совсем не понимала смысла клятв.

Ее губ коснулся холодный край брачной чаши, и она ощутила вкус сладкого вина. Потом подняла глаза – Леонард улыбался ей, хотя, наверное, был в таком же смятении, как и невеста.

Они надели друг другу кольца. София и Артемидор никакими кольцами не обменивались – но на греческой земле, в эти времена перемен, все святые обряды исполнялись неряшливо, а обычаи, что ни день, сменяли друг друга.

Наконец комес обхватил московитку за плечи, склонился к ней, и она приняла его поцелуй: от этой прилюдной ласки у нее, казалось, растаяли все кости. Теперь она была женой Леонарда – который стал ее третьим незаконным супругом.

“Скверное имя у тебя, Желанушка… нехристианское имя, и судьба твоя будет нехристианская”, - опять прозвучало у нее в ушах, как приговор. Феодора поежилась, схватив мужа под руку.

– Поедем отсюда, - сказала она дрожащим голосом. – Быстрее, милый!

Леонард успокаивающе улыбнулся ей, потом мрачно посмотрел на Артемидора с Софией и сделал всем знак выходить.

========== Глава 124 ==========

Мардоний ничего не сказал сестре, когда она вернулась из города вместе с комесом, Феодорой и своим собственным мужем: брат даже не приблизился к Софии. Конечно, Мардоний не мог ей указывать, - они были не турки, чтобы он распоряжался своей старшей сестрой! И состояла София не под его опекой, а под комесовой!

Но Мардоний страдал и злился, что ничего не прослышал о таком деле до самого конца; и излил свои чувства Микитке, когда они остались вдвоем.

– Как она могла! – воскликнул юный македонец.

Русский евнух смотрел на него с пониманием, но без гнева – Микитка теперь научился даже радоваться, что кипение человеческих страстей, страстей пола, мало задевало его.

– Не докладываться же тебе ей было, - сказал Микитка, когда Мардоний замолк. – Тут твое дело сторона, брат… и всех, кроме них!

Он прервался.

– А я так даже рад за Софию. Артемидор ей будет славным мужем… сейчас ты их не трогай, - поразмыслив, прибавил московит, - а потом уж поговори с ними обоими ладом: теперь они над тобой старшие.

Мардоний дернулся.

– Еще чего!

Микитка кивнул.

– Да, - серьезно сказал он. – Чует мое сердце, что твоя сестра с мужем захотят зажить своим домом, и комес им даст добро, а тебя к ним отселит: он вашего семейства не любит. Артемидор Софию приневоливать не будет – это жена им станет заправлять… критяне рыбоеды, а вы, македонцы, мясоеды, и вы

их хищней! – усмехнулся евнух.

Мардоний набычился и покраснел.

– Скажешь тоже!

Потом улыбнулся с мрачным удовлетворением: тонкий неразвитый юноша сейчас был вылитый отец.

– Что ж, мясоеды так мясоеды! Потому мы всех и били! И пусть теперь София ест этого критянина, будет знать!

Микитка встал – друзья сидели далеко от всех на берегу, и издали наблюдали суету вокруг обеих пар. Потом опять сел и, оправив свое длинное платье, посмотрел на Мардония.

– Я поначалу крепко думал на этого Артемидора, что он мог передаться, - сказал московит. – Теперь хоть на его счет успокоился.

Мардоний приоткрыл узкие губы, побледнел – вспомнил, видно, как Артемидор с товарищами стерег его и сестру в Золотом Роге, дожидаясь комеса.

– А ведь и правда, могло такое быть, - сказал сын Валента. – Но, значит, он чист! И Христофор с Андреем тоже ни при чем: они ведь все вместе нас караулили!

Микитка прикусил палец с обломанным ногтем, потом отнял руку ото рта.

– Может, и ни при чем. Но ты там с сестрой в сарае сидел, и как они вас караулили, не видел! Это только сам Артемидор может сказать… вот и помирись с ним, - закончил евнух, взглянув в черные глаза македонца.

Мардоний потупился, краснея еще больше; потом кивнул.

Приятели некоторое время еще сидели молча; потом Микитка встал и направился к товарищам. Мардоний вздохнул, борясь с собой, - и, поднявшись тоже, последовал за другом. Никому из них нельзя было надолго оставлять своих – ни сейчас, ни позже! Спасенье для них только одно – всем вместе! Как будто они, покинув огромную разлагающуюся Византию, испускавшую отравляющие и господ, и рабов миазмы, опять сделались маленьким народом, который мог уцелеть, только насмерть стоя за каждого верного и безжалостно отсекая предателей…

“Как Спарта, как древний Крит… как Русь в киевские, племенные времена”, - думал Микитка.

Подойдя к товарищам, евнух почти сразу столкнулся с Леонардом, торопливо выходившим из палатки невесты; Леонард рассмеялся и придержал Микитку за плечи.

– Осторожно!

Потом посерьезнел, по своему обыкновению, - и сказал, глядя московиту в глаза:

– Завтра утром мы отплываем. Будь готов, и скажи Мардонию.

Микитка кивнул.

Потом замер, глядя на комеса, – Леонард все еще не отпускал его, будто они разговаривали без слов. И, пожалуй, знали, что хотели сказать друг другу.

Микитка наконец произнес:

– Я рад за тебя, господин. И за госпожу Феодору. Пошли вам Бог.

Леонард улыбнулся.

– Спасибо, Никита.

Он обнял его, коснувшись своими расчесанными до блеска и надушенными кудрями.

Потом быстро ушел, улаживать какие-то дела перед отплытием. Микитка, обернувшись ему вслед, только увидел, как мелькнул и пропал среди людей голубой с белым плащ. Еще не сняв жениховского наряда, комес опять стал нужен всем и сразу!

“Хоть бы жена ему облегчение сделала, - подумал Микитка. – Но ведь и ее тоже на части рвут! И не будет им облегчения: только любовью и осталось укрепляться. Зело крепка должна быть любовь”.