Шрифт:
Арсений Тарковский
Стихи разных лет
Оглавление
Ночью медленно время идет... Был домик в три оконца... Мне другие мерещятся тени... Меркнет зрение - сила моя... Душу, вспыхнувшую на лету... Влажной землей из окна потянуло... Я тень из тех теней, которые, однажды... Сколько листвы намело. Это легкие наших деревьев... В последний месяц осени, на склоне... ФЕОФАН ГРЕК ГРИГОРИЙ СКОВОРОДА Где целовали степь курганы... ПРИАЗОВЬЕ ПУШКИНСКИЕ ЭПИГРАФЫ Просыпается тело, напрягается слух... ПОРТРЕТ А все-таки я не истец... К СТИХАМ ЦЕЙСКИЙ ЛЕДНИК МЕЛЬНИЦА В ДАРГАВСКОМ УЩЕЛЬЕ ДАГЕСТАН КОМИТАС ПЕСНЯ ДОЖДЬ В ТБИЛИСИ Ты, что бабочкой черной и белой... С утра я тебя дожидался вчера... 25 ИЮНЯ 1935 Я так давно родился... Отнятая
I
x x x
Ночью медленно время идет, Завершается год високосный. Чуют жилами старые сосны Вешних смол коченеющий лед.
Хватит мне повседневных забот, А другого мне счастья не надо. Я-то знаю: и там, за оградой, Чей-нибудь завершается год.
Знаю: новая роща встает Там, где сосны кончаются наши. Тяжелы чрно-белые чаши, Чуют жилами срок и черед.
x x x
Был домик в три оконца В такой окрашен цвет, Что даже в спектре солнца Такого цвета нет.
Он был еще спектральней, Зеленый до того, Что я в окошко спальни Молился на него.
Я верил, что из рая, Как самый лучший сон, Оттенка не меняя, Переместился он.
Поныне домик чудный, Чудесный и чудной, Зеленый, изумрудный, Стоит передо мной.
И ставни затворяли, Но иногда и днем На чем-то в нем играли, И что-то пели в нем,
А ночью на крылечке Прощались и впотьмах Затепливали свечки В бумажных фонарях.
x x x
Мне другие мерещятся тени, Мне другая поет нищета. Переплетчик забыл о шагрени, И красильщик не красит холста,
И кузнечная музыка счетом На три четверти в три молотка Не проявится за поворотом Перед выездом из городка.
За коклюшки свои кружевница Под окном не садится с утра, И лудильщик, цыганская птица, Не чадит кислотой у костра,
Златобит молоток свой забросил, Златошвейная кончилась нить. Наблюдать умиранье ремесел Все равно что себя хоронить.
И уже электронная лира От своих программистов тайком Сочиняет стихи Кантемира, Чтобы собственным кончить стихом.
x x x
Меркнет зрение - сила моя, Два незримых алмазных копья; Глохнет слух, полный давнего грома И дыхания отчего дома; Жестких мышц ослабели узлы, Как на пашне седые волы; И не светятся больше ночами Два крыла у меня за плечами.
Я свеча, я сгорел на пиру. Соберите мой воск поутру, И подскажет вам эта страница, Как вам плакать и чем вам гордиться, Как веселья последнюю треть Раздарить и легко умереть, И под сенью случайного крова Загореться посмертно, как слово.
x x x
Душу, вспыхнувшую на лету, Не увидели в комнате белой, Где в перстах милосердных колдуний Нежно теплилось детское тело.
Дождь по саду прошел накануне, И просохнуть земля не успела; Столько было сирени в июне, Что сияние мира синело.
И в июле, и в августе было Столько света в трех окнах, и цвета, Столько в небо фонтанами било До конца первозданного лета, Что судьба моя и за могилой Днем творенья, как почва, прогрета.
x x x
Влажной землей из окна потянуло, Уксусной прелью хмельнее вина; Мать подошла и в окно заглянула, И потянуло землей из окна.
– В зимней истоме у матери в доме Спи, как ржаное зерно в черноземе, И не заботься о смертном конце.
– Без сновидений, как Лазарь во гробе, Спи до весны в материнской утробе, Выйдешь из гроба в зеленом венце.
x x x
Я тень из тех теней, которые, однажды Испив земной воды, не утолили жажды И возвращаются на свой тернистый путь, Смущая сны живых, живой воды глотнуть.
Как первая ладья из чрева океана, Как жертвенный кувшин выходит из кургана, Так я по лестнице взойду на ту ступень, Где будет ждать меня твоя живая тень.
– А если это ложь, а если это сказка, И если не лицо, а гипсовая маска Глядит из-под земли на каждого из нас Камнями жесткими своих бесслезных глаз...
x x x
Сколько листвы намело. Это легкие наших деревьев, Опустошенные, сплющенные пузыри кислорода, Кровли птичьих гнездовий, опора летнего неба, Крылья замученных бабочек, охра и пурпур надежды На драгоценную жизнь, на раздоры и примиренья. Падайте наискось наземь, горите в кострах, дотлевайте, Лодочки глупых сильфид, у нас под ногами. А дети Северных птиц улетают на юг, ни с кем не прощаясь. Листья, братья мои, дайте знак, что через полгода Ваша зеленая смена оденет нагие деревья. Листья, братья мои, внушите мне полную веру В силы и зренье благое мое и мое осязанье, Листья, братья мои, укрепите меня в этой жизни, Листья, братья мои, на ветвях удержитесь до снега.
x x x
В последний месяц осени, на склоне Суровой жизни, Исполненный печали, я вошел В безлиственный и безымянный лес. Он был по край омыт молочно-белым Стеклом тумана. По седым ветвям Стекали слезы чистые, какими Одни деревья плачут накануне Всеобесцвечивающей зимы. И тут случилось чудо: на закате Забрезжила из тучи синева, И яркий луч пробился, как в июне, Как птичьей песни легкое копье, Из дней грядущих в прошлое мое. И плакали деревья накануне Благих трудов и праздничных щедрот Счастливых бурь, клубящихся в лазури, И повели синицы хоровод, Как будто руки по клавиатуре Шли от земли до самых верхних нот.
ФЕОФАН ГРЕК
Когда я видел воплощенный гул И меловые крылья оживали, Открылось мне: я жизнь перешагнул, А подвиг мой еще на перевале.
Мне должно завещание могил, Зияющих как ножевая рана, Свести к библейской резкости белил И подмастерьем стать у Феофана.
Я по когтям узнал его: он лев, Он кость от кости собственной пустыни, И жажду я, и вижу сны, истлев На раскаленных углях благостыни.
Я шесть веков дышу его огнем И ревностью шести веков изранен.
– Придешь ли, милосердный самарянин, Повить меня твоим прохладным льном?