Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Феодора уронила свои свитки; стук палок о пол приглушил ковер.
– Вот это да, - прошептала она.
Обе женщины несколько мгновений ошеломленно молчали. Они успели прочесть достаточно, чтобы понять, какой труд перед ними: это был исторический труд, составленный каким-то совершенно забытым ныне ромейским историком на заре Византии, ровно тысячу лет назад, если верить переписчику, указавшему имя и время жизни автора в начале книги.
Книга была посвящена греко-персидским войнам, длившимся не одно столетие, - и составлена оказалась, несмотря на похвальное
– Византийские ученые часто бывали неряшливы в сравнении с античными! Но думаю, что только благодаря этому мы и узнали о том, что узнали, - сказала Феофано. – Об Александре и его диадохах* сказано много, будет сказано еще больше… а таких, как его последняя юная жена, дочь великого царя Персии, предадут забвению, вместе с их сокровищами.
Феодора задумалась.
– Византийцы часто повторяют свое прошлое, я заметила, - согласилась она. – И во всем… во всем, что вокруг меня, я вижу повторение!
Она даже обвела маленький альков руками и посмотрела на гречанку изумленными глазами. Московитку поразило собственное наблюдение.
– Ваши имена… ваши платья… твое императорское имя, государыня! Даже ваши раздоры, как похожи они на то, что греки переживали тысячелетия назад!
Феофано склонилась к ней совсем близко.
– Вся человеческая история заключается в повторении, любовь моя, - сказала она негромко, но с грозной значительностью. – Но не так, как ты говоришь и думаешь сейчас. История развивается вот как.
Она подняла руку и, вытянув палец, нарисовала в воздухе спираль, снизу вверх, чертя круги все шире. Потом палец наставницы замер, указуя в небо.
– Новое накладывается на старое, и витки ее подобны уже многократно пройденному! Чем больше пройдено, тем больше напоминаний! Но мы не кружимся на месте, это невозможно, и ты уже знаешь, почему, - раз сотворенное невозможно сделать несотворенным!
Феофано хлопнула в ладоши, глаза ее заблестели восторгом неожиданного открытия.
– Витки все расширяются – и, гляди: если пойти вот так, обратным путем, - палец опять стал описывать круги, теперь опускаясь, - получится воронка, в которую может уйти все… как преисподняя, будто предначало, пожирающее все сущее! И развитие человека заключается в преодолении этой силы, и с каждым витком сил на преодоление нужно все больше!
Феодора не сдержалась и похлопала своей покровительнице. Феофано взглянула на свою филэ лучистыми от удовольствия глазами, потом слегка поклонилась.
– Думаю, эта книга должна отойти тебе, вместе с подарком Дария, - сказала она. – Может быть, юный Аммоний и предназначал ее тебе… но как бы то ни было, это по справедливости твоя часть среди книг, подаренных Дарием нам всем. Конечно, Леонард может забыть об этом или уступить все книги Мардонию, из всегдашнего своего благородства… но так не годится.
Феофано улыбнулась
– Ты согласна?
Феодора кивнула.
– Только прежде я дам им дочитать то, что они не успели.
Феофано издала смешок.
– Это твое право. Только я думаю, что лучше этой книге сохраняться у тебя, и теперь, и позже. Мальчишки все время трутся среди остальных, и не уследят за свитками, даже если будут стараться.
Феодора свела брови и прижала ладонь к виску.
– Нужно попросить их молчать.
– Они и без всяких просьб будут молчать, - сказала Феофано. – Но внимания им не хватит… Ах, как жаль, что Дарий доверил свои книги не мне!..
– Ты всегда такая жадная, - рассмеялась Феодора. – Но не к золоту, а к знанию и любви!
Лакедемонянка приняла похвалу как должное, горделиво посмеиваясь; а Феодору при виде нее снова охватил трепет. Она снова увидела в глазах госпожи древнюю и высокую душу – как узнать: чью? А может, многие греческие души сладостно спелись и соединились в одной Феофано?
Царица же увидела, что подруга мучительно сомневается – идти ли к Микитке и Мардонию сейчас; и как сказать им о таком хищении. Феофано встала.
– Я сама все скажу им. А ты, пока свободна, разбери свитки и сложи по порядку!
Феодора склонила голову; и, не дожидаясь, когда Феофано выйдет, приступила к работе.
Она билась над свитками допоздна – гораздо дольше, чем Феофано отсутствовала. Вернувшись, лакедемонянка, не отвлекая ее, занялась своим делом: села к столу что-то писать.
Феодора несколько раз выходила – проведать детей, проследить, как они поужинают, и покормить младшего; и когда закончила-таки с книгой, все уже уснули.
Феодора съела свой остывший, но все еще вкусный ужин, который принесла ей заботливая подруга, - лепешку, жареное мясо, листья салата и огурцы, мелко порубленные и политые оливковым маслом. Леонард сдержал обещание улучшить их стол еще до конца плавания. Огурцы были редкостью не только на корабле, но и на столах вельмож – сам султан Мехмед, который был увлеченным садовником, выращивал их в своем саду как лакомство.
Феодора медленно пила прохладное вино и вспоминала, что рассказывал ей комес, - о том, что некоторые высокопоставленные итальянцы, зная, как много отравителей может окружать их, заблаговременно принимают меры: стараются развить у себя невосприимчивость к яду, каждодневно добавляя крошечную дозу его в свое питье.
“По мне, так смысла в этом мало: себя только губить… Если попытаются отравить другим ядом? В Италии, конечно, немало знатоков этого искусства; и уж если подсыплют яду, то такого и столько, чтобы убило наверняка! Ведь не один Леонард знает о защитных мерах!”
Она взглянула на книгу, оставшуюся лежать на столе, - ее перекатывало, и палки постукивали друг о друга. Потом вздохнула и, двумя сильными движениями стряхнув сапоги с ног, легла, устало вытянувшись на своей спартанской постели. Она так и не спрятала книгу. От всех и вся не убережешься, и все сокровища под себя не подгребешь!