Стена Искандара

Навои Алишер

* * *

Дай, кравчий, мне отчаянья фиал! Я по родной стране затосковал! Так долго я блуждал в чужих краях, Что — мнилось: мир земной распался в прах. Певец! Я вновь теперь в краю родном… Спой мне теперь забытый мной маком! В слезах, внемля стенания твои, Забуду я скитания свои! Я — Навои — предела своего Достиг, но нет мне пользы от того. Ведь все, кого любил когда-то я, Исчезли за пределом бытия!

Искандар, как солнце, овладев миром, ради открытия неведомых морей садится в корабль желания и подымает ветрила страсти; и, согласно совету ученых, на берегу Румийского моря собирает искуснейших судостроителей мира и приказывает строить корабли

И когда были спущены на воду три тысячи кораблей, из которых каждый был подобен юной луне, они устремились, как стрелы, выпущенные из натянутого лука, и Искандар на этих кораблях в письменах волн читает поэму завоевания Океана

Из моря этого жемчуголов, Ныряя в бездну, вынес жемчуг слов. Вернувшись из похода, Искандар Родной стране принес полмира в дар. Он отдых утомленным дал войскам И новой силы набирался сам. И розой счастье Рума расцвело, Как солнце, что к зениту подошло. И радовались люди всей земли, Которые свободу обрели. И ликовал не только весь народ, Весь ликовал девятисферный свод. Четвертый свод гордится оттого, Что солнце ходит по кругам его. Был Искандар в дому своем счастлив, Из кубка мира жажду утолив. И начал час за часом, день за днем Он о походе вспоминать своем: «Вот все пределы суши матерой Я обошел, руководим судьбой. И все, что удивительного есть, Я видел. А земных чудес не счесть. Я видел много на стезе своей Растений необычных и зверей. И все изведать было мне дано, Что на земле под солнцем рождено. Лишь Океана я не переплыл, Завесы тайн его не приоткрыл. Хоть много есть чудес на берегах, Но больше есть чудес на островах. Морская необъятна пелена, Неизмерима моря глубина. Огромный этот круглый шар земной Со всех своих сторон покрыт водой. А суша — часть десятая всего, Не более, поверхности его. Доныне плавать приходилось нам Вдоль берегов — по внутренним морям. Миротворенья непостижна суть, Познанья тайны бесконечен путь. Десятой доли мира человек Не может изучить за долгий век. Не можем мы рукой до звезд достать, Не можем их загадки разгадать. Лишь части мира постигает ум, Но целого не обнимает ум. Вершится волей неизвестных сил Движенье сфер небесных и светил. Прошли мы по неведомым путям, И мир подлунный покорился нам. Нам знанье и могущество дано, Но наше дело не завершено. Коль наложу запрет я и печать На вечное стремленье все познать, Я сам веленье духа обману, В неведении жалком утону. Моря земли я должен переплыть, Неведомые страны посетить. Прошел я с Хызром мудрым по земле, С Ильясом поплыву на корабле». Страсть эта Искандара обняла И снова в путь неведомый звала. Коль эта страсть исхода не найдет, Она разрушит разума оплот. Владела мысль одна его умом, И страх безумья появился в нем. И он созвал ученых, мудрецов, Чтоб рассказать им все в конце концов. С достойными он долго говорил И замысел свой тайный им открыл. Поведал цель великую свою, Что стала оправданьем бытию. И поняли ученые, что он Душой к морям безвестным устремлен. Один из них пытался возражать, Но принужден был вскоре замолчать. И средь ученых мира большинство Одобрило желание его. Так им повелевали долг и честь, А спорить было неуместно здесь. Сказали старцы, покорясь судьбе: «Мысль эта свыше внушена тебе. Пусть тот, кто держит мир и небосвод, Даст силу нам свершить морской поход!» Когда согласье старцев получил, Румиец тут же к делу приступил. Созвал он из приморских городов Искусных корабельных мастеров. И поручил им, для своих людей, Три тысячи построить кораблей. На тысяче он сам был должен плыть И все, кто с ним в дороге должен быть. Ученые на тысяче другой — Помощники в правлении страной. На восьмистах — отважные бойцы, А на двухстах — бывалые купцы. Все корабли надежны быть должны, Как крепости, против любой волны. Не корабли, а город поплывет, Где человек все нужное найдет. Дома и башни, словно на земле, Подымутся на каждом корабле. Еще построить триста кораблей, Вмещающих по тысяче людей, Так, чтобы всем просторно было им С оружьем, снаряженьем боевым. А двести кораблей должны вести Припас еды на много лет пути. И был еще на сотне кораблей Запас цепей, канатов, якорей. И кони и верблюды на двухстах Для высадки на дальних островах. Как солнце, будут все суда блестеть, Одеты в пурпур, золото и медь. Чуть Искандар успел отдать приказ, Немедля стали выполнять приказ. И много тысяч плотников пришло, Орудья их — топор, бурав, тесло. В лесах деревья стали вырубать, Рекой к морскому берегу сплавлять. Строители по берегам реки Вставали шумным станом, как полки. Везде по склонам этих берегов Трудились над постройкою судов. Пятнадцать тысяч столяров одних И много тысяч мастеров иных. Там с утренней и до ночной поры Звенели пилы, пели топоры, Гремели кузницы. Огонь печей Плавильных полыхал во тьме ночей. Три долгих года стук, и гул, и гром Строительный не умолкал кругом. И закачались на волнах зыбей Три тысячи могучих кораблей. И мореходов тысячи пришли И поднялись на эти корабли. Грузить взялись проворно в тот же час Необходимый в плаванье припас. И журавлиным клином встали в строй Суда, приняв порядок боевой. Со всем народом попрощался царь, Прийти с победой обещался царь. И с милой матерью своей простясь, И от оков любви освободясь, Сел на коня и поскакал в свой стан, Где море делит Рум и Франгистан, Вот Искандар на палубу шагнул, Поводья дальних странствий натянул. И, высоту светил определив, Решил он — час отплытия счастлив. И он с кормы высокой корабля Сказал, пока не отошла земля: «Прощайте! Честно вы служили мне, В трудах моих, как братья, были мне! Надолго с вами разлучаюсь я, На вашу верность полагаюсь я. Я должен плыть. Не волен я в себе, И мы не в силах дать отпор судьбе. Друзья, я счастьем вашим дорожу, Запомните же то, что я скажу: Во всем, что каждому из вас дано И что заранее определено — Разумный, твердый сохраняйте строй, Не нарушайте распорядок мой. Примите сердцем этот мой наказ, И счастье ваше не уйдет от вас. Вы пожеланья блага шлите нам, Хоть этой службой послужите нам!» Когда сказал все это славный шах, Великий плач возник на берегах. У провожавших слезы полились, И возгласы стоусто раздались: «В морях безвестных, где бы ты ни плыл, Хотя бы антиподов победил, Мы здесь в печали будем без тебя, Не будет счастья людям без тебя! Пусть, видя мир вселенской красоты, Душой в пути возрадуешься ты! Мы сохранить сумеем твой наказ, Иных не будет помыслов у нас. Пусть вечный промысел тебя хранит Средь бурь морских, как нерушимый щит!» Вот главный кормчий высоту светил По астролябии определил. В тот день входило солнце в знак Овна И синева небес была ясна. Хоть было небо зеркала светлей, Шел бесконечный дождь из глаз людей. Вот выбрали, усердием горя, Окованные цепью якоря. И киноварью лопастей своих Блеснули весла — крылья птиц морских. Вот кормчий в рог свой медный затрубил, Строй кораблей в морской простор поплыл. Покрылась пеной водяная гладь, И волны в берег начали плескать. То плыл огромный город по воде, Какого не увидите нигде. То двигалась дубовая река, Все паруса раскрыв, как облака. Так с воинством могучих кораблей Стал Искандар владыкою морей. На волнах пена, словно облака, Пучина непомерно глубока. Водоворотами возмущена, Выбрасывала перлы глубина. И открывала тайны бездн морских В просторах неоглядно голубых. А верный, если гость придет такой, Не жемчугом пожертвует — душой.

* * *

Дай, кравчий, чашу — как морской залив! Пусть на мгновенье буду я счастлив. Дай мне отраду влажного огня, — Как берег, сухи губы у меня. Певец, настрой свой чанг, запой, играй, Печаль души с мелодией смешай! Чтоб слезы, словно жемчуг, я ронял, Чтоб, как весенний облак, зарыдал. О Навои, нет верности нигде В сем мире, что построен на воде! Не возлагай надежд на этот дом [52] — Мгновенный, схожий с водным пузырем.

52

Не возлагай надежд на этот дом. — То есть на бренную земную жизнь.

НАЗИДАНИЕ

Искандар спрашивает мудрецов о строении моря, и Сократобъясняет, как вода окружает сушу, и, выделив вокруг Океана семь морей, волнующихся, как семь голубых небес, рассказывает о двенадцати тысячах островов, помимо множества других; и описанием морей поражает слушателей

Искандар, захватив семь морей и двенадцать тысяч городов на островах, очертил, как циркулем, круг водных просторов и направился к центру Океана, и в этом походе его деревянные кони двигались на парусах, как на крыльях, под ветром, а равнина вод казалась небом, и на этой равнине он много трудов перенес; и на этом пути ты много найдешь примет — как капля дробит камень

О бесстыдстве виночерпиев на пиру жизни, наливающих в чашу жизни яд смерти, не видя разницы между невеждой и знающим; и о неверности работающих в саду жизни, которые, срезая живые ветви острием смерти, не отличают нищего от шаха; и призыв отряхнуть полы от пыли этого презренного мира и указание верного пути, дабы избегнуть водоворота гибели

О сердце бедное — не вечен мир! Здесь верность в гости не придет на пир. Мир — только глины ком; ты это знай — И белизну одежд не замарай. Сей в океане плавающий ком Пучиной затопляется кругом; Три четверти сокрыты под водой: Зовется четверть сушею земной. Одежды духа светлы, ясен взор У рассекающих морской простор. Но тонешь сердцем ты в грязи, в пыли — В пределах обитаемой земли. Не погружайся в эту пыль и грязь, Прочь от соблазнов мира устремясь. Кого трясина мира засосет, Тот сам пути к спасенью не найдет. Пустынный вихрь песок и пыль клубит, Рот забивает и глаза слепит. Так, сам Бахрам в трясине той увяз, И свет его до дня Суда угас. Пропал в пустыне мира Кей-Хосров, И не нашли нигде его следов. Где все они? Куда теперь ушли Владыки величайшие земли? Хоть мир несметно их обогатил, Сам их потом ограбил и казнил. А для того, кто может возразить, За образцом недалеко ходить. Ведь был недосягаемо высок Шах Искандар, мудрец, святой пророк. Стремясь, он цели достигал любой И, нищий, прочь ушел — с пустой рукой. Весь мир он обошел и победил И ничего с собой не захватил. Когда он пыль до неба подымал, Оружье враг бросал и убегал. И не явилось в мире никого, Кто повторил бы подвиги его. От Каюмарса и до наших дней Не перечесть прославленных царей. Но что исполнить удалось ему, Не выпало на долю никому. Ему свою покорность принесли Семь поясов сей четверти земли. С семи майданов — пред его шатром Пять барабанов грянули, как гром. Тогда, в безвестность устремляя взор, Как кит, он ринулся в морской простор. И, семь вселенной обойдя кругов, Открыл двенадцать тысяч островов. Против яджуджей стену он воздвиг, Что описать бессилен мой язык. Построенная знаньем и умом, Возникла астролябия при нем. Философов великих ученик, В познаниях вершины он достиг. Нет, не мечом — а мудростью своей Завоевал он преданность людей. Он ведал все. Сокрытый ото всех, Он видел путь и свет грядущих вех. Он смог своим примером доказать, Что только мудрый может управлять. И он не только властью был силен, А некой высшей силой наделен. Кто был еще таким, как он? Никто! Кто был так небом одарен? Никто! И он повержен, предан был судьбой, Подобно твари страждущей любой. Давно ли был силен, могуч и бодр Сегодня брошенный на смертный одр! Вчера он был всех выше вознесен, Сегодня на мученья обречен. Когда забвенье вечное придет, Он от скорбей телесных отдохнет. Взгляни, как небом Искандар сражен — Его одолевает смертный сон. Он по степям и по холмам скакал И ослабел, с коня на землю пал. Провел в разлуке вереницу дней С возлюбленными, с матерью своей. Он в дальних странах, в плаванье морском Душой о крае тосковал родном. Горячей жаждой радости влеком, Спешил он, торопился в отчий дом. Он видел цель достигнутой почти. Его настигла смерть в конце пути. Он средь пустыни, преданный беде, Лежал, как рыба на сковороде. Где светлый дух, которым он храним? Ни друга, ни наперсника над ним. Болезнь его свалила, как палач, В больной душе — беспомощность и плач. Что ближних скорбь, что состраданье там, Где не поможет никакой бальзам! Делами мира разум потрясен, Да видит в этом назиданье он. Да умудрится этой притчей тот, Кого влечет мирской водоворот.

Рассказ о том, как Лукман предпочел мирским благам развалины, подобные сокровищам; но и тысячу лет спустя он не избег настигшего его дракона небес

Оставя власть, богатства и дворец, Ушел в руины жить Лукман-мудрец. Жизнь средь развалин взял себе в удел, Как бы сокровищами овладел. Не защищен от града и дождя, Он жил, в ином отраду находя. Лукман тысячелетним старцем был. И некий пришлый у него спросил: «О мудрый, озаривший лик земли! Зачем ты здесь — в ничтожестве, в пыли? Прославленный ученый, ты бы мог Избрать жилищем царственный чертог. Тебе ведь стоит только пожелать, Чтоб всем богатством мира обладать!» Лукман ему в ответ: «О человек, Среди развалин этих — долгий век, Пусть я подобен старому сычу, Но здесь я злу противлюсь, как хочу. Я смог от мира корни оторвать, И мир с тех пор не смог меня связать. Мир у меня, когда мой срок придет, Одни руины эти отберет. Их все равно с собой не взял бы я В безвестный дальний путь небытия. Чем легче бремя здесь несешь, о друг, Тем легче в будущем избегнешь мук».

В этой главе некий человек спрашивает Лукмана: «Где источник твоих великих знаний? Дай нам знать о нем». Ответ Лукмана: его определение поступков злых людей и правило — придерживаться обратного.

Спросили у Лукмана, говорят: «О муж, всезнаньем напоивший взгляд! Мы не отыщем в глубине веков Таких, как ты, ученых мудрецов. Кто был учитель твой? Не утаи — Где почерпнул ты знания свои?» Ответил: «Недоступен был мне круг Философов, мыслителей, наук. И я учился не у мудрецов, А у невежд и низменных глупцов. Глянь на невежду и дела его — Все делается плохо у него. Я поступал всегда наоборот, Вот в чем моя твердыня и оплот. Невежество людей ведет во тьму. Тот знающ, кто противится ему. И тот блажен, кто в срок оставить мог Безумье мира, вихрь его тревог. В самом себе богатство мудреца. Он предпочтет руинам блеск дворца. Богатый духом — истинно богат; Залог благоустройства — харабат».

Искандар пишет письмо матери, сгибаясь, как тростинка, в смертных мучениях, дабы запретить плач по нем; а после этого судьба сворачивает в свиток письмо его жизни и приближенные переносят табут с его останками в Искандарию. И когда то письмо дошло до его матери, она выходит к месту погребения и, словно баюкая маленького сына, чтобы он уснул в колыбели, она провожает его — погруженного в непробудный сон в колыбели могилы, и, как по шву разрывая грудь земли, она предает его земле

Историк, что все это описал, Примерно так сказанье завершал: Очнулся шах и понял, что — вот-вот — Навеки солнце дней его зайдет, Увидел смертный пред собой порог И понял: жить осталось малый срок… Так повелитель мира, говорят, Как все — из чаши смерти выпил яд. Он вспомнил мать, и дух воспрянул в нем, Объятый удивительным огнем. Открыв глаза, он на людей взглянул И, через силу, глубоко вздохнул. Велел писца с бумагою позвать, Чтоб матери письмо продиктовать; Чтоб лик бумаги чернотой покрыть И дело завещанья завершить. Чернила, белый лист дабир достал, Тростник в персты молниеносный взял; Дословно все в письме сумев сберечь, Запечатлел он царственную речь, Здесь — пересказ, подобие тому Страданьем напоенному письму. В начале восхваление того, Чье безначально, вечно существо, Кто, свет неисчерпаемый лия, Жизнь вызывает из небытия. Жемчужину души он в персть кладет И то, что дал, в конце концов возьмет. Он — кормщик плавающему в морях, Он — спутник странствующему в степях. Бедняк, униженный среди людей, В его глазах превыше всех царей. «Меня недуг, как божий гнев, настиг, И я в песках, униженный, поник. И этой силы мне не превозмочь, И власть моя не может мне помочь. Есть сокровенный смысл в судьбе любой; Моей судьбы не понял разум мой. Я, как последний дар из рук творца, Приемлю чашу смертного конца!» Вот так он восхваленье завершил И к слову завещанья приступил: «От сына твоего в тот час, как он Стенает — войском смерти окружен. Тебе, живой источник существа, Душе моей, да будешь ты жива! С тобой в разлуке долго пробыл я, Печалил я тебя, о мать моя. Владела мной бессмысленная страсть — Навеки утвердить над миром власть. Но мысль была незрелой в глубине, Я чашу осушил — и яд на дне. Хоть ныне разум прояснился мой, Ошибки не исправлю роковой. Я — сын дурной — с тобой бы должен жить, По-рабски должен был тебе служить! Что все величье царства моего Пред пылью у порога твоего? Но помешали счастью небеса… Навек я смолкну через полчаса. К последней воле преклонись моей: Не плачь, не сокрушайся, не жалей! Да не коснется скорбь твоей главы, Не то — увы, мне бедному, увы! Пускай я волю нарушал твою, Ты эту просьбу выполни мою. О мать, когда письмо мое прочтешь, Ты все душой и разумом поймешь. Пускай смятенье в мире не пойдет, Когда меня могильный скроет свод. Ты сделаешь, чтобы народ узнал, Все то, что я о царстве завещал. И знай, все это нужно было нам, Что некогда предначертал калам. От скорби корни сердца оторви, Служи иной, возвышенной любви. Да скорбь твоих ланит не очернит, Да седина волос не убелит! Да не оденется могильной тьмой Блестящий свод небесный над тобой! Как солнце, разметавшее лучи, Не рви волос! Не плачь, крепись, молчи, Чтоб от твоих неосушимых слез Сносить мне горше муку не пришлось! Но, коль собой не сможешь овладеть, Не в силах будешь мук своих терпеть — Вели устроить пир. И пусть народ, Пусть весь народ на пир к тебе придет. Весть разошли, чтоб люди всей земли — Великие и малые — пришли. Пусть на твоих айванах чередой Садятся все за убранной суфрой. Пусть угощенья твоего обряд, Как прежде, будет царственно богат. Пускай глашатай им объявит весть: «С весельем сердца ешьте то, что есть, И радуйтесь, коль хоть один живет, Кто в землю никогда не отойдет!» И если кто-либо среди гостей Преломит хлеб на скатерти твоей, И если привлечет людей еда, Печалься обо мне и плачь тогда. Когда ж гостей твоих обширный круг К готовой пище не поднимет рук, То, значит, нет ни одного средь них, Кто б не утратил близких, дорогих… Вот он — всего живущего удел, — Кто о своих утратах не скорбел? Не надо мною слезы проливай, Всем людям мира сердцем сострадай! Поденщик ли, избранник ли судьбы: Они пред волей высшею — рабы. И воле той покорствовать должно. Тот мудр, кому понять ее дано. Покорна высшей воле, как раба, Приемли все, что нам несет судьба. Хорош я был иль плох, мой путь свершен, Разящей жизнью я не пощажен. Чего я здесь достиг с таким трудом? Что пользы мне в раскаянье моем? Остаток дней на жизненном пути Служенью воле бога посвяти. А что бы горе в сердце не росло, Чтобы тебя, как солнце, не сожгло, Будь в обществе наставников моих, Внимай высоким поученьям их. А вспоминая сына своего, Молитвой тихой радуй дух его!» «Все!» — начертал писец в углу листа, Когда великий шах сомкнул уста. Все завещал он в нем, что мог желать, Свернув письмо, привесили печать. И молвил шах с трудом: «Гонцов скорей С письмом пошлите к матери моей. Когда в груди дыхание замрет, И для меня исчезнет небосвод, И скроется, как солнце, жизнь моя За черным облаком небытия — Тогда мужайтесь и не рушьте мир, Пусть без меня он не пребудет сир. Мои останки положа в табут, И днем и ночью пусть его несут. Да будет бренный прах царя царей В Искандарию принесен скорей. Да будет непробудный сон мой тих В прекраснейшем из городов моих. Запомните еще такой приказ, И это вам последний мой приказ: Пускай в отверстье гробовой доски Наружу будет кисть моей руки. Дабы на будущие времена Осталась поучением она: Шах Искандар держал весь мир земной Сей растопыренною пятерней. Он этой дланью, — алчностью горя, — Забрал все страны суши и моря. Но барабан отхода прозвучал — И мира он в руке не удержал. Ушел от мира; и рука пуста, Как пятерня чинарного листа. Кто мудр, кому помощник — знанье, тот В такую западню не попадет». Смолк Искандар и глубоко вздохнул, Закрыл глаза и навсегда уснул. Он бренным миром краткий срок владел И вечность во владенье захотел. Унес он тайну вечную с собой, Влеком девятисводной высотой. Взметнулся смерч, дыханием паля… И содрогнулись небо и земля. И леденящий ветер налетел, И лик земли от пыли потемнел. Трон раскололся, молнией разбит. В пыли корона царская лежит. Взгляни на скорбь, на черноту ее — Как исцарапала лицо свое! Разорван книги редкой переплет, Страницы вихрь в пустыне разнесет… Хранители духовных тайн и сил, Скажи, оделись в черноту чернил. Мир был таким смятением объят, Что наступил, казалось, кыямат. Достигла войска весть. И плач, и стон, И вопли раздались со всех сторон. Казалось — день последний настает, Казалось — наземь рухнул небосвод. Раскалывалась высота небес, А мир во тьме, в густой пыли исчез. Гремя, качались небо и земля, И разрушались небо и земля. Беде, казалось, не было конца, Но вот — все стихло, волею творца. Склонились люди, плача и молясь, Угрозы небосвода устрашась. И, поминая шаха своего, Спешили волю выполнить его. Хоть слезы молча по щекам лились, Они проворно делом занялись, Соорудили смертную постель — Гроб, словно золотую колыбель. Гроб на носилки водрузив, пошли, В Искандарию тело понесли. А раньше их гонец письмо примчал, С письмом пред шахской матерью предстал. Узнала мать, что суд небес свершен, Что Заль навек с Рустамом разлучен. Она без чувств, как бездыханный прах, Упала; свет померк в ее глазах. Очнувшись, больше не хотела жить, Сама себя хотела истребить. Она письмо сыновнее прочла, Но утешенья в горе не нашла. То был душе ее последний дар, Что завещал исполнить Искандар. Умом высоким овладела тьма, Не достигал сознанья смысл письма. Не видя, где мучениям исход, Скажи — сжигая вздохом небосвод, Она так истомилась, говорят, Что тайно приняла какой-то яд. И хоть не сразу умерла она, Но сердце ядом тем сожгла она. Телесные мученья, может быть, Ей горе помогли переносить. Суставы, жилы истлевали в ней, Сухие кости пеплом стали в ней. И в эту пору к ней явились те, Кто степь и горы видел в черноте. Они несли носилки на плечах И в золотом гробу сыновний прах. Когда она все это поняла, Могучей волей боль превозмогла. Надев убор и пояс завязав, Навстречу вышла, посох в руку взяв. Увидев жертву своего суда, Главу склонило небо от стыда. О, черный день! При виде этих слез, Несокрушимый дрогнул бы утес. Табут и гроб увидя издали, Сдержать рыданья люди не могли. О, вероломный свод! О, мир — палач! Средь сонма ангелов поднялся плач. Царица славных к гробу подошла И говорить сквозь слезы начала: «Добро пожаловать, мой дорогой! Твоя служанка, жертва — пред тобой. Наш бедный кров тебя не скрыл, не спас. Любитель странствий, ты покинул нас. Ты там теперь, где льется чистый свет, Тебя отныне в темном мире нет. Там — светлый сад эдема для тебя! Смятенье мира немо для тебя. И хоть постичь не может разум мой Уход внезапный твой в предел иной, Но если ныне радостно тебе, То покориться мы должны судьбе. А мне, увы, сносить превыше сил Гонение бесчувственных светил. Зачем сама я прежде не ушла, Тебе устроить встречу не смогла? Вот солнце путь закончило дневной, Остался древний свод, объятый тьмой! Могла ль поверить я, что ждет меня? Не дождалась бы я такого дня. Коль мне бы видеть сон такой пришлось, То сердце бы мое разорвалось! Сель налетел на этот ветхий дом И все разрушил на пути своем… Когда б я волю дать могла слезам, Подобно всем несчастным матерям, В рыданьях скорбь моя бы изошла, И я свои бы волосы рвала, Покрыла бы ланит своих шафран Тюльпанами кровоточащих ран, Вопя, разорвала бы ворот свой, Вся черным бы покрылась с головой, Как рев карная, мой немолчный крик, Наполнив мир, зенита бы достиг! Я над твоим бы ложем гробовым Нашла конец страданиям своим. От гнета неба, вслед тебе спеша, Освободилась бы моя душа. Вот — ты ушел в неведомую даль… И мука мне, и вечная печаль, Что не могу покинуть этот свет, Что не могу нарушить твой запрет. Пришло ко мне, тебя опередив, Письмо твое, и в том письме ты жив. Боль исступленную я утаю И в мире волю выполню твою. И что печаль моя, что слезы глаз, Когда передо мною твой приказ. Ведь это не хакан и не кайсар А сам повелевает Искандар! О, чистый перл жемчужницы моей! Где ты, владыка суши и морей?» Так говорила мать царя. И вот В смятенье впал толпившийся народ. Как дети или женщины — скажи, С царем прощаясь, плакали мужи. И вот в могилу опустили прах, Земному праху возвратили прах. В глубокий склеп тяжелый гроб внесли, И скрыли солнце в глубине земли. Таков он — мира древний обиход: В бездонный кладезь солнце дня уйдет. Над темною могилой светлый храм Воздвигли — подобающий царям. Над храмом — купол, бирюзы синей. Оплакивали шаха сорок дней, И понемногу в людях наконец Утихла, улеглась печаль сердец. Чредою дни иные подошли, С собой свои заботы принесли. Терпимость к повелениям судьбы Являют люди, времени рабы.