Стихи (2)

Бродский Иосиф Александрович

XI

Дорогая, несчастных нет! нет мертвых, живых. Всё — только пир согласных на их ножках кривых. Видно, сильно превысил свою роль свинопас, чей нетронутый бисер переживет всех нас.

XII

Право, чем гуще россыпь черного на листе, тем безразличней особь к прошлому, к пустоте в будущем. Их соседство, мало проча добра, лишь

ускоряет бегство по бумаге пера.

XIII

Ты не услышишь ответа, если спросишь «куда», так как стороны света сводятся к царству льда. У языка есть полюс, север, где снег сквозит сквозь Эльзевир; где голос флага не водрузит.

XIV

Бедность сих строк — от жажды что-то спрятать, сберечь; обернуться. Но дважды в ту же постель не лечь. Даже если прислуга там не сменит белье. Здесь — не Сатурн, и с круга не соскочить в нее.

XV

С той дурной карусели, что воспел Гесиод, сходят не там, где сели, но где ночь застает. Сколько глаза ни колешь тьмой — расчетом благим повторимо всего лишь слово: словом другим.

XVI

Так барашка на вертел нижут, разводят жар. Я, как мог, обессмертил то, что не удержал. Ты, как могла, простила все, что я натворил. В общем, песня сатира вторит шелесту крыл.

XVII

Дорогая, мы квиты. Больше: друг к другу мы точно оспа привиты среди общей чумы. Лишь объекту злоречья вместе с шансом в пятно уменьшаться, предплечье в утешенье дано.

XVIII

Ах, за щедрость пророчеств — дней грядущих шантаж — как за бич наших отчеств, память, много не дашь. Им присуща, как аист свёртку, приторность кривд. Но мы живы, покамест есть прощенье и шрифт.

XIX

Эти вещи сольются в свое время в глазу у воззрившихся с блюдца на пестроту внизу. Полагаю, и вправду хорошо, что мы врозь — чтобы взгляд астронавту напрягать не пришлось.

XX

Вынь, дружок, из кивота лик Пречистой Жены. Вставь семейное фото — вид планеты с луны. Снять нас вместе мордатый не сподобился друг, проморгал соглядатай; в общем, всем недосуг.

XXI

Неуместней, чем ящер в филармонии, вид нас вдвоем в настоящем. Тем

верней удивит обитателей завтра разведенная смесь сильных чувств динозавра и кириллицы смесь.

XXII [2]

Все кончается скукой, а не горечью. Но это новой наукой плохо освещено. Знавший истину стоик — стоик только на треть. Пыль садится на столик, и ее не стереть.

2

Эта строфа отсутствует в СИБ и в ЧР, источник неизвестен. — С. В.

XXII

Эти строчки по сути болтовня старика. В нашем возрасте судьи удлиняют срока. Иванову. Петрову. Своей хрупкой кости. Но свободному слову не с кем счеты свести.

XXIII

Так мы лампочку тушим, чтоб сшибить табурет. Разговор о грядущем — тот же старческий бред. Лучше всё, дорогая, доводить до конца, темноте помогая мускулами лица.

XXIV

Вот конец перспективы нашей. Жаль, не длинней. Дальше — дивные дивы времени, лишних дней, скачек к финишу в шорах городов, и т. п.; лишних слов, из которых ни одно о тебе.

XXV

Около океана, летней ночью. Жара как чужая рука на темени. Кожура, снятая с апельсина, жухнет. И свой обряд, как жрецы Элевсина, мухи над ней творят.

XXVI

Облокотясь на локоть, я слушаю шорох лип. Это хуже, чем грохот и знаменитый всхлип. Это хуже, чем детям сделанное «бо-бо». Потому что за этим не следует ничего.

1978

Датировано по переводу в PS. — С. В.

«Барбизон Террас»

Небольшая дешевая гостиница в Вашингтоне. Постояльцы храпят, не снимая на ночь черных очков, чтоб не видеть снов. Портье с плечами тяжелоатлета листает книгу жильцов, любуясь внутренностями Троянского подержанного коня. Шелест кизилового куста оглушает сидящего на веранде человека в коричневом. Кровь в висках стучит, как не принятое никем и вернувшееся восвояси морзе. Небо похоже на столпотворение генералов. Если когда-нибудь позабудешь сумму углов треугольника или площадь в заколдованном круге, вернись сюда: амальгама зеркала в ванной прячет сильно сдобренный милой кириллицей волапюк и совершенно секретную мысль о смерти.