Стихия Перемен
Шрифт:
Часа в три пополудни в кратковременном затишье, отразившемся пустыми двориками, дорогами перекрестками и мостами в замороженных окнах снова стал слышен голос колокола. Но в этот раз к его торжественности добавилась и странная насмешка. Вызов.
Он распространился над городом, впитываясь в стены домов, въедаясь в мостовые, растворяясь в воздухе. И… на него откликнулись. Сперва робко, неуверенно — одинокие фигуры горожан в теплой зимней одежде как бы нехотя выходили из своих домов и шли в верхнюю часть Грейбриса. К площади. Многие тоскливо оглядывались на свои окна. Понемногу их число стало расти — к уже идущим присоединялись новые и новые жители. Все искали знакомых объединяясь в компании
Все мужчины. Все достигшие двадцати лет, имеющие полное право на голос.
У ратуши их уже ждали. Расцвеченная яркими цветами и пышными одеждами делегация городских исполнителей — судейских, купеческих, ростовщических, ремесленных ждала на помосте. Помост у выхода из ратуши от заполняющей площадь толпы отделяли два ряда воинов. Это не было городское ополчение Грейбриса — они по большей части находились среди толпы — лишь несколько старшин в облегченных кожаных бронях тоскливо жались сбоку от разряженного чиновничества. Покой собрания охраняли наемники Заголосья — остатки тех кто не бросил своего нанимателя Эйстерлина вернувшись в родной край, не разбрелся разбойными ватагами по привольной землице. При виде их зелено-золотых знамен, вьющихся пониже знамени Грейбриса в толпе недовольно засвистели. Многие люди смотрели на закованных в сталь вояк с откровенной неприязнью. Наемников здесь не любили — слишком нагло и развязано те вели себя в городе, слишком много драк из-за них случалось. Слишком часто окрестные села в которых у многих горожан была родня или знакомые страдали от таких вот наемников.
Уважение к Эйстерлину Наместнику Грейбриса, в последнее время настаивающему чтобы его называли Владыкой, очень сильно пошатнулось. На него возлагали беды поразившие город. Кое-кто говорил даже, что случаи странного безумия время от времени охватывающего несчастных горожан, неизменно приводящее к гибели окружающих от рук безумца, это расплата Высших Сил, а может и самого Дракона, за то, что Эйстерлин спелся с гнусными чародеями. Ему же приписывали похищение людей. Да много в чем винили горожане своего Наместника.
И если б не жуткое время, не окровавленный меч и огненная пурга гуляющие по Триградью, то уже давно выступили бы против Эйстерлина.
Наконец отворились двери ратуши и под звуки издаваемые трубами глашатаев на помост вышел сам Наместник. Огненная борода была расчесана надвое и украшена золотыми кольцами, а волосы стягивала тиара, некогда полученная Эйстерлином из рук Дракона Триградья. Одежды его вовсе не походили на предписанный Наместнику скромный черный наряд. Как раз черного цвета, словно в насмешку, в семицветном ослепляющем богатством одеянии не было. На поясе висел тяжелый броард. Рядом с Наместником шествовали двое. Закованный с ног до шеи в пластинчатый доспех, с алым плащом на золотых застежках мужчина весьма благообразного вида с умным взглядом — Крейган, потерявший в кровопролитных боях большую часть своего отряда, тем не менее был в фаворе у Эйстерлина. Он назначил его своим советником по военным вопросам. Слева почти касаясь начальственного плеча переваливаясь с ноги на ногу шел Хайа — начальник наемников, приближенный Наместником, после гибели в бою Вардена, предыдущего военачальника.
За ними важно семенил городской совет. Специально для них на помосте были поставлены стулья. Когда приготовления были окончены и все заняли свои места, Эйстерлин внушительно выступил вперед, повернувшись к площади.
— Горожане! — уверенным
По толпе пронесся растерянный шепоток. Начало речи было неожиданным.
— Сожалею о том, что не проявил достаточно твердости когда следовало. Что не ответил на брошенный нашему народу вызов! Понадеялся на честь своего трусливого врага, — Наместник пристыжено склонил голову, словно в покаянии. — И ценой тому стали многочисленные беды наши! Смерти наших детей, отцов и братьев! Их кровь, пролитая на стылую землю не была напрасной, обещаю и клянусь! Она еще даст щедрые всходы в будущем! Таково наше будущее, чью радужную благодать поклялся я защищать!
Тут он немного призадумался, не перегнул ли друг Крейгана, писавший речь, с изящными оборотами «радужная благодать» в его устах весьма игривое словосочетание. На площади неуверенно свистнули, но тут же затихли. Особо ярых свистунов высматривала прохаживающаяся позади толпы стража.
— Но сейчас у нас есть другая беда, имя которой братоубийственная война! Имя которой голод! Имя которой кровожадная нечисть! Истинное имя которой… разобщенность! Да! Да! — перекрывая нарождающийся недовольный гул, быстро продолжил Наместник. — Разобщенность! В холодную зиму тепло дружбы греет не меньше, нежели тепло от очагов! И вы все знаете это лучше меня! Мы должны сплотиться, ради общей цели! Сплотиться для победы над хитрым Лисом, и злобным вороном! Сейчас, наш общий враг решил использовать против нас же, дорогие нам символы! Многие из вас слышали, что в Скальном Поясе Плетельщика начало твориться нечто странное! Будто бы кто-то восстанавливает Цитадель, нашего господина! Будто бы это сам Великий Дракон Триградья вновь облекся плотью! Это ложь!
Резко и зло выкрикнул он, да так, что кое-кто из горожан даже вздрогнул от испуга.
— Враг наш, прикидывается нашим другом! Это делается только лишь для того, чтобы отвлечь нас, заставить поверить в несбыточное! Отринуть руку настоящей помощи! Удивлены? Удивлены, братья? Есть в этом мире и друзья! Среди них — царь Брайдерийский Яромир Славный!
Кто-то ахнул. Кто-то закричал: «Измена!» Кто-то бранно выругался. Но площадь ожидающе молчала. Странно. Эйстерлин ждал куда большего негодования. Или прав был Крэйган и здешние люди выжаты как заморские финики? Умен бродяга…
Почти целый месяц Крейган убеждал Эйстерлина в правильности именно этого хода. И приводил достаточно убедительные аргументы в пользу такого решения.
— Царя Яромира уже давно печалят несчастья народа-соседа…
Договорить ему не дали. В начале улицы, за спинами спешно раздвигающейся толпы наметилось какое-то движение. Ему сопутствовали громогласные возгласы людей и поднимающаяся среди простонародья суета. Наемники ощутимо напряглись. Городской совет растерянно загудел. Эйстерлин забыв, что на него смотрят несколько тысяч человек выпучил глаза, самым постыдным образом.
К помосту медленно и вальяжно ступали черные кони, крайне могучей стати. На переднем — снежно-белом жеребце сидел, человек с ног до головы одетый в черное. Редкие серебряные украшения, очень тонкой работы, лишь оттеняли всю величественную мрачность легко узнаваемого горожанами наряда. Высоко в небе подобные живому вихрю кружили вороны, следуя за ним.
Всадник медленно поворачивал голову, словно разыскивая в многолюдье кого-то знакомого. И все отступали, замирая под властным взглядом направленным из тени капюшона.