Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.
Шрифт:
Вышла на улицу, посмотрела по сторонам. Рядом у подъезда стояла нагруженная тачка дров.
— Господи… — сказала Люся, и лицо у нее было такое невеселое, что казалось, еще секунда — и она расплачется от всего этого.
Она подняла глаза и увидела, что через двор прямо к ней идет Лена. Идет и плачет.
Люся дождалась, пока она приблизится, потом присела, обняла дочь.
— Мамочка! — только и сказала Лена.
— Что это ты такая белая? — спросила Люся.
— А я зуб вырвал, — Лена открыла рот. — Видишь? Молочный.
—
— Давай. — Лена накладывала дрова на руки матери.
— А Женьки все нет. — Лена не смотрела на мать.
— Ничего, найдется, — сказала Люся.
Так они внесли в дом все дрова из тачки.
Поезда здесь шли довольно часто.
Из Польши, Германии, со всей Западной Европы возвращались на родину захваченные в плен и угнанные в неволю люди.
Пока еще мало возвращалось солдат, но и они уже были.
День был пасмурный, ветреный.
Женька случайно посмотрел влево: рядом с ним сидел Игорь.
— Здорово, — сказал Игорь, не глядя на Женьку.
— Здорово, — сказал Женька.
— Есть хочешь? — спросил Игорь.
— Давай.
Игорь протянул ему кусок хлеба.
— Что ты тут делаешь? — спросил Женька.
— Поезд из Польши должен быть. Может, наша Надька приедет. А может, кто про нее что знает.
— Сколько уже этих поездов было, — сказал Женька.
— Да я знаю… Это все мать…
Они помолчали. Поезд еще не подходил, но платформа уже заполнялась людьми. Зина, мать Игоря, была среди них.
Показался состав. Как всегда бывает, встречающие столпились в самом начале платформы, словно забыв, что поезд протянет вагоны до самого ее конца.
Женька и Игорь соскочили с решетки.
Состав целиком состоял из теплушек. Замелькали в раскрытых дверях лица, послышались крики: «Мама! Мама!», «Сережа!», «Мама, я здесь», «Ой, доченька!», «Не прыгай, обожди!». Но кто-то не выдержал, на ходу спрыгивает на платформу, падает, встает и попадает в чьи-то руки.
Поезд остановился. Платформа сразу наполнилась людьми, стало шумно. Зина, Игорь и Женька пробивались в толпе среди поцелуев, объятий, среди таких же, как они, растерянно смотревших по сторонам в поисках родного лица, среди плачущих женщин и коротко стриженных, худых девочек, приехавших «оттуда», вернувшихся, уцелевших, живых.
«Надю Рудницкую не видели? — спрашивала Зина. — Надю, такая светленькая девочка, не видели?». — «Нет, — ответили ей, — нет». — «Надю? — спрашивали ее. — Она не из Зигена?» — «Не знаю, — повторяла мать. — Не знаю!». «Вы Надю не видели? — спрашивал Игорь. — Надю Рудницкую, светлая такая». — «Да нет, — отвечали ему. — Не знаем, не видели».
Никто не знал Надю Рудницкую, а она тем временем обула тяжелые ботинки, накинула на плечо мешок, встала в дверях вагона, чтобы сверху все видеть.
Она была тонкая, высокая, в черном берете и суконной грубой куртке. Лицо у нее было
— Мама! — вдруг закричала она. — Мамка!
И спрыгнула на платформу в толпу.
Так они встретились, и Надя обняла мать, и Игорь обнимал ее с другой стороны, а Женька сразу почувствовал себя липшим, протиснулся на край платформы, где народу было поменьше. Обернувшись, он еще раз посмотрел на то, как встречали приехавших «оттуда», живых, — из Освенцима, Майданека, Дахау и из менее знаменитых лагерей, где все было точно так же, только они были поменьше.
Высокий человек взял его за голову.
Он вышел из последней теплушки, в зеленой выцветшей гимнастерке с погонами лейтенанта, в солдатских галифе, с небольшим мешком. Он был коротко подстрижен, как будто волосы только что отросли. Пилотку он держат в руке. Лицо у него было темное, как после сильного ожога. Его никто не встречал.
— Привет! — сказал он. — Ты, случайно, не меня встречаешь?
— Нет, — резко ответил Женька и отошел на два шага.
— Жалко, — сказал человек. — Хочешь, угадаю, как тебя зовут?
— Мне это не нужно, — сказал Женька.
Человек присвистнул.
— Нет, забыл, — сказал он, — забыл. Ну, пошли, нам по дороге.
— Никуда я с вами не пойду, — сказал Женька.
И тут, расталкивая всех на своем пути, мимо промчался коренастый, небольшого роста человек с погонами капитана, без фуражки — ордена и медали подпрыгивали у него на груди. За ним через толпу бежали люди. Выражение лица у капитана было самое решительное. Совершенно белое было у него лицо.
Пробежал платформу, он соскочил с нее, упал на колени, вскочил тут же и устремился к последнему вагону — самая последняя теплушка в составе.
Дальнейшие действия капитана были такие: он сбил на дверях теплушки замок, отодвинул двери. Быстро он все делал, ловко. Вагон внутри был заполнен вещами очень странными: стояла большая деревянная кровать, часы, висел ковер и что-то еще, скрытое в темноте теплушки. Надо еще сказать, что на крыше теплушки была прикручена веревками небольшая светлая машина — открытая летняя машина, очень красивая.
Капитан действовал стремительно: он облил вещи из канистры бензином, поджег все, и все вспыхнуло тотчас ярким пламенем.
А люди уже подбегали: и те, кто преследовал, и просто любопытные в толпе, среди которой были и Женька и этот высокий приезжий лейтенант. Осведомленные люди говорили: «У него всех, оказывается, немцы переубивали», «Жену, двух дочек и мать», «Всех поубивали еще в сорок третьем, а он и не знал», «Вот и узнал человек».
А он стоял спиной к вагону, из которого уже пробивалось пламя, и невольно отходил от него чуть в сторону, пятясь от надвигающейся на него толпы. В руках у него был пистолет.