Стёртые буквы
Шрифт:
Ксанта со вздохом покачала головой:
— Киури, я бы рада тебе помочь, но я умею читать едва-едва. Несколько строк разберу, но роман твой буду читать до скончания века и к концу забуду, что было в начале. Так что лучше уж ты мне прочти, не сочти за труд.
Киури долго отнекивалась, сражаясь со смущением, но в конце концов врожденное авторское тщеславие победило.
— Хорошо, — сказала она, почти перестав запинаться. — Только не здесь. Снизу могут услышать, а там дойдет и до моей мамы, и тогда… Может быть, мы пойдем с вами куда-нибудь? Вечер сегодня теплый, мы можем пойти, например, к старому амбару, помните? Ну тот, что напротив Зеленых
— Конечно, — отозвалась Ксанта, подхватив со стула свой плед.
23
Кэми мыла посуду, Андрет чесал бока Проглоту и, как повелось у него в последние дни, гадал: догадалась или не догадалась? Молчание затягивалось, и он судорожно соображал: о чем бы поговорить, чтобы не о Кукушонке и не о Ксанте. И вдруг вспомнил. Сурви солгал насчет того, что знал отца Нея, — глупая и нелепая ложь, у которой наверняка должна быть своя причина, но сейчас речь не об этом. Здесь Кэми ему не поможет. Но было еще кое-что. Это слово из надписи Королевского Картографа, о котором они с Сурви говорили в храме. Кэми тоже несколько раз произносила его. Да, кажется, когда жаловалась на брата и племянника, она сказала, что она… Да, точно!
— Кэми, ты не знаешь, что такое «тэтарейси»?
— Сестра отца, — отозвалась Кэми.
Как всегда она ответила тут же, даже не любопытствуя, для чего ему
это.
— Тетка? — уточнил Анрет.
— Нет, тетка, по старому «тэйта» — этр сестра матери, это другое. Просто родная кровь. А сестра отца, она над братом старшая. И над детьми его. Они ей должны помогать, а если она вдовая, давать ей хлеб и мед и корову ее кормить. Ну или деньгами ей отдавать. И детей ее почитать, как старших.
— Постой-постой! Но ведь ты, наоборот, племяннику дом оставляешь!
— Так ведь это от того, что у меня своих детей нет, — вздохнула Кэми, и Андрет ощутил мгновенный укол в сердце — не надо было заговаривать об этом, особенно сегодня, но Кэми спокойно продолжала: — Да и вообще, это в старые временя так было, а сейчас каждый вертит родством, как хочет. Вот хоть мой братец, в старые временя он должен бы мне свое хозяйство оставить, ну или хотя бы выкупить его у меня. Раор, мой первый муж, на то и рассчитывал. Что будут у меня детки, и братец-сэтарийсу и их, и нас будет кормить.
— Сэтарийсу? — второе непонятное слово из записи Королевского Картографа!
— Ну да, сэтарийсу, материн брат. По старым законам он должен о племянниках заботится больше, чем о собственных детях. Из своего имущества прежде сестриных детей оделить, а уж потом своих.
— Ну да, я слышал о таком порядке наследования, — повторил Андрет те же слова, что и десять лет назад. — Только не думал, что он еще где-то соблюдается.
— Так его, почитай, никто и не соблюдает, — подтвердила Кэми. — Разве что господин Келад.
— Господин Келад?
— Ну да, вон как об Эларе и ее детях печется.
— Об Эларе?
— Ну конечно, Элара — ведь тэтарейси для детей господина Келада, а господин Келад — сэтарийсу для детей Элары. Ты разве не знаешь?
24
Говоря о хорошем вечере, Киури скорее выдавала желаемое за действительное. Вечер был действительно теплый, но ветреный. Из-за озера на город тянулась иссиня-серая облачная пелена, и хотя по краям ее еще клубилась пена белых облаков, и была в этом зрелище своеобразная прелесть, Ксанта подумала, что закатом им сегодня не любоваться, а под утре может и дождь пойти. И тут же, будто услышав ее мысли, закатное солнце на мгновение прорвало тучи и подпалило их края розовым и красным.
— До чего красиво, — промолвила Киури. — Наверно, в такой вечер женщины ходили купать свою королеву.
— Королеву? — изумленно переспросила Ксанта.
— Ну да, есть такая сказка, — в свитках храма она не записана, потому что очень старая и в нее никто уже не верит. Мне рассказывала мама, а ей — ее мама.
— А мне можно ее услышать?
— Ну конечно же, — Киури пожала плечами. — Только она совсем простая, без всяких приключений и почти без волшебства. Будто раньше в этом краю правили женщины, а не мужчины. И будто каждый год, ночью, на исходе лета женщины города сажали свою правительницу в повозку и везли по Дороге Процессий купаться. И сами вместе с ней купались, и оттого становились моложе, сильнее и мудрее. Я люблю представлять себе, как это было. Только вот не знаю, почему этот обряд назывался «Встреча с Лесными Сестрами». Мне мама рассказала, а объяснить не смогла.
— Ясно, — кивнула головой Ксанта.
Для нее самой это действительно было ясно, как день. Она без труда могла вообразить себе, как по дороге процессий, сквозь Красные, Желтые, Синие и Фиолетовые Ворота босые простоволосые женщины в самых нарядных платьях с песнями и прибаутками катят раскрашенную повозку, а рядом с ними сквозь Зеленые ворота невидимая и неслышимая идет еще одна процессия — прекрасные и страшные лесные девы, чью наготу скрывают лишь струящиеся пряди волос, бледных, как свет Меча Шелама.
Пока Ксанта любовалась этой воображаемой картиной, Киури уже принесла факел, зажгла его, пристроила в щель между досками крыльца и уселась, нетерпеливо поглаживая свой свиток. Ксанта поспешно села рядом, накинула на плечи юной сочинительнице край своего пледа и приготовилась слушать.,
Однако в дрожащем свете факела читать было трудно, да и Киури сильно стеснялась, боялась, что единственная слушательница заскучает, и все больше сбивалась на пересказ. Ксанта помалкивала, но и не думала скучать. На самом деле она была удивлена. И удивлена приятно. Она полагала, что Киури вздумает сочинить сказку при принцев и принцесс с непроизносимыми именами или про благородных разбойников, рычащих от любви, как дикие звери, или рыдающих, словно малые дети. Ей казалось, что именно такого рода страсти должны были поразить воображение девочки, ни разу в жизни не покидавшей своего маленького городка. Ничуть не бывало. Для своего тайного романа Киури выбрала сюжет хорошо ей известный — историю любви юной Элары (переименованной в Элану) и молодого приказчика.
Разумеется, они говорили и вели себя, как настоящие герои романов, то есть совсем не так, как это делают обычные люди. Но тут уж вины Киури не было. Наверняка в сочинениях, которые ей попались, дело обстояло не лучше. И все же несмотря на то, что герои ее собственного романа изъяснялись весьма коряво, двигались словно на ходулях, их чувства явно глубоко трогали сочинительницу, а вместе с ней и Ксанту.
В прежние весны Элана веселилась, как вольная пташка, и жизнь ее текла незамутненная, как чистый весенний ручеек, но что же теперь случилось с ней? С небесного лазоревого свода слетела, как маленькая птичка, и впорхнула прямо ей в сердце потребность любить, любить,