Стеклянный страж
Шрифт:
Увидев Дафну, ползающую по полу среди осколков посуды, Улита растрогалась.
– Сразу видно будущую домохозяйку! Можно тогда предметный вопрос? Отстирывается ли свекла от красного платья? – спросила она.
– В серной кислоте, – сказал Меф.
– Что за химический юмор? Чимодановым устроился работать?.. О, привет, Евгениус! И ты тут? Ну как твое ничего?
– Перестань издеваться над человеком! – поспешно сказала Дафна, знавшая, что у Мошкина опасно спрашивать, как у него дела.
– Да я еще и не начинала! – возмутилась Улита. – И вообще
– Не комиссионера?
– Нет. Там за перегородкой у него сидят стражи из Канцелярии. Они меняются раз в неделю. Их бесполезно запоминать. А этого тем более.
– Почему?
– Потому что он пропал, – сказала Улита, потупившись.
– Куда пропал?
– Без понятия. Просто не вернулся, и все. Арей уверяет, что он заблудился. Москва – большой город. Много улиц, много транспорта, много незакрытых люков…
– А что думает Пуфс?
– Злится, желтеет, но тронуть Арея не смеет. Потому что, извиняюсь, тогда некому будет убивать Мефа. Хотя, на мой взгляд, всегда есть кому.
– Спасибо! – сказал Буслаев.
– Да не за что особенно… Ты Эссиорха не видел?
– Нет.
– А Корнелия?
Меф хотел повторить «нет», но тут в дверь забарабанили радостно, точно заяц стучал в бубен.
– Вот. Я всегда говорила, что о некоторых личностях лучше не вспоминать! – заявила Улита.
И действительно, это оказался Корнелий. Он вошел и всем стал совать руку для рукопожатия. Мошкину он сунул руку целых два раза, из чего Меф заключил, что Корнелий не запоминает, с кем здоровается.
– Устал я от себя, – с внезапной тоской и неожиданно для всех сказал Евгеша. – Желания больные часто приходят – мерзости всякие, точно и не мои. То столкнуть кого-то, то задушить, то украсть, а иногда бывает, такая пошлая гадость втиснется, глаз не поднимешь… Хоть в психушку топай сдавайся!
С Евгешей порой так бывало. Он вынашивал какую-либо мысль дня три-четыре, а потом высказывал ее, хотя к тому времени все уже давно позабыли, о чем был первоначальный разговор. Это при условии, что разговор вообще когда-либо происходил.
Меф заинтересованно вскинул на него глаза. И с ним порой происходило то же самое, но он был почему-то уверен, что это только с ним случается. Меф часто страдал от того, что происходит у него в голове. Думал, что, может, он псих, или извращенец – а если нет, то откуда это все лезет?
Дурные мысли как мелкий паучок. Оплетают постепенно. Ползают по ногам, ползают, тянут тонкую паутинку – ты хихикаешь, считая, что всегда можешь ее порвать. А потом делаешь шаг и почему-то понимаешь, что ткнулся носом в пол. И между двумя людьми этот паучок всегда бегать начинает. Оплетает паутинкой ерундовых обидок, трещинок, недомолвок, сердиток. А затем дерг за паутинку, вы столкнулись лбами, а паучок дальше бегает.
– Кгхм! А ты расслабься! – сказал связной света. – Мы же на земле! Тут куча дурных мыслей, и все косяками шастают! Главное, не бояться их, а то замотают. Мысли мрака, они как мелкие собачонки. Если почуют, что ты их боишься – триста метров будут следом бежать, избрешутся и все штаны порвут.
– Как это?
Корнелий сам объяснить затруднился и посмотрел на Дафну. Она подумала, что вот, два «троечника» от света пытаются разжевать «троечнику» от человечества как устроен трамвай. Может, вообще лучше вышить себе тряпочку для помалкивания?
– Ну, если жуть навязчивая лезет, просто не обращай внимания и не думай, что это твое. Это в тебе комиссионеры или суккубы лазейку ищут. Шмыгалка вообще убеждена, что человеческое Я – это такой строитель, который кладет камень. Свет протягивает ему кирпичи, а мрак – старые ботинки, дохлых крыс, всякие просроченные иллюзии, больные фантазии, тухлые мечты. Если строитель не станет разбирать, из чего строит, а будет хлопать на раствор все подряд, такое соорудит, что сам однажды ужаснется.
Мошкин потер рукой лоб, подошел к шесту и вопросительно коснулся его пальцем.
– Еще будем сейчас, нет? А то мне надо же в институт хоть к третьей паре, да?
– Не надо! – хмыкнул Меф.
– Что, правда не надо? Думаешь, уже поздно, да? Все равно не успею, да? – начал подсказывать Мошкин, радостно ища повода перевалить на Мефа свою лень.
Буслаев прислушался к своему телу. «Караул! – орало тело. – Убивают! Меня беречь нужно, а вы меня палкой! Тараканы ползучие! Змеи подколодные!» Меф вздохнул. Второе дыхание открывается обычно там, где уходит саможаление. Саможаление же пока не ушло, а потому приходилось торговаться с телом.
– Не зверей, Жека! Не сейчас. Лучше вечером. Сейчас я весь болю. Так что лучше поезжай. К третьей паре не успеешь, хоть на четвертой мелькнешь.
Мошкин уставился на Мефа с обидой. Из-под его лени выбили табуретку.
– А если не вечером? Если завтра утром? – предложил он.
– Завтра утром будет еще хуже. Мышцы забиты – отходняк начнется. Все будет ныть, руку не поднимешь. Приезжай после института.
– Приду, да? – спросил сам себя Евгеша и сам себе кивнул. – Ну тогда я пошел, да?
Меф хотел сострить: «Ну и иди ты, да!», но ощутил, что это будет глупо, и благодарно пожал Мошкину запястье. Он знал, что на Евгешу всегда можно было положиться. Во все действительно ответственные минуты Мошкин заметает веничком всех своих мысленных тараканов на задворки сознания, приходит и помогает.
Когда Мошкин собрался уходить, Дафна, предчувствуя, что сейчас произойдет, незаметно толкнула Мефа локтем. Евгеша подошел к двери. Прислушался. Приоткрыл ее. Высунулся. Повернул голову направо, потом налево. По коридору развинченной походкой шел полутрезвый парень лет двадцати двух, представлявший собой довольного типичного озеленителя. Увидев его, громадный Евгеша поспешно всунул голову в дверь и, не удовлетворившись этим, еще и втянул ее в плечи.