Стена
Шрифт:
Приблизился — это что-то, пробив землю, тянется вверх. Наверное, проросло дерево, подумал он и опустился рядом. Но тут же увидел — не растение, а большой прямоугольный ящик. Но, присмотревшись, понял, что это не ящик, а стена.
Стена росла, словно ее выталкивало подземным давлением или, наоборот, всасывало надземной пустотой.
Вскоре на равнине, простиравшейся насколько хватало глаз, она уже высилась устремленной вверх башней.
Обойдя башню, он увидел в ее задней стене большую дверь, выкрашенную черной краской. Открыл — за дверью была слабо освещенная каменная лестница, ведущая в подземелье. Оттуда доносились
Путь ему преградила еще одна дверь, — не успел он взяться за ручку, как она тут же отворилась. Видимо, кто-то знал о его приходе и открыл ее изнутри. Но, как ни странно, за дверью никого не оказалось.
Он попал в небольшой бар. На стене висел женский портрет — соединенные вместе левая и правая половины Ёко-машинистки и Ёко-манекена. Одна половина была грустной, другая — веселой, улыбающейся. Перед портретом стоял проигрыватель, из которого лилась музыка. Пластинка пела:
И в минуты радости, и в минуты грусти Я смеюсь, Ненавижу сантименты. Потанцуем...Он остановился у стойки, и тут с полки сорвалось что-то сверкающее и подлетело чуть ли не к самому его лицу. Он в страхе отпрянул назад, но сверкающий предмет задержался у его лица и опустился вниз, на стойку. Это был стакан. Следом, словно мчась за ним вдогонку, прилетела бутылка сакэ. Она поднялась над стаканом, наклонилась и наполнила его до краев. На бутылке было написано: «Слезы хамелеона».
Он поднес стакан ко рту и немного отпил — к выпивке он не был особенно привычен. Осмотревшись по сторонам, увидел, что к стене — напротив той, где висел портрет Ёко, — была прилеплена листовка:
ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ СУДА (№ 6)
Сейчас, в... часов дня, согласно донесению агента частной полиции, обвиняемый решился, наконец, бежать на край света и с этой целью поглотил стену комнаты. В результате на поглощенной им до этого безлюдной равнине возникла стена, которая начала поразительно быстро расти. Среди общественности раздаются голоса о необходимости, отвлекаясь от установления виновности или невиновности обвиняемого, создать научно-исследовательскую группу для изучения растущей стены. В связи с этим юрист, представляющий судебную сторону, заявил следующее: «Поскольку обвиняемый лишился имени, на него не распространяется закон о защите прав человека, и суд не имеет оснований выступить против создания исследовательской группы».
После того как он трижды прочел листовку, за стойкой зазвенел звонок. Это был телефон. Никто не подходил, пришлось взять трубку ему. Не успел он поднести ее к уху, как кто-то сразу же заговорил. Этот кто-то, несомненно, знал заранее, что подойдет к телефону именно он.
— Алло, надеюсь, вы прочли экстренное сообщение суда номер шесть. Я профессор Урбан, последователь Корбюзье, убежденный урбанист, избранный заместителем руководителя группы изучения растущей стены, созданной Черным Доктором. Растущая стена — живая стена! О-о, это же поэзия нашей современности. И она высится на безлюдной равнине на краю света. Мы, урбанисты, можем о таком только мечтать! Я в ужасной ажиотации. Слышите, как дрожит мой голос? Алло, да, совершенно
Профессор Урбан резко оборвал разговор, ему же ответить было нечего, и он уныло держал в руке трубку, забыв опустить ее на рычаг.
— Быть в задумчивости все равно что отдыхать. Положите же, наконец, трубку. Потанцуем и забудем обо всем. — За его спиной стояла Ёко, соединенная из двух половин — машинистки и манекена.
— О-о, это вы обе... А я перепугался. Думал, портрет со мной разговаривает.
— Хватит врать. Ведь вы только что так внимательно на меня смотрели. И к тому же, что значит «вы обе», странно. Я одна.
В самом деле, не успела она закончить, как та часть, которая была машинисткой, исчезла и возникла целиком Ёко-манекен.
— Ну так как? Потанцуем?
— Нет, но мне бы хотелось спросить тебя кое о чем. Не сесть ли нам вон на те стулья?
— Странно, почему вы хотите сесть именно на те? Мест, как видите, сколько угодно.
— Но разве те не свободны?
— Неужели они кажутся вам свободными? Ох и юморист же вы! Ну конечно, вспомнила наконец. Вы человек-утка из зоопарка, верно?
Он неожиданно разозлился и на этот вопрос ей не ответил.
— Разумеется, свободные, сколько ни смотри — свободные.
— Ну и самомнение же у вас, постыдитесь. Посмотрите внимательней, они все заняты — ни одного не осталось.
Он насильно потащил ее к стульям, размышляя о том, что вкладывать мысли человека в голову манекена — пустое занятие, но то, что увидел, поразило его.
— И верно, заняты. Ошибся, значит.
— Действительно, ошиблись. Но я рада, что теперь у нас с вами полное согласие. Я терпеть не могу сентиментальных.
— Почему ты считаешь меня сентиментальным?
— Разве не сентиментальный человек тот, который уверен, что есть места, когда их нет?
— Не согласен, — начал он, но поспешно поправился: — Правильно. Да, я все-таки хотел кое-что спросить...
— Что же? — повернулась она к нему. — Я и сама толком ничего не знаю. Загадки не по мне.
— Но ведь я тебя еще ни о чем не спрашивал. К тому же, никакая это не загадка, и ты должна знать.
— Думаю, что не знаю. Загадывать загадки — ваша слабость.
Отвечать ей нет смысла, подумал он, лучше спрошу то, о чем хотел спросить.
— Где Ёко? Ты, наверное, знаешь?
Она решительно парировала:
— Ах вот оно что. Я — Ёко.
— Нет, не ты. Я имею в виду другую Ёко, которая совсем недавно была твоей половиной.
Неожиданно выражение лица Ёко-манекена, пристально смотревшей на него, застыло.
— Вы мне задали странный вопрос. Почему это?
— Почему? Ёко моя возлюбленная. Единственная, кого я смог полюбить. Хочу хоть в последний разок взглянуть на нее.