Стендинг или правила приличия по Берюрье
Шрифт:
По сути все сводится к этому. Авторы книжки слишком строгие: ни в коем случае не разговаривать со своим кавалером, прикрываясь веером; не закидывать ногу на ногу и, главное, не смеяться, даже тогда, когда саксофонист проглотил мундштук саксофона, а господин Тюрлюлюлю из французской академии разбил себе шнобель о паркет, поскользнувшись и потеряв ориентировку в кружении вальса, или выплюнув свою вставную челюсть в декольте баронессы, склонив свою голову для поцелуя руки. А также постоянно следить за своей речью и не употреблять никогда непристойных выражений своего старшего брата типа «это скучно» или «я это обожаю». Молодой человек, по мнению писак этой энциклопедии, может позволить себе в речи оговорки, но молодая дева — никогда!
Берю поднимает свою голову (надо же поднять престиж коллег по профессии).
— Что можно сказать об этих рекомендациях? — вопрошает он. —Откровенно говоря, лично я считаю, что они слишком суровые. Делать девушку чересчур целомудренной — это непристойно, и это деморализует.
Так же, как внушать ей
Элегантность еще никому не приносила вреда. Но опасность представляет не только пляж. Вы думаете, бал лучше? Вы только посмотрите! Они танцуют, слепив губы и склеив пупки, трутся низом животов. Во время рокинрола это выглядит, в общем, вполне прилично, но во время танго это выходит за рамки. Они лихорадочно делают друг другу припарку и беспрестанно трясут задами. Ими овладевает сексуальная горячка! А ведь бал — общественное место. А что касается укромного местечка, в их распоряжении остается только уборная. Но это не романтично и, тем более, не практично.
Послушайте, я вспоминаю, как однажды, когда я служил в армии в Понтуазе, я решил сходить подрыгать ногами в дансинг. Я все четко помню, как будто это было вчера. Вертящийся шар с зеркальными гранями отбрасывал красные блики, как при пожаре универмага «Нувель Галери». От света слепило глаза. Но освещались только физиономии, а животы, как и неугомонные руки, были в тени. Я также четко вижу свою партнершу, как будто это было только вчера. Она была рыжая. У меня до сих пор стоит в шнобеле ее запах. По части запаха от рыжих всегда получаешь истинное наслаждение. По-настоящему пахнут женщиной только рыжие. Это почти что домашний запах. Это волнует кровь. Мужчины не умеют пользоваться носом. Они нацепляют на свой рубильник очки и считают, что на большее он не годится. Вернемся к моей рыжей. Я ее намертво пристыковал к себе: одна пятерня на заднице, другая — на бюсте. Это и есть любовь: возбужденное состояние, желание все хватать, все закупоривать, все пожирать, мять мадам как пластилин, снизу до верху, до тех пор, пока она не станет мягкой как тесто и начнет таять под руками. А моя, скажу я вам, завелась с полоборота. У меня было такое впечатление, что я танцую с проводом высокого напряжения. К какому бы месту я к ней ни прикасался, меня начинало трясти как от 220 вольт. С нее отовсюду летели искры, когда бывает, когда в темноте снимаешь нейлоновую комбинацию. Я так прилип к этой бабенке, что, казалось, я так и родился вместе с ней, вот так: лицом к лицу, сросшись, как головка салата-латука на все времена — на горе и радости! Как будто мадам моя старушка снесла нас прямо сейчас, на этой танцплощадке, под звуки оркестра, наигрывающего какую-то испанскую мелодию, среди которых резко выделялись стенания гитары. Но вот музыка смолкла, а мы все стоим в центре площадки и продолжаем поглаживать облицовку друг друга. Глаза закрыты, мы ничего и никого не видим, мы затерялись в необъятных просторах вселенной. Очнулись мы, когда нас хлопнул по плечу хозяин дансинга: «Эй, вы, влюбленные, если вы хотите получить удовольствие, поищите себе для этого другое заведение». В ответ мы бормотали что-то нечленораздельное. У нас глаза были будто склеены пластырем. Пошатываясь, мы направились в туалетную комнату. Она была одновременно и гардеробом. Но в ней на всех была всего одна кабина. Из нее как раз вышел какой-то здоровенный малый с отвратительной рожей. У него что-то не ладилось с подтяжками. Я так думаю, что у него проблемы возникли из-за того, что на штанах оторвались пуговицы. Мы его буквально оттолкнули с дороги. Так нам не терпелось быстрее покончить с нашим делом. Он видел, как мы, буквально вломились в кабину и с трудом закрыли на щеколду дверь, потому что вдвоем в кабине было тесно как в телефонной будке. Рыжая что-то нечленораздельно мычала от переполнявших ее чувств. На мое несчастье уборная была сделана по-турецки, без толчка. Мой башмак скользит по остаточным туалетным явлениям и проваливается в очко. Я сразу становлюсь на двадцать сантиметров короче. Я хочу подняться на поверхность и шарю рукой, за что уцепиться. Рука натыкается на ручку цепочки сливного бачка. Ручка, как сейчас помню, была похожа на еловую шишку. Как будто это было вчера, доложу я вам!
Я хватаюсь за ручку, и тут на мои ноги с шумом извергается десять литров воды. Ниагарский водопад! Моя туфля увлекается бурным потоком
«Не суетись, красотка! ~ умоляюще сказал я ей. — Открывай тихонечко дверь и выходи. А я за тобой».
Она не слушалась и не хотела выходить. Ее всю трясло. Нервы у нее расшатались, и она не контролировала себя. Она продолжала обзывать меня страшным зверюгой, педиком и еще не знаю кем. Наконец, она решилась и вышла к негодующим и орущим мужикам — со спущенными чулками. Ее освистали. Да! В этот момент у бедняжки вид был далеко не великосветский! Великомученик с морскими мидиями только и ждал, когда ему освободят место. Он уже расстегнул штаны и поддерживал их двумя руками, заняв исходное положение для решающей операции.
«Извините меня, — бросил он мне, ворвавшись, как полоумный, в кабину; его красные ошалелые глаза свисали ему на щеки. — Извините меня, я плохо переношу мидии, особенно морские». И устроил мне, ребята, адское представление. Ведь для него это был вопрос жизни. Последний шанс. И он салютовал всеми своими внутренностями. Это был потрясающий букет. «Я, вроде бы, так сказать, отравился», — извинялся он между делом. А каково было мне!
Когда я вытащил из толчка свою покалеченную конечность, тип с нарушенной толстой кишкой все еще продолжал вести залповый огонь. Чтобы не мешать процессу самоочищения, я вышел, оставив его наедине со своей проблемой. Видок у меня был далеко не свежий. Рыжая продолжала вопить, что я хотел ее изнасиловать, что я затащил ее туда силком, усыпил ее хлороформом. Да, да! Меня хотели поколотить. Но от меня жутко воняло. Это меня и спасло. Бить можно лежачего, негра, кривого, хилого, но не мужика, измазанного в дерьме. И я смылся от них под защитой оболочки зловония. Совсем как в годы войны уходит от преследования торпедных катеров крейсер, прикрывшись дымовой завесой. Тот тип, который не переносил морские мидии, по-своему спас мне жизнь! Берю обмахивается шляпой.
— Я рассказал вам эту историю для примера. Не разрешайте вашим дочкам ходить на балы одним. Ведь чувствам не прикажешь, а в результате публичное оскорбление, как в этом случае.
Он встает со стула, потягивается и улыбается нам.
— Примите к сведению, что сейчас в большинстве случаев вместо балов проводят танцульки. Диски и виски не доводят девушек до добра. Диски используются как предлог, чтобы поиграть в «папу-маму». Девчонки увешивают стены своей комнаты иллюстрированными конвертами из-под дисков. На них можно увидеть Джони Холлидея, сидящего в одной рубашке за рулем своей тачки, и других, но уже в более авантажных позах, и все это будоражит воображение, вызывает зависть, заставляет верить всяким небылицам.
Современные девчонки устраивают что-то наподобие очных ставок. У какой-нибудь подружки собираются несколько приятелей, чтобы послушать, так сказать, последний диск, привезенный из Америки. С записью какой-нибудь бешеной какофонии, которую лично я не переношу на дух. Такая истеричная, что с ума можно сойти. А по ушным перепонкам бьет труба. Она так воет, что начинаешь себя спрашивать, мужик дует в инструмент, или компрессор! Особые мастаки по этой части — черные, у них в бронхах будто мистраль дует! На этих встречах дискоманов атмосфера нагревается в два счета.
Все друг друга тискают. Шторы задернуты, дверь закрыта! Дешевое вино, приглушенный свет, дым коромыслом от сигарет и вопящий во всю глотку идол. Вот какая там атмосфера. Все как в дурмане. От поцелуев взасос их качает. Они уже ничего не соображают в этом чаду. Глаза постельников и бездельников, как скажет мой шеф, многоуважаемый комиссар Сан-Антонио. Вот что такое молодежные танцульки. Теперь ясно, почему молодежь так тянется к Общему рынку. Свободный обмен? Они — за. Обеими руками! И чтобы на глазах у всех! Эта фиеста у них называется сабантуем! Трясучкой! Все сношаются со всеми. Это отмена ревности, в одном смысле. Мы идем к освобождению пары, сыны мои! К полному раскрепощению. Вместе с тем, я сам себя спрашиваю, а так ли это показано для воспитания девушек? Тот ли это верный способ установления контакта с жизнью и ее радостями, так ли показаны по своей сути поцелуи, как мы читаем об этом в журнале «Она»? Согласно мне, в жизни любовь — это как кухня. Тот, кто в начале своей жизни ест только соусы, в конце концов начинает испытывать к ним отвращение и ненавидеть их, разве не так? И до такой степени, что любая жратва кажется ему преснятиной, и он совсем теряет к ней вкус. Девчушка, которая возносится на седьмое небо с кем попало и когда попало, совсем не задумываясь о последствиях, в конце концов притупляет свои чувства: это — фатально.