Стена
Шрифт:
А на правом краю стояли те, на которых и будет возложена основная тяжесть грядущего сражения. Разодетые в цвета барона, в чёрный и красный, бойцы Чёрных полков бородатые, все как один, гордо держали подбородки чуть задранными кверху, лучась собственной уверенностью и превосходством не только над остальными братьями по оружию, но и над священниками, проходящими мимо. Для человека несведущего возможно показалась бы странной такая надменность, однако любой, кто видел этих страшных людей в деле, мог бы заверить что солдаты Чёрных полков имели на неё полное право. Вот уже десять лет, не гордясь ни знатным происхождением, ни заслугами предков, землепашцы и ремесленники, завербованные бароном в его личную армию, кровью и потом доказывали свою верностью королевству и королю. И доказывали всегда результативно.
Они имели право гордиться собой. И имел право гордиться ими барон.
Долгая молитва перед боем продолжалась. Жрецы шли вперёд по длинной мощёной улице, раскинувшейся прямо у основания крепостных стен. Над небольшим рассредоточенным шестиугольником витал тонкий дым кадильниц и раздавались монотонные песнопения, взывающие к Богам и умоляющие о снисхождении к солдатам и милости к сражающимся. Идущий в голове процессии патриарх, разодетый в длинную алую сутану, казалось и сам впал в религиозный экстаз, размахивая позолоченным кругом с двенадцатью спицами, символом единства Богов, на длинном шесте из тёмного дерева.
— Старый круг — не щит Богов, — тихонько произнёс Линд, стоящий, как и все маги, в строю рядом с бароном.
Тот коротко и согласно кивнул.
— Поэтому я вас и учил… — почти шёпотом ответил командующий, дождавшись пока патриарх пройдёт мимо. — Ты готов, Линд?
— Я… я не знаю, ваше благородие, — пытаясь справиться с волнением, юный маг даже не заметил, что впервые обратился к барону по всей форме. — Кажется да, но… Когда всё началось под Гетенборгом, у меня никто ничего не спрашивал. Всё завертелось, закружилось, а я старался просто выжить. Теперь… я не знаю. Кажется, что на этот вопрос ответить намного сложнее, чем по-настоящему сражаться.
На лице Линда расплылась кривая, напряжённая, наполненная нервами улыбками.
— Именно так, Линд, — слегка повернувшись к сыну герцога, успокаивающим тоном ответил барон. — Именно так. Но знаешь, ты правильно сказал, сражаться всегда легче, чем думать. Так что просто делай то, что должен. И будь, что будет.
Юный маг кивнул дрожащий подбородком. Будь, что будет. И всё-таки очень сложно было не дрожать посреди этого ночного моря из редких островов чадящих факелов и волновых отблесков света от солдатских доспехов.
— Пора, — коротко произнёс барон, наблюдая как процессия жрецов заканчивает свои дела, и возносит руки к небу.
Чётким строевым шагом он вышел из шеренги. Взгляды тысяч людей одновременно приковались к этому не слишком высокому, не слишком статному и не слишком красивому человеку. К единственному, кто мог спасти их от неминуемой гибели. К тому, чьим именем пугают детей в империи, и от чьего титула замирают сердца восторженных юношей, грезящих о военной карьере, по всему королевству. Где-то слева, там, где стояли ополченцы, строй даже слегка нарушился, люди подавались вперёд, силясь внимательнее рассмотреть командующего.
— Солдаты! — громогласно начал барон, окидывая взглядом разом присмиревшую шеренгу. — Я не буду долго говорить. Вы все прекрасно знаете, кто я такой и как заслужил своё имя. Некоторые из вас, будем честны почти все, поражены тем, с каким именно противником нам предстоит сражаться. Имперская армия подошла к городу ещё ранним вечером, заняв позиции на холмах к западу. Были высланы парламентёры, и на предложения сдаться я ответил отказом. Категорическим отказом! — барон повысил голос, особенно отмечая это предложение. — И больше шанса сдаться, я уверен, нам не дадут. Поэтому дерутся все, никто не сдаётся.
Барон взял короткую паузу в речи, давая время бойцам полностью переварить всё им сказанное.
— Некоторые из вас были при Гетенборге. Они знают, что там произошло. Остальные, я уверен, прекрасно слышали о том разгроме, и сейчас имперская военная машина кажется им непобедимой. И в самом деле, как можно драться с таким исполином? — голос барона барабаном гремел над безмолвным строем. — Они превосходят нас числом и выучкой. Они накормлены, одеты, обуты и их боевой дух высок как никогда. Но здесь, перед вами, стою я! Человек, что на голову разгромил их десять лет назад. И который заявляет, что мы будем бить их снова! Будем бить на подступах к городу, будем бить на городских стенах, будем драться за каждую улицу и каждый дом, если дело примет совсем скверный оборот. И мы не отступим! Я знаю, что за всю свою речь я не предложил вам ничего кроме пота, труда и слёз, но знайте, что я даю вам ещё и надежду. Мы победим! В этом вам клянусь я, Чёрный барон, Ужас Гетенборга. А теперь… — барон замолчал, согнув руку с распахнутой ладонью в плече. — На стены!
Строй, словно монолитная стена звука, громогласно грянул воинственным кличем в ответ на слова барона. Даже расхлябанные и одуревшие ополченцы как-то сразу подтянулись, а в их блестящих от страха глазах начали плясать искрящиеся огоньки злобы и того весёлого, с примесью ярости, равнодушия к любым опасностям, что и отличает настоящего пса войны от вчерашнего простолюдина. Единая шеренга начала распадаться на отдельные фрагменты, на несвязанные между собой прямоугольники, блестящие отражённым факельным и лунным светом и ощетинившиеся доспехами и оружием. Слитая масса народа пришла в движение и медленно, словно не раскачавшись до конца, направилась к крепостным башням, чтобы с громким топотом подняться по лестницам и занять позиции на стенах.
— Ну, вот и всё, — развёл руками Пьер, наблюдая за тем, как солдаты разбиваются на отряды. — Началось.
— Началось, — коротко подтвердил Линд, скользя взглядом по западной стене, на которой пока ещё было полным-полно места, только редкие часовые стояли с копьями наперевес.
Маги собрались в небольшой кружок, резко выделяющийся своей хаотичностью посреди прилива из ровных армейских прямоугольников.
— Наверное, нам тоже стоит разойтись по позициям… — неуверенно начал Марк, однако так и не окончил мысль, казавшуюся ему слишком неподъёмной, чтобы говорить о ней в одиночку.
Время разговоров окончательно прошло. Можно было тяжело вздыхать, можно было недоумевающе оглядываться по сторонам в ожидании ровного и чёткого приказа, можно было хорохориться и в лживом нетерпении переступать с ноги на ногу, как это делал Хольк, но суть от этого не менялась. Сражение началось, и каждое слово, необдуманно сказанное в этом кругу не одноклассников уже, но друзей, могло стать по-настоящему последним.
Именно эта мысль давила всех к земле, именно она не давала насладиться последними, утекающими из-под пальцев мгновениями спокойствия. Но никто не решался говорить открыто, хотя, казалось бы, самое время.