Стерегущие дом
Шрифт:
Мардж удобно устроилась на сиденье рядом со мной и притихла. Я посмотрелась в зеркальце над ветровым стеклом. Нет, я не изменилась. Такая же, как всегда. Лицо из тех, какие увидишь и забудешь через час. (Вот Джона не забудешь, у него броская внешность: темноволосый, тонкий. Чем-то напоминает монаха, как недавно сообщила мне одна дама в шляпке с цветами.) Никто никогда не говорил мне — может быть, никому просто в голову не приходило, — что я росла невзрачной девочкой. Да и сейчас неказиста. Нет, скорей все-таки миловидна. Русые волосы — не светлые, не темные, заурядного мышиного цвета. Голубые глаза — ни крапчатой черно-синей глубины (как у Джона), ни яркого фарфорового блеска (как у деда); самые обыкновенные глаза, прямые брови. Хорошие зубы, чистая кожа, слегка тронутая загаром. Фигура — хм… Грудь мала,
Что же все-таки это за слухи? Ничего, яростно оборвала я себя. Я ничего не сделала. Ничего предосудительного. Правда, взяла себе в мужья не того человека, но об этом никому не может быть известно, кроме меня. А я и сама только что узнала…
Я ехала домой, сколько сотен раз совершала я этот путь. Рядом тараторила, лепетала что-то малышка, но я почти не слышала ее, поглощенная своими горькими думами.
Все они сводились примерно к одному. Джон женился ради карьеры. Был ли у него кто-нибудь до меня? Не та ли девушка, с которой ему предстояло свидание, когда мы только познакомились? Он отменил свидание, чтобы повезти меня обедать в тот первый день. Вспоминал ли он ее, эту девушку, от которой отказался потому, что я имела возможность дать ему больше? Я предложила за него более высокую цену — вот так, в открытую. Стоит вспомнить все эти долгие весенние вечера, что мы просиживали в моей машине. Не признаваясь себе, я все время вела молчаливую борьбу с неведомой соперницей, без слов перечисляя: а со мной ты получишь и то, и это…
Я не обманывалась тогда, что там лукавить. Просто не придавала этому значения. Совершенно искренне. Казалось, так и должно быть. А вот теперь больше не казалось. Так случается, когда задумаешься. Западет в голову мысль, и ее уже не отгонишь на прежнее безопасное расстояние. В ней нет ничего нового, но теперь она причиняет боль. А до сих пор не причиняла.
«Ты так уверена? Что ты натворила?..» У Джона никогда не вырвались бы эти слова, не будь он зол и встревожен. Но они сказаны, и от этого никуда не денешься. Наивный карточный домик — до смешного наивный, в сущности, — рухнул. Джон больше не муж, которого я люблю, просто человек, за которого я вышла замуж. Если вдуматься, уже и то поразительно, что все это продержалось пятнадцать долгих лет.
Так же, как у моей матери, только у нее это тянулось не так долго. Все рано или поздно кончается, сказала я себе, подъезжая к дому, и к нам сбежались собаки, пачкая грязными лапами крылья машины.
Были еще два дня ожидания. В первый день, как всегда, позвонил Джон.
— Скажите, что я принимаю душ, — ответила я.
Он попросил передать, что, если сможет, позвонит. Но не позвонил.
На второй день, рано утром — дети еще не уходили в школу — я увидела, что к дому подъехала машина и остановилась у веранды. У дворецкого рабочий день начинался позже, так что дверь открыла я сама. На пороге стоял какой-то молодой человек — я его видела в первый раз. Против обыкновения, мне даже не удалось распознать у него фамильные черты какого-либо из местных семейств. Просто подтянутый молодой человек в сером костюме. Черный «шевроле» за его спиной был мне тоже незнаком.
— Мне поручено передать вам вот это, — он протянул мне грубый конверт из плотной бумаги, ненадписанный, совсем чистый.
В столовой за завтраком смеялись дети. Я закрыла дверь — голоса разом стихли — и смотрела, как съезжает с нашего бугра черный «шевроле». Потом села в качалку, окинула взглядом склоны, постепенно спускающиеся к реке — реке, которую первый Уильям Хауленд назвал именем своей матери. И только потом заглянула в конверт. Две бумажки, соединенные скрепкой. Одна — страница из газеты. Я начала с нее. Это была первая полоса столичной вечерней газеты, помеченная сегодняшним числом. С фотографией: какой-то мужчина выходит из самолета; лицо, как на всех газетных снимках, смазано. Заголовок набран необычно крупным шрифтом: «Негр приезжает на родину навестить свою законную белую родню».Подзаголовок: «Всплывает
Я не стала читать то, что было напечатано мелким шрифтом, а развернула второй листок. Фотокопия брачного свидетельства. Выдано Уильяму Хауленду и Маргарет Кармайкл. Место — Кливленд. Время — апрель 1928 года, за два месяца до рождения Роберта.
Я сидела на светлой, солнечной веранде и слышала вновь и вновь слова Джона: «Ты так уверена? Что же ты натворила?»
Я позвонила в контору Джона. У мисс Люси был такой голос, будто она только что плакала.
— Передайте, пожалуйста, мужу, что я видела сегодняшние газеты.
Хорошо, что мне было нечего прибавить, — она бросила трубку.
Я вложила газетную вырезку и фотокопию обратно в чистый хрусткий коричневый конверт и подсунула его под телефон, думая о том, что знала всегда: что мой дед был хорошим человеком. Он встретил женщину, которая стала подругой последних лет его жизни, и женился на ней. Хороший человек. И когда я попробовала представить себе, что теперь произойдет, мне стало жутко.
Я не пустила детей в школу. Послала их играть к Оливеру, поближе к скотному двору. Видно было, как они катаются на своих пони по ближним выгонам — неуклюжие фигурки на неуклюжих откормленных лошадках. Зазвонил телефон.
— Меня нет дома, — сказала я дворецкому. — Если только это не мистер Толливер.
Нет, я не ждала, что он позвонит. Не была уверена даже, что он приедет. Быть может, когда-нибудь после, когда минует первое потрясение и утихнет обида. Во всяком случае, не скоро.
В усадьбе все шло как в любой обычный день. Пришли садовники, подровняли газон, наметили лунки для луковиц нарциссов на месте прежних азалий. От насоса возле коровников подвезли две большие канистры бензина — трактор с прицепом поставили за сарайчиком, где хранились инструменты, и его не было видно. Завтра этот бензин понадобится садовникам для заправки своих машин. Им предстоит скосить большое поле перед домом, выровнять кусок дороги. Это Джон их надоумил брать канистры с бензином на рабочий участок — экономия времени и труда. Ему часто приходили в голову хорошие идеи. Например, построить рядом с библиотекой оранжерею. Он выращивал восхитительные экзотические цветы: сам сажал, сам ухаживал за ними, когда бывал дома. Легонько постукивали молотки — это стекольщики заменяли треснутые стекла: малейшая струйка холодного воздуха способна погубить тепличное растение. В доме раздавалось привычное, успокоительное гудение пылесоса и электрополотера, пахло политурой, мастикой. Я сидела в гостиной, в большом кресле у камина, бездельно, бездумно. И ждала. Стало холодновато. Я пошла в холл, достала из стенного шкафа первое, что попалось под руку. Это оказалась норковая накидка, я завернулась в нее, придерживая мех одной рукой у горла. Сидела совсем одна в пустой комнате, закутанная в шкурки убитых зверей.
От коровника пришел Оливер, постучался в подоконник, заглянул в окно гостиной.
— Надо бы, думается, запереть ворота.
— Да, — сказала я.
Я глядела, как он плетется по посыпанной гравием дорожке, как закрывает тяжелые деревянные ворота, навешивает замок. Он вернулся и подал мне ключ.
— Оливер, ты знал? — спросила я.
Он покачал головой.
— Последи, чтобы дети держались поближе к дому.
Я положила ключ на столик в холле. Зазвонил телефон — прямо у меня под рукой, — я машинально взяла трубку. Звонила Клара, моя родственница из Атланты.
— Что происходит, Абигейл? — возбужденно заговорила она. — Что случилось? Это правда — то, о чем трезвонят со всех сторон?
— А где же Сэм? — спросила я. — По-моему, вы всегда говорите по телефону на два голоса, как сиамские близнецы.
— Он еще не знает. Он работает — у него проповедь на той неделе, и я ему не решилась сказать.
Я расхохоталась прямо в трубку и дала отбой. И долго еще потом посмеивалась, потому что это действительно, если вдуматься, было очень забавно. Ей придется несладко, этой Кларе. Она и сейчас уже двух слов не может связно сказать… Ее не устраивала речь Джона о превосходстве белых. Интересно, понравится ли ей теперь заполучить себе в тетки черную как смоль негритянку…