Степан Разин
Шрифт:
В манифесте 31 июля, который излагает своего рода программу Крестьянской войны, не все, конечно, «гладко» и продуманно. Не говоря уже об утопичности и наивности главного замысла — создания «своего», «мужицкого» или «казацкого» государства во главе с Пугачевым — «императором», в нем немало наивностей и бьющих в глаза противоречий, касающихся организации жизни в будущем идеальном государстве. Жители его, по манифесту, не будут вносить подати, исполнять рекрутскую повинность. А ведь без пополнения казны и набора в армию государство существовать не может. Вероятно, и здесь, как и в другом, Пугачев мыслил организовать все по-казацки: не будет-де ненавистного «регулярства», солдатских наборов, а военную службу все будут исполнять «охотою», как казаки, в форме общего воинского ополчения. Так как будто… Понять нелегко, но можно. С податью же хуже. Прокламируя ее отмену, авторы манифеста,
Так или примерно так могли думать предводители Крестьянской войны, размышляя о будущем устройстве, предполагая облегчить положение простого люда. Но, конечно, многое им было неясно, непонятно. Да и размышлять-то в обстановке боев, преследований и поражений некогда было…
Главная сила этого и других манифестов Пугачева в том, что они затрагивали суть жизни угнетенных, давали им надежду на лучшую долю. И они с благодарностью и воодушевлением, всем сердцем воспринимали пугачевские воззвания. Именно поэтому их переписывали и распространяли в большом количестве не только в районе Крестьянской войны, но и далеко за ее пределами. Один экземпляр манифеста Пугачева нашли даже в Зимнем дворце — кто-то, вероятно, из дворцовой прислуги подбросил сюда воззвание мятежного предводителя. В разных местах крестьяне, их эмиссары подхватывали слова, мысли пугачевских манифестов, по-своему их толковали:
— Когда Пугачев будет царем и бояр всех перевешает, то будет наша воля.
— Петр Федорович крестьян всех хочет от бояр отобрать и иметь их только за своим именем. Коли б нам бог хотя б на один год дал (свободу от бояр. — В. Б.), ибо мы все помучены.
— Петр Федорович в указах пишет, чтоб чернь радовалась и веселилась: господским людям будет воля; и как сюда он будет, то не станут с ним войны держать господские люди, все к нему передадутся.
По словам Полубояринова, сенатского курьера, который в январе 1774 года ехал по Казанской губернии, проживавшие в ней помещичьи и дворцовые крестьяне, как он сам не раз слышал, считали, что они «государем Петром III освобождены от податей, почему и ныне, есть ли не захотят, то ничего не дадут; а от него они имеют уверение, что будут вольны и независимы ни от кого. Теперешнее же правление им несносно, ибо де большие бояре награждаются деревнями и деньгами, а им никакой нет льготы, но только больше тягости по причине войны, как-то: рекрутские наборы и разные подати, кои должно платить и государю и помещикам, и что для перемены своего состояния пришло им метаться в воду. О воинских же командах, следующих для истребления злодея, говорят, что де все это понапрасну: все де солдаты лишь только придут, то будут ему служить, вить и их житье не лутче крестьянского».
Призывы и идеи манифестов Пугачева вошли в душу народную. Власти приняли все меры, чтобы их конфисковать и уничтожить. По указу Сената, все подобные «письма на площадях» по их обнаружении должны «жечь через палачей». Их действительно десятками публично сжигали в разных концах, но предотвратить чтение, распространение желанных манифестов власти были не в силах. На борьбу с ними были предназначены правительственные манифесты, указы, рескрипты. Генерал Потемкин, начальник секретной следственной комиссии в Казани, в августе 1774 года составил своего рода контрвоззвание к народу, в котором прямо полемизирует с пугачевскими манифестами. Нарисовав черными красками «злодеяния» Пугачева и воздав льстивые и лживые похвалы Екатерине II, в 12-летнее правление которой, оказывается, никто не был притеснен («смущалась ли когда притеснением хотя единая душа?»), автор высмеивает слова пугачевского манифеста о свободе от рекрут и податей (кто же, мол, и на какие средства будет защищать Россию от внешних неприятелей?). Особый его гнев вызывает пункт о собратьях-дворянах: «Пугачев велит истреблять помещиков, и народ ему повинуется. Сам бог сказал: „Несть власти, еже не от бога“. То как может сей злодей испровергнуть божию власть? Представьте себе: Кто будет управлять градами и селами, ежели не будет начальников? Кто будет производить суд, удерживать дерзость и неправду, защищать притесненного, ежели не будет законных властей? Кто будет предводительствовать воинством, ежели не будет степени чинов? Вот ясное изобличение злонамеренного обольщения Емельки Пугачева».
Генерал не мыслит себе другого устройства, кроме существующего порядка вещей, при котором всякая «законная власть» исходит только от дворян, осуществляется ими в интересах сохранения их прав и привилегий. Восставшие же во главе с Пугачевым ставили вопрос об их лишении этих прав и привилегий, уничтожении самих дворян вместе с крепостными порядками, передаче земли в руки эксплуатируемых. Именно поэтому в той борьбе идей, требований, стремлений, которая развернулась во время Крестьянской войны одновременно с вооруженной, борьбой между двумя лагерями, простой народ, все эксплуатируемые приняли сторону Пугачева. Русские, башкиры и татары, калмыки и казахи, мари и удмурты, все нерусские народы тоже находили в и их то, что отвечало их настроениям, надеждам, требованиям. В манифестах Пугачева, к ним обращенных, говорилось о свободной жизни, равенстве народов и вероисповеданий, о пожаловании их землями, водами, пастбищами и прочими благостями.
Несомненно, собранные воедино, пункты пугачевской «программы», несмотря на ее утопический, неосуществимый характер, содержали элементы революционные (отмена крепостничества, уничтожение дворянского землевладения, передача земель крестьянам и пр.), которые при их осуществлении могли бы повести страну к новому, буржуазному строю, хотя повстанцы это, конечно, не сознавали, элементарно не понимали. Но условия времени, уровень сознания восставших, их политическая темнота, необразованность объясняют тот несомненный факт, что их борьба не стала и не могла стать революционной, сознательной борьбой, политически, программно организованной и победоносной.
Господствующий же класс, гораздо лучше организованный политически, идеологически, более образованный, все же не мог противопоставить Пугачеву такой силы воззвания, обращения, как его манифесты и указы, В этом пункте народ, несмотря на необразованность, неразвитость в основной своей массе, встал на сторону идей и призывов Пугачева, а не его противников. Классовое чутье угнетенных, их насущные жизненные интересы вели их к «третьему императору». Карателям же, несмотря на бесчисленные увещевания рескриптов и указов императрицы и Сената, проповеди архиереев с церковных амвонов, оставалось полагаться на силу солдатских штыков и пушечную картечь. Здесь они были сильнее.
Под Оренбургом и в яицком городке
Пугачев был не очень доволен исходом сражения с Каром, тем, что Овчинников и Чика не задержали генерала с основными силами:
— Для чего вы его упустили?
— У нас, — ответил Овчинников, — недостало зарядов.
Тем, что Хлопуша привел в Берду большой отряд с припасами, он, наоборот, остался доволен:
— Сколько теперь у тебя команды?
— Человек пятьсот и три пушки.
— Где взял людей?
— На Авзяно-Петровском заводе, а иные пришли и из других жительств.
— Порох, провиант, пушки и деньги, как ко мне прислал, где брал?
— Все это взято на заводах, а провиант возили из разных мест, куда я посылал от себя команды.
— Будь же ты за это полковник и имей у себя в команде заводских мужиков.
— Я грамоте не знаю, а потому и управлять людьми неспособно.
— У нас и дубина служит вместо грамоты. Вот если что украдешь, то и за алтын удавлю!
Перед Пугачевым вставали новые задачи, вопросы. В первую очередь — осада Оренбурга. Почти два месяца продолжалось восстание, больше месяца восставшие стояли под стенами города.
Сражения 22 октября, 2 и 14 ноября сильно воодушевили Пугачева и его повстанцев. Через несколько дней, 17 ноября, он посылает указ Рейнсдорпу, требует сдать город, упрекает за сопротивление. В случае покорения Оренбурга, «всемилостивейши прощаем и, сверх того, всякою волностито отечески вас жалую. А будешь в таком же ожесточении и суровости останитись и данной нам от создателя высокой власти не покоритесь, то уже ниминуемо навлечети на сибя правидный наш гнев».
Город не сдавался. Штурмовать его Пугачев не стал, «ибо и так много уже потерял людей хороших». Он возложил надежды на голод, который-де и заставит защитников преклонить перед ним знамена. Усилив блокаду Оренбурга, Пугачев посылает своих помощников на восток и запад от него. Делает это в значительной степени по совету ближайших советников — Овчинникова и Лысова, Шигаева и Витошнова, Идыркая и других.