Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– Но ведь госпожа Феодора замужем!
– Госпожа Феодора замужем, - кивнул Фома, - а рабыня Желань – нет… Я отдаю должное уму моей жены, как и уму ее любовника.
Кентарх хотел уже уйти, приступить к своим обязанностям, - при подчинении приказу патрикия это требовалось незамедлительно! Но все-таки сказал напоследок:
– Если ты так думаешь, господин, незачем идти в Кандию. Мы только понапрасну издержимся, нам ведь плыть до самой Венеции!
Фома взглянул на него, потом опять в воду.
– Это было твое третье предупреждение, Гермолай, - лениво ответил маленький цезарь. – Ты думал, я не
Последнее Фома Нотарас произнес с яростью, от которой даже полыхнул серый прищур его глаз. Гермолай был впечатлен и почти испуган; он отдал поклон патрикию и быстро ушел, топоча по крепкой дубовой палубе.
Когда кентарх скрылся, Фома прошептал сам себе, любуясь своей белой рукой:
– Я должен знать… знать наверняка.
Он узнал наверняка. Для этого было нужно только послать пару слуг потолкаться на рынке и послушать сплетни. Будучи поставлены в известность о вероятных планах комеса, люди Фомы Нотараса не ошиблись, отделяя выдумки кандийцев от правды. Новость о приезде Леонарда Флатанелоса и его венчании была не такова, чтобы сочинить ее от нечего делать.
Да, комес Флатанелос был здесь и женился. Половина города видела его – как он выбирал невесте платье, желтое, шитое серебром и золотом. Фома усмехнулся. Платье! Конечно, его соглядатаи узнали это у женщин, и слухи о венчании распустили женщины. Среди мужчин немало модников, но тем, кто красуется, до женских платьев дела мало, а прочим и подавно; и уж если заговорили о свадебных нарядах, значит, все правда.
Женщины очень болтливы и любопытны, но ум их ограничен и редко выходит за пределы домашнего круга. Они говорят о том, что доступно их пониманию, - прежде всего, о любовных делах, что чаще всего единственно интересует жен. И платье невесты, которое красавец комес выбрал неведомой подруге, конечно, запало сплетницам на ум прежде всего остального, если не исключительно!
Найдя свидетелей, видевших, как Леонард вез свою невесту под покрывалом в церковь, Фома холодно торжествовал. А узнав, что женщина с ним была не одна, а другую, черноволосую и смуглую, вез его помощник, патрикий возликовал. Ну конечно, это была София! И, конечно, Валентова дочь вытребовала и себе тоже свадьбу… иначе комес не пустил бы ее с собою в Ираклион, опасаясь, что вторая женщина может выдать всех. Само собой, жених Софии был тот, кто вез ее на своем коне, - Артемидор…
Потом вдруг Фома Нотарас осознал, что комес может быть еще здесь, сокрытый от своего врага, - что в этот самый миг, возможно, Флатанелос наслаждается своей пленницей; и в голову патрикию бросился жар. Фома с трудом взял себя в руки, вспомнив предостережение Гермолая, в кои-то веки пришедшееся кстати. И свои собственные слова ему Фома вспомнил. Комес сильно защищен; и еще не время, далеко не время!
Но патрикий Нотарас знал, что его тень, - женоподобная, если остальным так видится, и всеприсущая, подобно эриниям, - ходит за этими клятвопреступниками неотвязно. Вот случай, когда и сила, и власть – в отсутствии. Императоры знали, когда и как показываться своему народу.
Удовлетворившись поисками, Фома прошелся по рынку в сопровождении нескольких греческих матросов, Гермолая и одного из своих двоих итальянцев, предоставив им руководить собой, - его
Комесовы матросы, перебежчики, заметно помрачнели за то время, что они плыли до Крита: видимо, поняли, что прогадали, польстившись на лучшую службу у Фомы. И поняли, что мыслили коротко, думая о своем спасении и обогащении, - вовсе не такая царская награда ждала их; и что они будут делать в Италии, когда станут не нужны патрикию?
Но, конечно, вернуться к Леонарду матросам было бы немыслимо: даже если судьба сведет их с комесом снова. Изменить же теперешнему хозяину было бы не только еще более грешно, но и еще более невыгодно. Куда они подадутся в Кандии, где никого не знают?
Впрочем, Фома действительно намеревался хорошо наградить перебежчиков; и намеревался придержать матросов Флатанелоса при себе, потому что они могли немало пригодиться впоследствии, в недалеком будущем, которое патрикий готовил себе и комесу. Пока эти матросы никуда не уйдут: слишком переменчива и неласкова судьба таких простых людей. Сейчас же им всем одна дорога – на Венецию, волей или неволей.
Гермолай помалкивал все то время, что господин не требовал его советов, и только внимательно присматривался к Фоме, как будто ожидая какой-нибудь его ребяческой и опасной выходки. Фома улыбался, встречая взгляд старого слуги, и щурил серые глаза, точь-в-точь такие, как у царицы амазонок. “Ты, как и все другие, напрасно и совсем несправедливо считаешь меня ребенком; и еще рано тревожиться, мой друг”, - мысленно говорил он кентарху.
Фома еще даже для себя ничего не решил… он знал, что военные планы лучше всего строить – и приходится строить – на местности.
Он купил себе новую серебряную фибулу, без всяких львов или других знаков, но красиво отделанную перламутром. Такие детали туалета прежде всего бросаются в глаза, все равно, женщинам или мужчинам!
Патрикий отплыл с Крита в один день с комесом, хотя ни тот, ни другой не подозревали этого. Они соперничали за Феодору сейчас, как Леонард некогда соперничал с Валентом, и их дороги так же сходились в приснопамятных местах.
Но Фома был не Валент, и до последнего мига никак себя не обнаружил.
Когда “Клеопатра” отвалила от берега, Фома, налюбовавшись великим греческим островом на прощанье, ушел в свою каюту. Слушая, как поднимаются и опускаются весла в руках прикованных гребцов, - каторжники они или нет, никто уже не помнил! – Фома потягивал вино и думал о Риме.
Сестра хорошо постаралась для них обоих, готовя их итальянское будущее; но что бы она делала без Фомы Нотараса? Где бы она была без Фомы Нотараса?
Метаксия давно и счастливо забыла, кому обязана своею вольною жизнью и славой. Что ж, Фома ей напомнит.
Феодора лежала на постели, свернувшись подле Феофано, как когда-то в доме лакедемонянки, положив голову ей на колени. Корабельная койка была так же по-спартански проста: кожаные ремни, натянутые на деревянную раму, с брошенным поверх жестким волосяным тюфяком. И Феофано, так же, как когда-то в своем доме, гладила свою филэ по волосам и плечам.
– Он разлучит нас, - прошептала московитка. – Так всегда бывает… всегда!