Я возмужал [среди] печальных бурь,И дней моих поток, так долго мутный,[Теперь утих] [дремотою минутной]И отразил небесную лазурь.[Надолго ли?... а кажется прошлиДни мрачных бурь, дни горьких искушений]
* * *
Пора, мой друг, пора! [покоя] сердце просит -Летят за днями дни, и каждый час уноситЧастичку бытия, а мы с тобой вдвоемПредполагаем жить, и глядь - как раз - умрем.На свете счастья нет, но есть покой и воля.Давно завидная мечтается мне доля -Давно, усталый раб, замыслил я побегВ обитель дальную трудов и чистых нег.
* * *
Он между нами жилСредь племени ему чужого, злобыВ душе своей к нам не питал, и мыЕго любили. Мирный, благосклонный,Он посещал беседы наши. С нимДелились мы и чистыми мечтамиИ песнями (он вдохновен был свышеИ с высока взирал на жизнь). НередкоОн говорил о временах грядущих,Когда народы, распри позабыв,В великую семью соединятся.Мы жадно слушали поэта. ОнУшел на запад - и благословеньемЕго мы проводили. Но теперьНаш мирный гость нам стал врагом - и ядомСтихи свои, в угоду черни буйной,Он напояет. Издали до насДоходит голос злобного поэта,Знакомый голос!... боже! освятиВ нем сердце правдою твоей и миромИ возврати ему
* * *
Везувий зев открыл - дым хлынул клубом - пламяШироко развилось, как боевое знамя.Земля волнуется - с шатнувшихся колоннКумиры падают! Народ, гонимый [страхом],Под каменным дождем, [под воспаленным прахом],Толпами, стар и млад, бежит из града вон.
* * *
Стою
печален на кладбище.Гляжу кругом - обнаженоСвятое смерти пепелищеИ степью лишь окружено.И мимо вечного ночлегаДорога сельская лежит,По ней рабочая телега изредка стучит.Одна равнина справа, слева.Ни речки, ни холма, ни древа.Кой-где чуть видятся кусты.Немые камни и могилыИ деревянные крестыОднообразны и унылы.
ПЕСНИ ЗАПАДНЫХ СЛАВЯН.
Предисловие.
Большая часть этих песен взята мною из книги, вышедшей в Париже в конце 1827 года, под названием La Guzla, ou choix de Poésies Illyriques, recueillies dans la Dalmatie, la Bosnie, la Croatie et l'Herzégowine. Неизвестный издатель говорил в своем предисловии, что, собирая некогда безыскусственные песни полудикого племени, он не думал их обнародовать, но что потом, заметив распространяющийся вкус к произведениям иностранным, особенно к тем, которые в своих формах удаляются от классических образцов, вспомнил он о собрании своем и, по совету друзей, перевел некоторые из сих поэм, и проч. Сей неизвестный собиратель был не кто иной, как Мериме, острый и оригинальный писатель, автор Театра Клары Газюль, Хроники времен Карла IX, Двойной Ошибки и других произведений, чрезвычайно замечательных в глубоком и жалком упадке нынешней французской литературы. Поэт Мицкевич, критик зоркий и тонкий и знаток в словенской поэзии, не усумнился в подлинности сих песен, а какой-то ученый немец написал о них пространную диссертацию.
Мне очень хотелось знать, на чем основано изобретение странных сих песен: С. А. Соболевский, по моей просьбе писал о том к Мериме, с которым был он коротко знаком и в ответ получил следующее письмо:
Paris, 18 janvier 1835.
Je croyais, Monsieur, que la Guzla n'avait eu que sept lecteurs, vous, moi et le prote compris; je vois avec bien du plaisir que j'en puis compter deux de plus ce qui forme un joli total de neuf et confirme le proverbe que nul n'est prophète en son pays. Je répondrai candidement à vos questions. La Guzla a été composée par moi pour deux motifs, dont le premier était de me moquer de la couleur locale dans laquelle nous nous jetions à plein collier vers l'an de grâce 1827. Pour vous rendre compte de l'autre motif je suis obligé de vous conter une histoire. En cette même année 1827, un de mes amis et moi nous avions formé le projet de faire un voyage en Italie. Nous étions devant une carte traçant au crayon notre itinéraire; arrivés à Venise, sur la carte s'entend, et ennuyés des Anglais et des Allemands que nous rencontrions, je proposai d'aller à Trieste puis de là à Raguse. La proposition fut adoptée, mais nous étions fort légers d'argent et cette «douleur nompareille» comme dit Rabelais nous arrêtait au milieu de nos plans. Je proposai alors d'écrire d'avance notre voyage, de le vendre à un libraire et d'emloyer le prix à voir si nous nous étions beaucoup trompés. Je demandai pour ma part à colliger les poésies populaires et à les traduire, on me mit au défi, et le lendemain j'apportai à mon compagnon de voyage cinq ou six de ces traductions. Je passais l'automne à la campagne. On déjeunait à midi et je me levais à dix heures, quand j'avais fumé un ou deux cigares ne sachant que faire, avant que les femmes ne paraissent au salon, j'écrivais une ballade. Il en résulta un petit volume que je publiai en grand secret et qui mystifia deux ou trois personnes. Voici les sources où j'ai puisé cette couleur locale tant vantée: d'abord une petite brochure d'un consul de France à Banialouka. J'en ai oublié le titre, l'analyse en serait facile. L'auteur cherche à prouver que les Bosniaques sont de fiers cochons, et il en donne d'assez bonnes raisons. Il cite par-ci par-la quelques mots illyriques pour faire parade de son savoir (il en savait peut-être autant que moi). J'ai recueilli ces mots avec soin et les ai mis dans mes notes. Puis j'avais lu le chapitre intitu[l]é. De'costumi dei Morlachi, dans ie voyage en Dalmatie de Fortis. Il a donné le texte et la traduction de la complainte de la femme de Hassan Aga qui est réellement illyrique; mais cette traduction était en vers. Je me donnai une peine infinie pour avoir une traduction littérale en comparant les mots du texte qui étaient répétés avec l'interprétation de l'abbé Fortis. A force de patience, j'obtins un mot [à] mot, mais j'etais embarrassé encore sur quelques points. Je m'adressai à un de mes amis qui sait la russe. Je lui lisais le texte en le prononcant à l'italienne, et il le comprit presque entièrement. Le bon fut, que Nodier qui avait déterré Fortis et la ballade de Hassan Aga, et l'avait traduite sur la traduction poétique de l'abbé en la poétisant encore dans sa prose, Nodier cria comme un aigle que je l'avais pillé. Le premier vers illyrique est:
Scto s bieli u gorje zelenoï
Fortis a traduit:
Che mai biancheggia nel verde Bosco
Nodier a traduit bosco par plaine verdoyante; c'etait mal tomber, car on me dit que gorje veut dire colline. Voil[à] mon histoire. Faites mes excuses à M. Pouchkine. Je suis fier et honteux à la fois de l'avoir attrapé, и проч.
Король ходит большими шагамиВзад и вперед по палатам;Люди спят — королю лишь не спится:Короля султан осаждает,Голову отсечь ему грозитсяИ в Стамбул отослать ее хочет.Часто он подходит к окошку;Не услышит ли какого шума?Слышит, воет ночная птица,Она чует беду неминучу,Скоро ей искать новой кровлиДля своих птенцов горемычных.Не сова воет в Ключе-граде,Не луна Ключ-город озаряет,В церкви божией гремят барабаны,Вся свечами озарена церковь.Но никто барабанов не слышит,Никто света в церкви божией не видит,Лишь король то слышал и видел;Из палат своих он выходитИ идет один в божию церковь.Стал на паперти, дверь отворяет...Ужасом в нем замерло сердце,Но великую творит он молитвуИ спокойно в церковь божию входит.Тут он видит чудное виденье:На помосте валяются трупы,Между ими хлещет кровь ручьями,Как потоки осени дождливой.Он идет, шагая через трупы,Кровь по щиколку [2] ему досягает...Горе! в церкви турки и татарыИ предатели, враги богумилы. [3]На амвоне сам султан безбожный,Держит он наголо саблю,Кровь по сабле свежая струитсяС вострия до самой рукояти.Короля незапный обнял холод:Тут же видит он отца и брата.Пред султаном старик бедный справа,Униженно стоя на коленах,Подает ему свою корону;Слева, также стоя на коленах,Его сын, Радивой окаянный,Басурманскою чалмою покрытый(С тою самою веревкою, которойУдавил он несчастного старца),Край полы у султана целует,Как холоп, наказанный фалангой [4] .И султан безбожный, усмехаясь,Взял корону, растоптал ногамиИ промолвил потом Радивою:«Будь над Боснией моей ты властелином,Для гяур-христиан беглербеем» [5] .И отступник бил челом султану,Трижды пол окровавленный целуя.И султан прислужников кликнулИ сказал: «Дать кафтан Радивою! [6]Не бархатный кафтан, не парчовый,А содрать на кафтан РадивояКожу с брата его родного».Бусурмане на короля наскочили,Донага всего его раздели,Атаганом ему кожу вспороли,Стали драть руками и зубами,Обнажили мясо и жилы,И до самых костей ободрали,И одели кожею Радивоя.Громко мученик господу взмолился:«Прав ты, боже, меня наказуя!Плоть мою предай на растерзанье,Лишь помилуй мне душу, Иисусе!»При сем имени церковь задрожала,Все внезапно утихнуло, померкло, —Все исчезло — будто не бывало.И король ощупью в потемкахКоё-как до двери добралсяИ с молитвою на улицу вышел.Было тихо. С высокого небаГород белый луна озаряла.Вдруг взвилась из-за города бомба [7] ,И пошли бусурмане на приступ.
1
Фома I был тайно умерщвлен своими двумя сыновьями Стефаном и Радивоем в 1460 году. Стефан ему наследовал. Радивой, негодуя на брата за похищение власти, разгласил ужасную тайну и бежал в Турцию к Магомету II. Стефан, по внушению папского легата, решился воевать с турками. Он был побежден и бежал в Ключ-город, где Магомет осадил его. Захваченный в плен, он не согласился принять магометанскую веру, и с него содрали кожу.
2
Щиколодка, по московскому наречию щиколка.
3
Так называют себя некоторые иллирийские раскольники.
4
Фаланга, палочные удары по пятам.
5
Радивой никогда не имел этого сана; и все члены королевского семейства истреблены были султаном.
6
Кафтан, обыкновенный подарок султанов.
7
Анахронизм.
2. ЯНКО МАРНАВИЧ
Что в разъездах бей Янко Марнавич?Что ему дома не сидится?Отчего двух ночей он срядуПод одною кровлей не ночует?Али недруги его могучи?Аль боится он кровомщенья?Не боится бей Янко МарнавичНи врагов своих, ни кровомщенья.Но он бродит, как гайдук бездомный,С той поры, как Кирила умер.В
церкви Спаса они братовались, [8]И были по богу братья;Но Кирила несчастливый умерОт руки им избранного брата.Веселое было пированье,Много пили меду и горелки;Охмелели, обезумели гости,Два могучие беи побранились.Янко выстрелил из своего пистоля,Но рука его пьяная дрожала.В супротивника своего не попал он,А попал он в своего друга.С того времени он, тоскуя, бродит,Словно вол, ужаленный змиею.Наконец он на родину воротилсяИ вошел в церковь святого Спаса.Там день целый он молился богу,Горько плача и жалостно рыдая.Ночью он пришел к себе на домИ отужинал со своей семьею,Потом лег и жене своей молвил:«Посмотри, жена, ты в окошко.Видишь ли церковь Спаса отселе?»Жена встала, в окошко погляделаИ сказала: «На дворе полночь,За рекою густые туманы,За туманом ничего не видно».Повернулся Янко МарнавичИ тихонько стал читать молитву.Помолившись, он опять ей молвил:«Посмотри, что ты видишь в окошко?»И жена, поглядев, отвечала:«Вижу, вон, малый огонечекЧуть-чуть брезжит в темноте за рекою».Улыбнулся Янко МарнавичИ опять стал тихонько молиться.Помолясь, он опять жене молвил:«Отвори-ка, женка, ты окошко:Посмотри, что там еще видно?»И жена, поглядев, отвечала:«Вижу я на реке сиянье,Близится оно к нашему дому».Бей вздохнул и с постели свалился.Тут и смерть ему приключилась.
8
Трогательный обычай братования, у сербов и других западных славян, освящается духовными обрядами.
Радивой поднял желтое знамя:Он идет войной на бусурмана.А далматы, завидя наше войско,Свои длинные усы закрутили,Набекрень надели свои шапкиИ сказали: «Возьмите нас с собою: [10]Мы хотим воевать бусурманов».Радивой дружелюбно их принялИ сказал им: «Милости просим!»Перешли мы заповедную речку,Стали жечь турецкие деревни,А жидов на деревьях вешать [11] .Беглербей со своими бошнякамиПротив нас пришел из Банялуки; [12]Но лишь только заржали их кониИ на солнце их кривые саблиЗасверкали у Зеницы-Великой,Разбежались изменники далматы;Окружили мы тогда РадивояИ сказали: «Господь бог поможет,Мы домой воротимся с тобоюИ расскажем эту битву нашим детям».Стали биться мы тогда жестоко,Всяк из нас троих воинов стоил;Кровью были покрыты наши саблиС острия по самой рукояти.Но когда через речку сталиТесной кучкою мы переправляться,Селихтар [13] с крыла на нас ударилС новым войском, с конницею свежей.Радивой сказал тогда нам: «Дети,Слишком много собак-бусурманов,Нам управиться с ними невозможно.Кто не ранен, в лес беги скорееИ спасайся там от селихтара».Всех-то нас оставалось двадцать,Все друзья, родные Радивою,Но и тут нас пало девятнадцать;Закричал Георгий Радивою:«Ты садись, Радивой, поскорееНа коня моего вороного;Через речку вплавь переправляйся,Конь тебя из погибели вымчит».Радивой Георгия не послушал,Наземь сел, поджав под себя ноги.Тут враги на него наскочили,Отрубили голову Радивою.
9
Неизвестно, к какому происшествию относится эта песня.
10
Потеря сражения приписывается далматам, ненавистным для влахов.
11
Жиды в турецких областях суть вечные предметы гонения и ненависти. Во время войны им доставалось от мусульман и христиан. Участь их, замечает В. Скотт, походит на участь летучей рыбы. — Мериме.
12
Банялука, прежняя столица Боснийского пашалыка.
13
Селихтар, меченосец.
4. ФЕОДОР И ЕЛЕНА
. . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . .Стамати был стар и бессилен,А Елена молода и проворна;Она так-то его оттолкнула,Что ушел он охая да хромая.Поделом тебе, старый бесстыдник!Ай да баба! отделалась славно!Вот Стамати стал думать думу:Как ему погубить бы Елену?Он к жиду лиходею приходит,От него он требует совета.Жид сказал: «Ступай на кладбище,Отыщи под каменьями жабуИ в горшке сюда принеси мне».На кладбище приходит Стамати,Отыскал под каменьями жабу [14]И в горшке жиду ее приносит.Жид на жабу проливает воду,Нарекает жабу Иваном(Грех велик христианское имяНарещи такой поганой твари!).Они жабу всю потом искололи,И ее — ее ж кровью напоили;Напоивши, заставили жабуОблизать поспелую сливу.И Стамати мальчику молвил:«Отнеси ты Елене эту сливуОт моей племянницы в подарок».Принес мальчик Елене сливу,А Елена тотчас ее съела.Только съела поганую сливу,Показалось бедной молодице,Что змия у ней в животе шевелится.Испугалась молодая Елена;Она кликнула сестру свою меньшую.Та ее молоком напоила,Но змия в животе все шевелилась.Стала пухнуть прекрасная Елена,Стали баить: Елена брюхата.Каково-то будет ей от мужа,Как воротится он из-за моря!И Елена стыдится и плачет,И на улицу выйти не смеет,День сидит, ночью ей не спится,Поминутно сестрице повторяет:«Что скажу я милому мужу?»Круглый год проходит, и — ФеодорВоротился на свою сторонку.Вся деревня бежит к нему навстречу,Все его приветно поздравляют;Но в толпе не видит он Елены,Как ни ищет он ее глазами.«Где ж Елена?» — наконец он молвил;Кто смутился, а кто усмехнулся,Но никто не отвечал ни слова.Пришел он в дом свой, — и видит,На постеле сидит его Елена.«Встань, Елена», — говорит Феодор.Она встала, — он взглянул сурово.«Господин ты мой, клянусь богомИ пречистым именем Марии,Пред тобою я не виновата,Испортили меня злые люди».Но Феодор жене не поверил:Он отсек ей голову по плечи.Отсекши, он сам себе молвил:«Не сгублю я невинного младенца,Из нее выну его живого,При себе воспитывать буду.Я увижу, на кого он походит,Так наверно отца его узнаюИ убью своего злодея».Распорол он мертвое тело.Что ж! — на место милого дитяти,Он черную жабу находит.Взвыл Феодор: «Горе мне, убийце!Я сгубил Елену понапрасну:Предо мной она была невинна,А испортили ее злые люди».Поднял он голову Елены,Стал ее целовать умиленно,И мертвые уста отворились,Голова Елены провещала:«Я невинна. Жид и старый СтаматиЧерной жабой меня окормили».Тут опять уста ее сомкнулись,И язык перестал шевелиться.И Феодор Стамати зарезал,А жида убил, как собаку,И отпел по жене панихиду.
Как покинула меня Парасковья,И как я с печали промотался,Вот далмат пришел ко мне лукавый:«Ступай, Дмитрий, в морской ты город,Там цехины, что у нас каменья.Там солдаты в шелковых кафтанах,И только что пьют да гуляют:Скоро там ты разбогатеешьИ воротишься в шитом долиманеС кинжалом на серебряной цепочке.И тогда-то играй себе на гуслях;Красавицы побегут к окошкамИ подарками тебя закидают.Эй, послушайся! отправляйся морем;Воротись, когда разбогатеешь».Я послушался лукавого далмата.Вот живу в этой мраморной лодке,Но мне скучно, хлеб их мне, как камень,Я неволен, как на привязи собака.Надо мною женщины смеются,Когда слово я по-нашему молвлю;Наши здесь язык свой позабыли,Позабыли и наш родной обычай;Я завял, как пересаженный кустик.Как у нас бывало кого встречу,Слышу: «Здравствуй, Дмитрий Алексеич!»Здесь не слышу доброго привета,Не дождуся ласкового слова;Здесь я точно бедная мурашка,Занесенная в озеро бурей.