Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Микитка грустно улыбнулся, вспомнив об аргонавтах. “Всех этих героев греки с себя списывали, с кого же еще, - подумал он. – И Валент, пожалуй, готов плыть за нами на край света, как царь Ээт! Но аргонавтам легче было, чем нам, - наши-то чудища пострашней!”
Они поели, и Микитка хотел уже вернуться к своим, спросить, не нужно ли чего матери, - а наверняка было нужно, - как вдруг увидел Феофано. Лакедемонянка была одета мужчиной, Микитка уже и не помнил, когда видел ее одетой иначе, - только прическа женская, узел на затылке с хвостом, спускающимся на спину. Она сидела на песке, раздвинув крепкие колени, и сильными
Умный патрикий человек, что и говорить…
Феофано вдруг подняла голову, почувствовав взгляд московита, - и резко произнесла по-русски:
– Что ты тут застыл, как истукан? Иди, поторапливай своих, пусть выходят и сворачиваются!
Микитка низко поклонился и ушел, про себя дивясь чистоте выговора этой гречанки. Дает же кому-то Бог такие способности – ко всему на свете!
Когда пришло время отчаливать, Микитка снова увидел Феодору: она долго не показывалась. Но когда вышла, на ней опять было мужское платье, а волосы собраны в хвост. Издали ее даже можно было принять за мужчину, за юношу…
На корабль она поднялась отдельно от мужа – хотя и Феофано с ней тоже не было; ее сопровождал Филипп, старый охранитель-македонец, переживший с Феодорой плен у Валента. И, конечно, нянька с детьми были рядом.
Микитка спустился следом за ними в общее помещение под палубой; он видел, что Феодора долго была среди своих, она говорила с его матерью и отчимом, хотя сам Микитка к ней не подходил. Потом Феодора опять скрылась в закутке, в котором ночевала вместе с Феофано.
Вскоре царица спустилась тоже, громко стуча своими подкованными сапогами и сверкая медными бляхами и оружием; она вошла к своей подруге, и занавесь скрыла их обеих. Микитка даже отвернулся, хотя не мог ничего видеть снаружи.
Все продолжалось так, как шло до этой свадьбы, - как будто между комесом, Феодорой и Феофано ничего не изменилось! Хотя Микитка знал, что изменилось все.
“Недолго им осталось… недолго”, - подумал евнух, сам не зная, кого и что подразумевает.
* Упоминание о казаках как сословии вольных людей встречается на Руси уже c XIV века. Согласно одной из версий, слово “казак” имеет скифское происхождение, а казаки ведут свое происхождение от ираноязычного скифского племени.
========== Глава 125 ==========
Фома Нотарас прибыл в Кандию двумя днями позже комеса Флатанелоса. В христнаиской Кандии было еще меньше порядка, чем на языческом Крите, и население ее, - несмотря на пересечение торговых путей и оживленность торговли здесь, на самом большом греческом острове, - было немногочисленно. Побережье на огромной его протяженности было пустынным, и мореплаватели со всех концов мира, желавшие остаться безвестными, высаживались на острове с разных сторон безвозбранно и не оставляя по себе следов.
Однако “Клеопатра”
Мысль посетить Крит озарила Фому на другой день после отплытия; узнав, что подкупленные им матросы Флатанелоса ходили с комесом в Кандию, патрикий незамедлительно потребовал повернуть на Кандию. Это было очень рискованно – даже небольшое отклонение от курса грозило тем, что они разминутся с островом, удаленным и от Европы, и от Азии, и затеряются в открытом море. И каждый лишний день плавания грозил столкновением с пиратами или вражескими кораблями – что было бы немногим лучше пиратов: патрикий старинного византийского рода, как и его враг, комес Флатанелос, ныне сделался человеком без подданства и без всякой защиты.
И много ли значил человеческий закон, когда и честные, и бесчестные оставались во власти Посейдона?
– Господин, это опасно и, я думаю, бессмысленно, - предупредил его старый кентарх, когда они были еще в Пропонтиде. – Даже если комес сейчас там… он, конечно, сильно защищен и подозревает о том, что ты можешь идти за ним по пятам. И вы, скорее всего, разминетесь…
Фома рассмеялся, облокотившись о борт: совсем немного позолоченный загаром, с солнечными волосами, патрикий сейчас напоминал того светоносного Феба, который когда-то спас от мужа, низойдя с небес, а потом очаровал свою двоюродную сестру Метаксию.
– Может, и опасно, Гермолай, - но никак не бессмысленно! – сказал патрикий, щуря серые глаза не то на солнце, не то на своего слугу.
– Я вовсе не собирался разыскивать комеса на острове. Или ты думал, что я бежал от него с Прота затем, чтобы натолкнуться на Крите?
Фома впервые так прямо, в лоб, говорил о том, что случилось на Проте. Гермолай немного смешался, но преодолел недолгую растерянность. Он действительно знал своего господина.
Фома коснулся его плеча своей аристократической рукой и прибавил, ласково и вкрадчиво:
– Вернее сказать, как ты, конечно, уже понимаешь, мой друг, - я собираюсь разыскивать нашего героя, но только по простывшему следу. Нам еще не пришло время встретиться лицом к лицу.
Кентарх кивнул.
Он подумал, морща лоб, перевязанный широкой полотняной лентой, - потом все-таки сказал:
– Но ведь комес едва ли выдаст свои намерения в Кандии! Он приучен к осторожности, господин, и ты только потеряешь время…
– Время! У меня достаточно времени, - ответил Фома.
Он помолчал, глядя в воду, как будто надеялся хоть на миг увидеть в изменчивой темной Пропонтиде свое блистательное отражение.
– Я не жду, что комес откроет свои намерения, Гермолай! Я жду от него не слов и не ошибок… а поступка, который он не захочет и не сможет утаить!
Кентарх, хотя и был неглуп, не догадывался, что подразумевает Фома. Для такой догадки нужен римский ум, привыкший пробираться извилистыми путями… и более того: ум римлянина-семьянина.
Фома склонился к старому моряку.
– Я жду, что именно здесь комес пожелает жениться на моей жене. Здесь его родина, прибежище его сердца!
Гермолай был ошеломлен, как всякая незамысловатая душа.