Стеклянные крылья
Шрифт:
– Вам в вену введут контрастное вещество, чтобы сделать перфузионную сцинтиграфию, как только в графике появится время. Поэтому придется воздержаться от еды, поэтому я должна поставить вам катетер.
– Я хочу поговорить с врачом! С тем, кто принимает решения!
Он смотрел прямо перед собой, как будто ее не существовало.
Трина чувствовала, как не находящее выхода разочарование собирается в комок в животе. Перед ней вырастает стена. Препятствие, на которое она натыкается всю жизнь, которое тормозит ее всякий раз, когда она считает, что достаточно ловкая,
Он вырвал руку.
– Что вы делаете? Я хочу поговорить с вашим начальством!
– Вам скажут то же самое, что и я: вам нужен катетер, чтобы мы могли вводить лекарство и болеутоляющее.
Она снова крепко сжала его слабую руку и коснулась иглой тонкой кожи на тыльной стороне ладони.
Он закричал – якобы от боли.
– Что за методы лечения? Я буду жаловаться!
– Да я до вас даже не дотронулась. – Трина не видела, как в пальцах дрожит игла, и сдержала подступившие слезы. – Если я пораню вас, вы сами будете виноваты. Придется полежать спокойно.
– А с чего это я должен ваши приказания выполнять!
Когда он оттолкнул ее руки, сработал сигнал тревоги. Не пациент вызвал кого-то из персонала – такое случалось, когда требовалось подать судно, – а сигнал тревоги. Значит, что-то серьезное.
Трина выпустила из рук катетер и побежала на звук. Сигнал вогнал ее в состояние стресса – и коллег тоже. Для этого он и придуман: для немедленного реагирования. На мгновение она обрадовалась. Ее навыки могли решить вопросы жизни и смерти.
Она бежала изо всех сил по бело-серому коридору мимо открытых дверей, стульев и коек. Когда она, запыхавшись, добежала до палаты 17, организм вырабатывал эндорфины – она прекрасно себя чувствовала.
Небольшая группа уже стояла у кровати, которая была ближе всего к двери, – там, если Трина правильно помнила, лежала слабая женщина с инфекцией, начавшейся после замены кардиостимулятора. Врач Бух реанимировал пациентку вместе с санитаром и двумя медсестрами – ее коллегами: Пия делала искусственную вентиляцию легких, а Ребекка держала наготове дефибриллятор. Звучали резкие указания.
– Какой ритм?
– Дифибрилляция, пульса нет!
– Разряд. Не останавливаемся!
– Продолжаем реанимацию.
Они были единым организмом – сгустком энергии, хорошо смазанным механизмом, притягательным клубом. Трина подошла к кровати.
– Готовить адреналин?
Врач бросил на нее взгляд. Молодой, ненамного старше нее, недавно отучившийся.
– Спасибо, Трина. Мы справимся.
Отказ ранил. Но лишь вполсилы – если сравнить с тем, как быстро переглянулись над кроватью Пия с Ребеккой. Ее здесь не ждали.
Трина развернулась и вышла из палаты, ничего не сказав. За спиной остались голоса и лихорадочная спешка, она вернулась в тихий коридор. Они не увидят, как она плачет, – такого удовольствия она им не доставит.
– Это разве здесь?
Йеппе съехал на обочину и посмотрел в окно.
Идиллическая
По другую сторону, за Ларсеном, расположились белые здания – Бред-Верк, колыбель датской промышленности, – а чуть ниже текла река Мёллеоэн, когда-то снабжавшая энергией производство меди и швейную фабрику. Теперь здесь музей – ни людей, ни машин, ни грохота поршней и конвейеров.
Йеппе припомнил выставку, посвященную Китаю, на которую его притащила сюда мама, когда в списке приоритетов одно из первых мест занимало культурное воспитание. Тогда они каждые выходные бывали в «Луизиане» [14] и Национальном музее или проводили время на театральных постановках, за чтением или просмотром художественных фильмов на языке оригинала. Бедная мама. Наверное, то, что он стал полицейским, – главное разочарование в ее жизни.
14
Музей современного искусства, расположен в городе Хумлебек недалеко от Копенгагена.
– Навигатор говорит, чуть дальше, в сторону музея под открытым небом.
Ларсен ткнул в запотевшее ветровое стекло.
– Прямо, затем на холм и направо.
Они переехали реку и направились к высоким деревьям. Когда дорога привела их к холму, снова пошел дождь.
– Должно быть справа.
Йеппе припарковал машину перед белой виллой с глянцево-черной крышей, живой изгородью и металлическими автоматическими воротами. Скромная табличка под звонком сбоку от ворот подтверждала, что перед ними центр «Опушка». Они вышли из машины, и Ларсен захлопнул дверь так, что в тишине среди деревьев отдалось эхо. В лесу уныло капал дождь – больше не раздавалось ни звука. Это одновременно успокаивало и пугало.
Ворота открылись, прежде чем они успели позвонить, у входной двери стояла женщина шестидесяти с небольшим лет. Коротко стриженная, в очках, среднего роста, одета в практичную застиранную повседневную одежду. В одной руке она держала зажженную сигарету.
– Заходите! Ворота автоматически закроются.
Судя по голосу и серой коже лица, сигарета в ее руке явно не первая. Похоже, Рита Вилкинс много работает, и жизнь у нее непростая.
– Мы сегодня день рождения празднуем, на кухне остались кофе и пирог. Давайте там посидим.
Рита Вилкинс в последний раз жадно затянулась и привычно затушила окурок пяткой, после чего подала им руку, рассеянно глядя в другую сторону, и повела через прихожую, где обнаружилось столько ветровок, сумок и ботинок, что стен было почти не видно. В огромной кухне на столе лежала скатерть в цветочек, на верхних шкафчиках висели детские рисунки, а в раковине стопками громоздились тарелки, липкие от уже упомянутого именинного пирога. Кухня была похожа на кухню обычной семьи – только размерами больше.