Стеклянный Дворец

Гош Амитав

К этому времени он натер правую ногу, она болела. Дину повесил кофры с камерой на ветку и вошел в заводь. На берегу стоял валун такой формы, что мог послужить прекрасным сиденьем. Дину скинул обувь, закатал брюки до колен и погрузил ноги в прохладную бегущую воду.

Он колебался, стоит ли ехать в Малайю, но теперь, находясь здесь, был рад оказаться вдали от Рангуна, оставить позади царившую в Кемендине обстановку напряженности и постоянных тревог о бизнесе. Отдалиться от политической борьбы, которая, похоже, поглотила всех его друзей, тоже казалось облегчением. Он знал, отец хотел, чтобы Элисон продала Морнингсайд - она не смогла бы справиться с ним в одиночку, сказал он, плантация начнет терять деньги. Но насколько

он мог судить, Морнингсайд управлялся неплохо, и Элисон, похоже, держала всё под контролем. Он не видел, чтобы она нуждалась в его советах, но всё равно был рад здесь находиться. Это давало ему возможность поразмышлять о собственных проблемах: в Рангуне он вечно был слишком занят - политикой, журналом. Ему исполнилось двадцать семь, и пора было решить, останется ли фотография лишь хобби или превратится в профессию.

Он закурил и выкурил сигарету до самого конца, прежде чем забрать кофры и пересечь ручей. Тропа заросла больше, чем осталось в его памяти, и в некоторых местах ему приходилось продираться через подлесок. Когда он вышел на поляну, то был заворожен безмятежной красотой этого места: цвет покрытых мхом чанди был даже более ярким, чем он помнил, панорама у их подножия - еще более широкой. Он не стал терять времени, устанавливая штатив. Дину истратил две пленки, и к тому времени, как он отправился обратно в Морнигсайд-хаус, уже настал закат.

На следующее утро он вернулся, а потом и на следующее. Эти поездки стали привычной рутиной, Дину отправлялся очень рано, взяв с собой пару роти в качестве ланча. Добравшись до ручья, он на некоторое время погружался в грёзы, сидя на любимом камне и опустив ноги в воду. Потом пробирался к поляне и устанавливал оборудование. В обеденное время он делал длинный перерыв, а потом дремал, лежа в тени одного из чанди.

Однажды утром вместо того, чтобы остановиться рядом с чанди, Дину прошел чуть дальше, чем обычно. Пробираясь через лес, он заметил чуть впереди заросший курган. Он проделал в зарослях тропу и оказался перед другими руинами, из того же материала, как и два чанди - латерита, но другой формы, эта постройка была восьмиугольной и поднималась как ступенчатая пирамида или зиккурат. Несмотря на монументальную форму, строение было скромного размера, не выше человеческого роста.

Дину осторожно забрался по поросшим мхом блокам и у вершины обнаружил массивный квадратный камень с вырезанным в центре прямоугольным отверстием. Заглянув в него, он увидел собравшуюся внутри лужицу дождевой воды. Озерцо имело ровную форму и металлический блеск антикварного зеркала. Он сделал фото и присел, чтобы выкурить сигарету. Для чего это отверстие? Было ли оно когда-то основанием для монументальной скульптуры, какого-нибудь гигантского улыбающегося идола? Это не имело значения, теперь это просто дыра с поселившимся в ней семейством маленьких зеленых лягушек. Когда он взглянул вниз, на свое покрытое рябью отражение, лягушки оскорбленно заквакали.

Тем вечером, вернувшись в дом, он сказал Элисон:

– Ты знаешь, что там есть еще одни руины, что-то вроде пирамиды, чуть дальше в джунглях?

Она кивнула.

– Да, есть и другие. Ты их найдешь, если зайдешь чуть глубже.

На следующий день Дину обнаружил, что она права. Пробившись чуть дальше по склону, Дину буквально споткнулся о платформу из латеритовых блоков размером в десять квадратных футов, явно основание маленького святилища. На полу хорошо читался план храма, словно набросок архитектора, с линиями квадратных проемов, обозначающим размещение ряда колонн. Днем позже он обнаружил еще одни развалины, более необычные, это строение выглядело так, словно висело в воздухе после взрыва, как фотографическая иллюзия. Через храм пустил корни баньян, его ростки разорвали стены, разнеся в стороны камни строения. Дверной проем раскололся пополам, словно на пороге взорвалась

бомба. Один каменный столб перевернулся, а другой поднялся, запутавшись в зеленых зарослях, на несколько футов от поверхности.

Иногда, войдя внутрь развалин, Дину слышал шелест или долгое шипение. Время от времени вершины окружающих деревьев начинали шевелиться, словно от порыва ветра. Дину поднимал голову и видел осторожно рассматривающую его из ветвей стаю обезьян. Однажды он услышал похожее на звук пилы рычание, вероятно, это был леопард.

По мере того, как углублялось его знакомство с руинами, глаза Дину начали приводить его точно в то место, где когда-то стоял храм, руки автоматически тянулись в ниши, куда когда-то складывали подношения и цветы, он стал понимать, где начинаются границы, которые нельзя переступить, не сняв обувь. Когда он пересекал ручей после поездки на велосипеде по плантации, он больше не чувствовал себя так, будто на цыпочках входит в незнакомое и необычное место, где жизнь и порядок уступили темноте и теням. Только пересекая ручей в обратном направлении, к монотонному порядку плантации, он ощущал, что входит на территорию руин, оскверненных серьезнее, чем просто временным запустением.

Однажды ближе к вечеру, стоя у штатива, Дину услышал шум автомобиля, вспугнувший в джунглях птиц. Он быстро спустился по тропе до того места, где проем в зелени давал возможность разглядеть ручей внизу. Он заметил приближающуюся с той стороны красную Дайтону Элисон. Дину оставил штатив и поспешил вниз по тропе.

Со дня приезда Дину редко виделся с Элисон. Она уходила из дома до зари, чтобы присутствовать на перекличке, а когда возвращалась, он обычно занимался фотографией на склонах горы. Обычно они встречались только во время ужина, где разговоры сдерживало безучастное молчание Саи Джона. Элисон, похоже, не знала, как приспособить гостя к раз и навсегда установленному порядку ее жизни на плантации, а Дину, в свою очередь, отягощала ноша той задачи, которую он призван был выполнить. Он знал, что должен найти способ сказать ей, что отец хочет избавиться от своей доли в Морнингсайде, но пока она была так разбита горем от смерти родителей и ежедневно беспокоилась о поддержании плантацию на плаву, это казалось невозможным.

К тому времени, как Дину добрался до конца тропы, Элисон уже пересекла ручей. Столкнувшись с ней лицом к лицу, он не мог придумать, что сказать, и начал шарить в кармане в поисках сигареты.

– Возвращаешься домой?
– спросил он наконец сквозь зубы, чиркая спичкой.

– Решила заскочить и посмотреть, как у тебя дела.

– Я как раз устанавливаю камеру.

Он прошел вместе с ней на поляну, где перед одним из чанди стоял штатив.

– Я могу посмотреть, как ты фотографируешь?
– оживившись, спросила она.

Он раздумывал, поднеся сигарету ко рту и сощурившись от дыма. Словно почувствовав его сомнения, Элисон сказала:

– Ты не возражаешь? Я тебя не побеспокоила?

– Нет, - ответил он.
– Дело не в этом... ты меня не побеспокоила... Просто когда я фотографирую, то концентрируюсь на этом... или это будет напрасной тратой времени... Это как любая другая работа, понимаешь... не так-то просто, когда на тебя смотрят.

– Понимаю, - ее унылый тон означал, что она приняла эти слова за отказ.
– Что ж, тогда я пойду.

– Нет, - быстро отозвался Дину, - останься, пожалуйста... Но раз уж ты здесь, я могу сфотографировать тебя?

Теперь она тоже быстро отказалась.

– Нет. Я не в том настроении, чтобы стать частью твоей... твоей работы.

Она развернулась и направилась вниз по тропе в сторону ручья.

Дину понял, что, сам того не желая, стал причиной ссоры.

– Элисон... Я не хотел...
– он поспешил за ней, но она шла быстро, и со своей ногой он не мог за ней поспеть.
– Элисон... прошу тебя, останься.