Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.
Шрифт:
Женька и Игорь подошли поближе. Пленных охраняли двое автоматчиков, по относились они к своему делу довольно прохладно: они сидели под деревом, играя в раскладные шахматы, и только изредка поглядывали на пленных. А те работали старательно, о чем-то разговаривая. Женька впервые видел так близко немецкие лица, зеленые потрепанные мундиры, пилотки.
Игорь подошел к солдатам.
— Они ведь так и сбежать могут, — сказал он.
— Чего? — не понял солдат, у него было молодое сосредоточенное лицо.
— Сбежать, — жестко сказал Игорь.
—
— Твой ход, — сказал ему другой солдат.
Ребята пошли дальше.
— Тоже мне, охрана, — сказал Игорь. — Знаешь, что было бы за это дело с ними в партизанском отряде?
— Что?
— Могли и расстрелять, — твердо сказал Игорь.
Немцы работали и на склоне горы, рыли землю. Рядом протекал широкий ручей. Ребята стояли по ту сторону ручья, смотрели на немцев. Они были совсем близко, большинство — молодые, белобрысые, и работали они так же старательно. Кое-кто снял рубашки.
Один из немцев, рыжий, хорошо сложенный парень в черной майке, отставил лопату: он заметил, что на него смотрят ребята. Он поднял руку и улыбнулся им. Ребята стояли молча, только Игорь сказал:
— Смеется, сволочь.
А пленный уже приблизился к ним. Он остановился на той стороне ручья, еще раз улыбнулся. Что-то сказал. Потом похлопал себя по животу. Помахал часто-часто руками.
— Лягушка, а, — сказал он. — Лягушка! — с невозможным произношением.
— Лягушка, — повторил Женька. — Зачем ему лягушка?
Услышав слово «лягушка», пленный что-то весело и оживленно забормотал по-немецки, потом крикнул своих товарищей. Двое спустились к нему, повторяя на том же несусветном русском языке слово «лягушка», похлопывая себя по животу. Один из них показал рукой: он хочет съесть лягушку. Игорь понял:
— Лягушек жрут, гады…
Пленных свистком вернули к работе. Оборачиваясь на ходу, рыжий прижимал руки к груди и моляще смотрел на ребят, повторяя что-то.
— Жалкие они какие-то… — сказал вдруг Игорь. — Смотри, даже смеются… Чего смеются… В плену…
— А я не знал, что лягушек едят. — Женька смотрел на ту сторону, где работали пленные.
— Все едят, — сказал Игорь. — С голоду еще не то съешь.
Игорь наклонился, пошарился в траве, сделал шаг влево, еще один, вот в его руках уже билась лягушка.
Он размахнулся: «Эй, рыжий, лови!» — и кинул ее на ту сторону ручья.
Лягушка упала на глинистый берег, и прыг-прыг заскакала к кустам.
Рыжий и еще трое пленных, скользя сапогами, кинулись за ней. Один из пленных растянулся на склоне, проехал животом. Рыжий бегал, что-то крича. Торжествуя, он схватил лягушку, пленные окружили его.
Может быть, погоня за лягушкой была и смешная, по у Женьки и Игоря она не вызвала никакого веселья. Женька повернулся и пошел не оборачиваясь. Игорь догнал его.
Лена сидела на лавочке у подъезда. Лицо у нее было спокойное, она смотрела прямо перед
Лена не обратила на них никакого внимания. Она достала из кармана фартука сложенную пополам бумажку.
— Вот, — она протянула ее Женьке.
Руки Женьки были заняты принесенным для Лены пирожком. Он отдал его и развернул бумажку.
Долго, про себя читается эта бумажка.
«Уважаемая Людмила Петровна, командование и политотдел войсковой части 46/159 с прискорбием сообщают ест, что ваш муж, Савельев Федор Петрович, пал смертью храбрых при штурме Берлина. Вечная слава героям, павшим за свободу и независимость нашей Родины».
Лена ела пирожок, и слезы безостановочно катились по ее щекам.
— Мать знает?
— Не знает, — Лена всхлипнула.
— Не реви, — Женька встал, — где она?
— Картошку с тетей Зиной сажают, — сказала Лена.
Они пошли втроем. Женька и Игорь впереди, Лена, как всегда, немного отставала. У Женьки было спокойное лицо, губы сжаты. Игорь молчал, засунув руки в карманы широких штанов.
Они подошли к небольшому стадиону.
Как место футбольных схваток он был уже давно не нужен. Поэтому его вскопали под картошку. На поле работали мать Женьки и Лены и Зина — мать Игоря. Где-то вблизи ворот копались еще две женщины.
Скамейки стадиона были частично сломаны и растащены на дрова, но все-таки ряд с небольшим еще оставался. На пустой длинной скамейке, помахивая ногами в сандалиях, сидели две маленькие девочки — дети женщин, которые копали у ворот.
Увидев мать, Женька остановился. Но Люся уже заметила ребят, разогнулась и помахала им рукой. А Женька все еще медлил.
— Я боюсь, — сказала Лена.
Женька пошел напрямик через поле к матери широким шагом. Игорь и Лена последовали за ним.
Перед простым опущенным занавесом на сцене выстроился объединенный хор. Это были дети, одетые опрятно, можно сказать, празднично, в белых рубашках — вернее, в светлых, но чистых, — с красными пионерскими галстуками.
Представьте себе, как дети поднимаются в три ряда, становясь ногами на стулья и столы, чтобы образовать хор, то самое возвышение, которое разделяет голоса и заполняет всю сцену.
Так вот мы видим, как это делается. Всю суету, шум, разговоры, команды дирижера, и слышим, как что-то наигрывает пианист, а перед первым рядом хора висит занавес, тяжелый, неподвижный, через щелку которого кто-то заглядывает в зрительный зал, откуда доносится сдержанный гул, тот самый гул, тот самый гул зала, который волнует артистов. По вряд ли это относится к ребятам и девочкам, которые, следуя указаниям дирижера, занимают свои места: они спокойны, они о чем-то разговаривают, тихо смеются. Среди них — Игорь, Женька, его сестра.