Стена Искандара

Навои Алишер

О благородных людях, подобных кипарисам в саду гостеприимства, которые, крепко повязав пояс услужения, с открытым, как роза, лицом, всегда держат разостланной скатерть щедрости; и их гости, пусть они будут попугаи или соловьи, в соответствии со своим желанием находят усладу на этой скатерти; и они свободны от принуждения и излишнего поглощения пищи

Рассказ о Бахрам-Гуре, который был гостем у трех обладателей домов; двое из-за крайности и чрезмерности были отвергнуты и порицаемы, а третий по справедливости признан богачом Коруном

Мудрецы изготовляют для Искандара астролябию и зеркало для постижения тайн Неба и Земли

Художник, что Мани подобен был, Картину на шелку изобразил: Когда хакан Румийцу другом стал, Чин пребываньем Искандар избрал. Зима в ту пору на землю пришла, Все перевалы снегом занесла. Хакан же беспредельно сам желал, Чтоб Искандар у них зазимовал. Чтоб с ним, покамест не придет весна, Дни коротать за чашею вина. Он Искандару просьбу изъявил, И тот хакана поблагодарил. В согласии с душевной прямотой, Зимовки местом он избрал Ал-Хтой. Как солнце дня и месяц, на пиру Они беседовали ввечеру. А поутру, охотой увлечен, В горах, в лесах ловил оленей он. И, возвращаясь в город отдыхать, При звуках флейт он пировал опять. Но чаще средь ученых пребывал, В речах их тайну знания впивал. Загадкой был зеркальный талисман, Который подарил ему хакан. Бывало, иногда — к нему на суд За правдой двое с тяжбою придут. Он зеркало пред ними открывал И сразу ложь и правду узнавал. Но ни один из мудрецов его Не понял тайны зеркала того. Тот талисман зеркальный на пирах Перед гостями ставил славный шах. И каждый, кто в застолье опьянел, Трезвел, когда в то зеркало глядел. Тем чудо-зеркалом был изумлен И очарован властелин времен. Его недоумение росло И в дали размышления вело. «Вот зеркало! — он думал, — ведь оно Руками смертного сотворено. Но одаряет разумом людей Небесный царь по милости своей. И волею небес в конце концов Мне служат сотни славных мудрецов. Даны миры живого знанья им, Открыта книга мирозданья им. А зеркало, подобное Луне, Рождает мысль отважную во мне: Ведь если б мудрецы моей земли Всю мощь пытливой мысли напрягли, То мы, загадки этой сняв печать, Сильнее талисман могли б создать!» И тайно мудрецов он пригласил И свой великий замысел открыл. И отвечали знания мужи: «О царь вселенной! Слово нам скажи, Все, даже невозможное для нас, Мы совершим, исполним твой приказ! Разгадку талисмана мы найдем И чудо Чина делом превзойдем». Тут разделились на две стороны, Посовещавшись, мудрецы страны: Налево стали Афлатун, Сократ, Направо Арасту и Гиппократ. И были средь ученых тех людей Хурмус, Аршамидус и Птолемей. Направо стали двести мудрецов, Налево стали двести мудрецов. И так они по двести разошлись И неким тайным делом занялись. И правильное наконец нашли Изображенье Неба и Земли. Один

чертил круги земных широт, Другой же изучал небесный свод. Измеривши длину земной дуги И рассчитавши звездные круги, Они, познав вселенной естество, Явили мощь искусства своего. Металлы в тигле сплавив, — ты взгляни, Два талисмана сделали они. Был первый — астролябия, другой Изображал собою шар земной. Был первый — бронзовый и золотой, Из чистой светлой стали был другой. Тот шар стальной, что мир изображал, Зеркальною поверхностью блистал. Два дивных талисмана наконец Доставили в фарфоровый дворец. Являлось людям в первом из шаров, Движенье сфер небесных и кругов. Все отражалось в зеркале стальном, Что в мире совершается земном. В одном — небес являлась глубина, В другом же — вся земля была видна. В одном зенит был виден и надир, В другом — весь нижний необъятный мир. Когда же солнце, блеща, как стекло, На башню равноденствия взошло, Горя, как золотой зеркальный шар, Что создал величавый Искандар, Царь мира сел на троне золотом, Как солнце в равноденствии своем. И с ним хакан. И множество царей Внизу сидело — сонмище гостей. Весна настала, обновлялся мир. И в честь весны пошел великий пир. И подошли к престолу мудрецы, Двух талисманов славные творцы. Как высший разум, души их ясны. От бренного они отрешены. Царь встал пред ними, оказал им честь, На возвышенье пригласил их сесть. Когда они уселись на коврах, Вдруг охватил гостей невольный страх. В чертоге, где лился поток вина, Глубокая настала тишина. И вот мужи мудрейшие земли Две сферы, ими созданных, внесли. И людям показали чудеса — Весь необъятный мир и небеса. Стал виден весь небесный свод в одном, В другом — долина праха целиком. И девять сфер надмирной вышины, И семь иклимов стали всем видны. В безмолвии хакан на них глядел, Скажи, — от изумленья онемел. Потом великою воздал хвалой, Склонясь перед Румийцем головой: «Таких, как ты, не создавал творец! Что без тебя престол? Зачем венец? И старцы, что соседствуют тебе, В величье соответствуют тебе! Да будет вечно слава их жива, Коль их святая сущность такова!» Я описать не в силах щедрый дар, Которым наградил их Искандар. Тем мудрецам сокровищ Океан Он подарил и дал в удел Юнан. Хакан великий тоже щедрым был, Он столько жемчуга им подарил, Что солнцем заблистали, — ты скажи, — Все эти — солнцам равные — мужи. И радостью расцвел духовный свет Царя, познавшего пути планет. [47] Знаток светил великий был Сократ; Пути светил в ночи следил Сократ. Он все, что звездный небосвод сулил, По астролябии определил: Когда светило дня на синий свод Под знаком равноденствия взойдет, То шах, расставшись с чашею друзей, С невестой сочетается своей. С прекрасною царевной Роушанак, Что блеском превращала свет во мрак. [48] О ней Дара пред смертью завещал, Чтоб Искандар ее женой назвал. Но в войнах год за годом проходил, И властелин времен о ней забыл. И дочь была Маллу, Наз-Михр краса, Какой досель не помнят небеса. Среди тревог походных и о ней Не вспоминал великий царь царей. Но, вспомнив, пир велел он учредить, Дабы весь мир в веселье утопить. Когда осветит ярко Роушанак Его опочивальни полумрак, То и с Наз-Михр прекрасной он в тиши Найдет покой и счастье для души. Когда решенье утвердилось в нем, Призвал он многоопытных умом. И что помыслил, все поведал им — Учителям, наставникам своим. Сказал: «Кто может миром овладеть, Тот должен и наследника иметь. Проходит Солнце в небе голубом В раздумьях о наследнике своем. И, уходя в морскую глубину, Зовет своим наместником Луну. И пусть не равен Солнцу свет Луны, При ней ночные мраки не темны. Коль древо падает, прожив свой век, Оно оставит молодой побег, Который пышным древом возрастет И пользу принесет, и тень, и плод!» Когда с ним согласились мудрецы, Велел он: «Кличьте клич во все концы, Трубите сбор, чтоб все на пир пришли, Чтоб это праздник был для всей Земли!» И за семь дней весь исполинский край, Весь Чин украсился, как светлый рай. Так весь украшен был подлунный свет, Что, если бы рассказывать сто лет, До сотой доли мы бы не дошли, О тысячной сказать бы не смогли. И не было на славном том пиру Учета золоту и серебру. И пир настал великий наконец, Пора отрад и радости сердец. Была весна, гремел в тени ветвей Над розою-невестой соловей. В те дни весны на улице любой Шумел не умолкая брачный той.

47

Царя, познавшего пути планет. — То есть Искандара.

48

С прекрасною царевной Роушанак,// Что блеском превращала свет во мрак. —Здесь обыгрывается смысловое значение имени Роушанак: роушан — светлый, сияющий.

* * *

Налей мне, кравчий, чашу до краев В день радости веселья и цветов! В день равноденствия заварим пир, Чтоб ликовал и радовался мир. Певец, на лад весенний чанг настрой И пой мне песню, возглашая: «Хой!» Коль скажешь: «Брат мой! О мой друг! Яр! Яр!» Отвечу: «Дух мой полон мук! Яр! Яр!» Коль в дальнем Чине жить мне предстоит, Пусть чанг твой песней Чина зазвенит. Пой мне: «Яр! Яр!» А я под песнь твою В глухом изгнанье молча слезы лью.

О приятности весны юности и радостях сердечных в пору юности весны; прославление ее, подобное песне соловья, в тысяче мелодий восхваляющего столепестковую розу. Дети цветника насыщаются грудью кормилиц-облаков и обретают зелень одухотворенности

Прекрасный мира сад меня влечет. Прекрасен утра юности восход. Дни юности, как воды с крутизны, Свергаются, но радости полны. Весною к голубым лугам Овна Идут пастись и солнце и луна. И обрастают молодой листвой Нагие ветви с новою весной. Гремящие громады облаков Идут, как стадо боевых слонов. То, низвергая брызги вдалеке, Смотри, — слоны купаются в реке! И капли падают из темных туч, Как с каменных боков слоновых круч. Не капли — струи, бурная река! Весенние несутся облака, Не капли рассыпая — жемчуга На синие моря и на луга. Трава открыла глубь подземных жил, И красный свой фиал тюльпан раскрыл. Но в чашечке тюльпана чернота, Дурная у него в крови черта. Отгонный луг, цветением объят, Перепоясал шелком свой халат. Такие расцвели цветы в саду, Что равных им я в Чине не найду, Вкруг кипариса, красно-золотой, Как волос, вьется дягиль молодой. И дягиля высокие цветы, Как амбровые кудри, завиты. Фиалка к говорливому ручью Склонила томно голову свою; Она хмельна, хоть из ручья пила, Недаром свой подол подобрала. И у нарцисса день за днем пиры, А пьет он из лимонной кожуры. И, набекрень колпак напялив свой Он в полудреме никнет головой. Цвет лилии белеет невдали, Иль то Меджнун тоскует о Лейли? Или душой от мира он ушел И радость в отрешенности обрел? Пылает роза, пламени красней; Над ней, как саламандра, соловей. Но роза не гнездо его сожгла, А само существо его сожгла. Несется по полям гонец ветров, Стеля шелка стоцветные ковров. Как фонари, тюльпаны зажжены, Но чернью их сердца заклеймены… И ветерок, когда о том узнал, Их лепестки по степи разметал. А роза белая, полна красы, Отяжелела в серебре росы. И на рассвете инеем блестит Роса, что цвет весенний тяготит. В ту пору расцветает аргаван, Весь в пурпуре — блистает аргаван. И восхищает он сердца людей Багряною одеждою своей. Из тучи капли падают, блестя, Круги на влаге циркулем чертя. Нет, ты взгляни, без циркуля они Круги и кольца чертят, как Мани. Блистая станом дивной красоты, Подвесил тополь серьгами цветы. И, как эдем, цветет весенний луг, Где кипарисы стали в полукруг. И дождиком на рощи и луга Апрель свои рассыпал жемчуга. Несутся грозовые облака, Раскатывая гром издалека. И львиным ревом содрогают степь, И грозных молний разрывают цепь. Весенний дождь сравни с живой водой, А струи с жизнью — вечно молодой. Идут — за водоносом водонос — Над степью тучи в полыханье гроз. И воплощается душа травы В ростки, цветы и яркий блеск листвы. А в том, кого не радует весна, Жизнь не жива, душа омрачена. В том человеческого сердца нет, Кого весны не опьянит расцвет. Вот распустилась роза, и над ней Поет, гремит, стенает соловей. Но тот под сени сада не придет, Кто встречи с другом избранным не ждет. А мы за Искандаром в сад сойдем, Осыпанный сверкающим дождем.

РАССКАЗ О СОЛОВЬЕ

НАЗИДАНИЕ

Искандар спрашивает Арасту, почему естество человека как бы возрождается в пору цветения весенних роз; и ответ Арасту, подобный дыханию ветерка из сада мудрости

Искандар, покидая страну Чин, направляется в земли Магриба

И вновь он мудрости броню надел И на престоле разума воссел. Он знал, что не владыка мира он, Пока Магриб ему не подчинен. Награду дал он воинам сперва, О том до наших дней звучит молва. Потом, когда войска он наградил, Приказ о выступленье объявил. А коль по нраву вождь своим войскам, Он нанесет урон любым врагам. И если царь народ свой не гнетет, То за него народ стеной пойдет. Храни аллах! Любой погибнет шах, Коль недовольство у него в войсках. Нет, щедрость людям царская нужна, А строгость — там, где правильна она. А Искандар — он царь счастливый был И полководец справедливый был. Полкам в поход велел сбираться он. С владыкой Чина стал прощаться он. И, кроме Чина, западный Ал-Хтой. Вручив, сказал: «Прими подарок мой!» И вот из Чина вывел он войска… Скажи, — на запад хлынула река. Сопутствовать ему хакан решил, Но Искандар его отговорил И, тайны многие открыв ему, Вернул хакана к дому своему. Шел к югу… Чудо сущего всего — Направо Хинд остался от него. Ждал раджа Хинда на его пути С войсками, чтобы с ним в поход идти. Но раджу он обратно отослал И вдаль к Магрибу скакуна погнал. И войск поток, блестя булатом лат, Прошел без боя землю Худжарат. Вот наконец войска пришли в Оман, Увидели Индийский океан. В Омане все владельцы кораблей С готовностью пришли к царю царей. И он под парусами тех судов Ходил к пределам дальних островов. Порой, на быстроходном корабле, Он приплывал к неведомой земле. И много городов завоевал, И много новых, славных, основал. На кораблях он море переплыл И диких гор хребты перевалил, Безмерностью пространства изумлен, Шел с войском по степям безлюдным он. Здесь это описать мы не смогли б, Как Искандар завоевал Магриб. И там, всегда добро творить готов, — Он много взял прекрасных городов. Магриб ведь величайшей был страной Средь всех, что украшают мир земной. Магрибский царь пощады стал просить, Любую дань пообещал платить. Шах Искандар объехал склоны гор, Холмы, долины и степной простор. И где бы он ни разбивал шатер И чем бы он ни утешал свой взор, Все продолжал в пути он тосковать О родине, о Руме вспоминать… И было много в той стране чудес, — Там подымались горы до небес, А за горами — тайна. Полон дум, Откладывал он возвращенье в Рум. И вот с отрядом всадников он сам Пошел через пустыню к тем горам. Селенья некоего он достиг, Деревья там росли, журчал родник. А дальше к югу земли шли — ничьи, Огромные там жили муравьи; Вернее — псы в обличье муравьев, Чудовища, страшней пустынных львов. На всех, кто в их владенья попадал, Рой муравьев внезапно нападал И разрывал, со всех сторон тесня, Мгновенно человека и коня, Да так, что от несчастного того, Скажи, не оставалось ничего. Царь молвил: «Тайну этой стороны Разведать осторожно мы должны!» И о повадках муравьев-зверей Расспрашивал у тамошних людей. Сказали: «Рыскают они кругом, И в постоянном страхе мы живем. Знай: истребят в степи войска твои Чудовищные эти муравьи. Коль невредим сквозь муравьев пройдешь, Страну, как сад Ирема, там найдешь. Но великаны страшные стоят На страже у дороги в этот сад. И это — ужас! Весь их род заклят, Сокровища Земли они хранят. По виду — люди; но из них любой Не с человеком схож, а со скалой. Сто воинов не справятся с одним… А муравьи степные служат им. Их речь слышна порою вдалеке На непонятном людям языке. Коль этот путь пройдешь, храним судьбой, Откроется долина пред тобой, Но вход в долину заградит отвес Двух гор, царапающих свод небес. И золотая вся — одна гора, Другая — целиком из серебра. Та, — золотая — солнцем взгляд слепит, Серебряная — месяцем блестит. Они бесценней всех богатств земных. А великаны охраняют их. Тем великанам-сторожам дана Необычайная потребность сна. Они свой срок на страже отстоят, А как уснут, то десять суток спят. И к службе возвращаются своей, Как только выспятся за десять дней. И десять суток бодрствуют опять, Покамест не настанет время — спать. Лишь в пору их очередного сна Их сила может быть истреблена. Но муравьи огромные хранят Их сон, покуда великаны спят. Чудовищные эти муравьи Ни часа не бывают в забытьи». Шах Искандар был этим удивлен, И свет ума призвал на помощь он. Сказал, созвавши мудрых на совет: «Как быть — решайте! Нам возврата нет». Молчал совет. Но были все сердца Потрясены величием творца. И понял разум, как пред божеством Ничтожен он в неведенье своем. Круг мудрецов, безмолвствуя, сидел; Язык их в изумленье онемел.

* * *

Дай чашу, кравчий, из ключа души, Несовершенный разум оглуши! Меня ума величье не спасло, Мне изумленье душу потрясло! Певец! На лад Магриба песню спой, В Магрибе я шатер поставил свой. Я золото Магриба, словно прах, На темя сыплю здесь — в иных песках. О Навои, о родине своей Не вспоминай, не сетуй, не жалей. Восток в себе и Запад совмести, Весь мир сумей в самом себе найти!

О людях, которые, взирая на миротворение глазами, озаренными светом знания, воздают хвалу зиждителю

Искандар приводит в порядок свои войска для охоты на сонмище муравьеподобных, и то стадо дивоподобных, обезумев, появляется и выстраивается напротив его войска, и из них один — разрушитель рядов — выступает впереди войска и побеждает богатырей Искандара; чинская газель, как львица, выходит на майдан и охотится за драконом. Искандар избирает ее газелью своего гарема; а пленника пленяет еще раз своей милостью, и тот вместе с побежденными им возвращается к царственному собранию

Описание тьмы ночи разлуки; дым ада несчастья по сравнению с ним — гиацинт рая радости; о трудности положения тех, чья жизнь омрачена ночью разлуки и чьи глаза не освещаются рассветом свидания

Тот счастлив, — будь в разлуке он сто лет, — Пред кем желанной встречи вспыхнул свет. Пусть перенес он муки ста смертей, Но встретился с возлюбленной своей, В той встрече — искупленье мук его, В той встрече — вечной жизни торжество. Пусть утром, после пира, муж любой Порою тяготится сам собой, Но если чашу выпьет ввечеру, Забудет все на новом том пиру. Разлука с другом так трудна для нас, Что смерть любая легче во сто раз! А миг слиянья с милой — этот миг, Как счастье бесконечное, велик. Но если дни разлуки тьмы темней, То безнадежна тьма ее ночей. О ночь разлуки! С этой грозной тьмой Сравним лишь ужас гибели самой! Томление разлуки — черный день, Чья безнадежна тягостная тень. Не будь разлуки, не было б средь нас Роняющих, как слезы, кровь из глаз. Там — за морем разлуки — грозный суд Провидит он, где слезы не спасут… Не потому ль, что розы далеки, Тюльпаны рвут свой пурпур на куски. И небосвод, когда б не тосковал О солнце, туч кошму б не надевал. И туча, разлученная с луной, Рыдает над пустынею степной. А перстень, что без Сулеймана он, Хотя и талисманом наделен? Что без души Фархада Бисутун? Что степь, когда навек ушел Меджнун? Гора в разлуке стоны издает, Глухая степь ушедшего зовет. Тоской о розе соловей спален, Не потому ли цвета пепла он? Он серым стал от горя, как зола: Упала молния и сад сожгла. Кто разлучен с любимой, только тот И понял, как огонь разлуки жжет. Ты у того, кто плачет, сна лишен, Спроси — и все тебе откроет он. Но скорбь скрывают тайную одну Все, кто, как я, в разлуке и в плену. Я плакать кровью сердца обречен С тех пор, как с милой сердцу разлучен. Пусть в этом истребляющем огне Никто не мучится, подобно мне! Лишь встреча может муки утишить, Негаснущее пламя потушить. Но стала бесконечной для меня Разлуки нашей ночь. Дождусь ли дня? Я так страданья книгу изучил, Что все страданий виды различил: С богатством разлученье — это знай — Беда для тех, кто в бренном видит рай. Отторженность от милых, от друзей — Для сердца благородного больней. Разлука с близкими, с семьей своей, Еще ужасней, нет ее страшней. Как пережить разлуку, коль в крови, Коль в существе твоем — болезнь любви? Не равны тягостью рода разлук, Но всякая из них — источник мук. Тягчайшая из них, когда пути Не смог ты сердцем к Истине найти. Все — кроме первого — рода разлук Я испытал и стал горнилом мук. Но человек, пускай всего лишен, Коль сердцем тверд, не ослабеет он. Пускай в душе предела мукам нет, Тогда надежда свой подъемлет свет, И мы к устам тот кубок поднесем, Наполненный слияния вином. Зови его напитком бытия. Навек в нем возродится жизнь твоя. О боже, новой жизни весть яви! Надежду дай страдальцу Навои!

Когда, после завоевания Магриба, Искандар направлялся в Рум, народ страны Кирван пожаловался ему на притеснение яджуджей. И он, чтобы закрыть дорогу этому бедствию, строит стену; и строители, подобные ученым-геометрам, и каменщики, подобные звездочетам, шнуром наметили место стены. И литейщики, по мысли Утарида, и кузнецы, по знаку Сухейля, заливая гипс расплавленной бронзой, а известь блестящей сталью, возвели стену до небесного купола

Тот, кто событья века записал, Так мускусом по амбре начертал: Когда правитель Рума, скажешь ты, Дошел до крайней западной черты — На западе увидел племя он, Чьей злобой род людской был изнурен. Хан из улуса к Искандару в плен Попал — и милость получил взамен. Он, покорясь румийскому ярму, Привел все племя в подданство ему. Им Искандар сказал: «Вы все со мной, Чтоб верность доказать, пойдете в бой, Чтоб муравьев огромных истребить, Мир от опасности освободить!» «О царь! — сказало войско дикарей, — Опора мира и вселенной всей! Коль этих муравьев мы перебьем, Мы — великаны — сами пропадем: Когда мы десять суток спим подряд, В ту пору муравьи нас сторожат. Мы десять суток бодрствуем; потом Мы десять суток спим глубоким сном. В ту пору к нам враги не подойдут — Врага любого муравьи убьют!» В ответ им шах ни слова не сказал, Всем муравьям помилованье дал. Сказал: «А где из золота гора? И где еще гора из серебра?» Тот исполин, себя ударив в грудь, Сказал: «О них и думать позабудь! Нельзя пойти по этому пути, А кто пошел — того нельзя спасти. Отсюда, где стоим, от степи сей До этих гор дорога — в десять дней. Но мы их не видали никогда, Хоть и недальний путь ведет туда. На той дороге бедствий и вреда Подстерегает путника беда. Там воды смертоносные текут, Деревья ядовитые растут. Там, жаждой разрушенья обуян, Свирепствует пустынный ураган. Все на своем пути сжигает он, Дракона в воздух подымает он. Те, кто, минуя этот смерч, пройдут, Без счета на дороге змей найдут. Там кобры и очковые кишат, И каждая хранит старинный клад. А змей число, как старцы говорят, Тьмы тысяч, а вернее — мириад. И воздух напоен над степью всей Дыханьем ядовитым этих змей. И аспиды, чей убивает взгляд, На том пути к сокровищам стоят. Ты не ходи к пределам той земли, Мы до нее и сами не дошли!» Ответил Искандар ему: «Ты прав! Рассказ твой необычный услыхав, Куда хотел пойти, я не пойду, Войска в обитель бед не поведу. Зачем нам золото и серебро, Когда от них беда, а не добро? Несовместимо с нашим естеством, Идя за золотом и серебром, Войска в пути беспечно истребить, Богатство жизни вечной погубить!» За золотом и серебром в поход Он не пошел; освободил народ. Суровых этих диких степняков Он защитил от рабства и оков И отпустил их, поручив судьбе. Но нескольких оставил при себе. Из-за ужасного обличья их Поставил среди избранных своих. Когда Магриб им завоеван был, Он взгляд опять на север обратил. И кручи снежных гор перевалил, И голубое море переплыл. Пока корабль его, как колыбель, Качали волны, чинская газель, Чья в бедствии рука его спасла, Кудрей арканом в плен его взяла. Взяла его в глубоких плен утех, Для Искандара став желанней всех. С утра была, как кравчий, на пиру. Зухрой ему сияла ввечеру. Вот близ Фаранга корабли царя Пристали, опустили якоря. Пред ним лежала хмурая страна, Меж западом и севером она. Там, где зима свирепая грозна, Разрозненные жили племена. И приступали к шаху: «В добрый час, Бери свой меч и заступись за нас! Там, где порядок свой построил ты, Судьбу людей благоустроил ты. А мы твоей защиты лишены, У гнетены врагом, разорены!» А царь: «Какие к вам враги пришли, Рассыпали вас по лицу земли?» Ответили: «Из неизвестных стран Они идут через страну Кирван, Где солнце от захода до утра Скрывается, там высится гора. К нам из-за той горы беда идет, Оттуда — ужас, и оттуда — гнет. Предел вселенной, той горы хребет Дневного солнца заслоняет свет. В горах — ущелье; по тому пути Нельзя сквозь горы никому пройти, Яджуджи злобные гнездятся там, Подобные чудовищным зверям. Оттуда вихри бедствий к нам летят. Их нападенье — сущий кыямат. Видать, их породил аллах святой, Разгневавшись на грешный род людской. За чью вину мы — жертва мести их? В словах не описать нечестья их! Как дивов тьма, бесчисленны они, Как бездны тьма, немыслимы они. На их макушках волосы — копной, Торчат их космы — в семь пядей длиной, Ничем не одеваются они, Ушами укрываются они. Страшны их лица — желты и черны, Их бороды, как ржавчина, красны. У них глаза свирепых обезьян; Их темный разум злобой обуян. Даны еще, как печи, ноздри им, — Они их чистят языком своим. Они клыками, словно кабаны, Изрыли землю нашей стороны. Там, где яджудж, как злой кабан, пройдет, Не то что злак, былинка не взрастет. Самцы они иль самки, но подряд У всех две груди длинные висят. С тех пор, как существует этот свет, Их сквернословию сравненья нет, А круча той горы так высока, Что у ее подножий — облака. Весь тот хребет в сединах снежных глав Зовется издревле горою Каф. Она, подковой кругозор объяв, Подобна начертанью буквы «каф». Хребты заоблачные разорвав, Теснина есть в горах, как в букве «гаф». [49] И через узкий горный тот проход К нам от яджуджей бедствие идет. Из горных нор своих два раза в год На мир яджуджи движутся в поход. И все живое губят на пути, Как нам спастись? Куда от них уйти? И вот — покинули мы навсегда Поля свои, сады и города. Скитаемся мы по пескам степей, Оторванные от своих корней. Все города великой сей страны В развалины врагом превращены. А эти изверги зверей лютей, Поверишь ли — они едят людей! Овец, коров, коней — забрали все, К себе угнали и пожрали все. Здесь ни зерна нет в закромах пустых. Все съели! Только смерть насытит их. Вот все сказали мы тебе! Прости! Народ наш можешь только ты спасти!» Шах Искандар спросил: «Когда же тут На вас яджуджи злобные идут? Как вы догадываетесь о том, Чтобы успеть уйти перед врагом?» Ответили ему: «Два раза в год Идет на нас народ свирепый тот. Тогда, клубясь, как туча, пыль встает, Зеркальный затмевая небосвод. Пыль, омрачающая блеск небес, Предозначает нам, что мир исчез». И царь спросил: «Когда вы ждете их?» Сказали: «По примеру лет былых Жить нам в покое — месяц или два». Запали в сердце шаха те слова. И войску станом там он стать велел, Стан войска валом окопать велел. Но возроптали толпы бедняков, Рассеянные сонмы степняков: И молвили царю: «До коих пор Терпеть нам это горе и позор?» Нас от врага не можешь ты спасти… И просим мы тебя от нас уйти! В тот день, когда чудовища придут, Твоих румийцев воинства падут. Вы все погибнете! А нам тогда В сто крат настанет худшая беда!» Царь им ответил: «Не пугайтесь вы! Но все же здесь не оставайтесь вы. До нитки все забрав, что есть у вас, Подальше откочуйте — в добрый час! Спешите! Бог — свидетель, я не лгу, — Надеюсь — помогу вам, как смогу!» Ушли они… Но там остался сам Шах Искандар, подобный небесам. Сказал он, и к ущелью, словно львы, Пришли мужи и выкопали рвы. И клич он кликнул лучшим мастерам, Прислали лучших Рум, Фаранг и Шам. Постигших числа мира и расчет Движенья, где река светил течет. [50] Нет, не литейщиков, не кузнецов — Он созвал мироздания творцов! Чтоб мир стеною вечной защитить, Навек дорогу бедствий преградить. Медь, олово и сталь со всей земли На тысячах верблюдов привезли. Печей плавильных тысячи зажгли, И реки огненные потекли. А Искандар — при первом свете дня, Встав раньше всех, садился на коня; И объезжал подошву Кафских гор, Стеной загородивших кругозор. А там — скалу валили за скалой И камень резали стальной пилой. Но увидали, дел не завершив, Что пыль встает, полнеба омрачив. Яджуджи шли, — скажи, за дивом див! Неудержим, как сель, был их порыв… ……………………………………………

49

Она, подковой кругозор объяв, // Подобна начертанью буквы «каф». // Хребты заоблачные разорвав,// Теснина есть в горах, как в букве «гаф». —Горный хребет «Каф», якобы опоясывающий землю, сравнивается с буквой арабского алфавита «каф», напоминающей подкову; а узкая теснина в горе — с буквой «гаф», в начертании которой имеются две прямые параллельные друг другу черточки.

50

…где река светил течет. —Имеется в виду Млечный Путь.

Искандар, скрыв свое войско за неприступными рвами и устроив засады, дал отпор яджуджам, выждав срок, пока не истощится сила этого племени, и, оплакав погибших воинов, приступил к завершению своего замысла

Когда пожрал все, что пожрать успел, Свирепый род яджуджей ослабел И ринулся в ущелье наутек, Как вспять внезапно хлынувший поток, Бегущих Искандар велел рубить, Чтоб навсегда их память истребить. Так воля добрая и сильный ум Заставили умолкнуть этот шум. Вот приступили, знанием сильны, Румийцы к возведению стены. Меж двух отвесных исполинских гор Могучий стали воздвигать затвор. Определил строитель-звездочет Счастливый час начала всех работ. И начертили место на земле, Где ставить стену — от скалы к скале. Над чем-то колдовали мудрецы, Все строго рассчитали мудрецы. Вновь к небесам поднялся голубым От тысячи печей плавильных дым. Опору всей твердыни основав, Не гипс — семи металлов лили сплав. На сплав горячий клали глыбы плит, Сперва их обтесав, как надлежит. Во всей работе слушались они Великого строителя Бани. [51] Так плотно клали каменный оплот, Что между плит и волос не пройдет. Пятьсот локтей, вот ширина стены, И тысяч за десять длина стены. Десятки тысяч каменщиков там Повиновались мудрым мастерам. Полгода — ночи напролет и дни — Без отдыха работали они. И наконец твердыню возвели, — Скажи, восьмое чудо всей земли. А высота стены громадной всей, Как говорят, была в пятьсот локтей. На верх стены две лестницы вели, Чтоб восходить дозорные могли. Сторожевая башня на стене Блестела синей сталью в вышине. Укрытие для стражи было там, Запас камней — метать их по врагам. И печи, чтоб котлы разогревать, Врага смолой кипящей обливать. И были там дозор нести должны Бессменно сотни стражей той страны. Шах, видя завершение трудов, Вознес хвалу строителю миров. Он видел, как могуча и крепка Стена, построенная на века… Но вот померкли небеса в пыли, Ордой к стене яджуджи подошли. Но что поделать их клыки могли С твердыней величайшею земли! Тут Искандар сказал сторожевым: «Бросайте камни на головы им!» И тысячи проворных сторожей Низвергли на чудовищ град камней, Свинцом кипящим обливали их, Горящей серой обжигали их. Яджуджи, подымая страшный вой, Вспять понеслись ревущею толпой. Вот так, за все содеянное зло, На них теперь возмездие сошло. И вновь пришли и встретили отпор, И перестали нападать с тех пор. Так Искандар несчастных защитил, И от яджуджей мир освободил, И, как поток блистающей реки, В обратный путь повел свои полки. Овеян славой, полон морем дум, В объятья матери вернулся, в Рум.

51

Великого строителя Бани. —Образ легендарного строителя Бани Навои заимствовал у Низами.