Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется
Шрифт:
Долго продолжалась беседа Леона со строителем. Бенедя тем временем сидел на крыльце и грелся на солнце.
Наконец спустя некоторое время появился строитель, какой-то кислый как будто, и, не обращая внимания на Бенедю, ушел. Через несколько минут вышел и Леон.
— Тебе нужна работа? — спросил он Бенедю
— Конечно, барин, человек живет работой — значит, работа для него все равно что жизнь.
— Да, но, видишь, пан строитель не хочет тебя держать здесь, в Дрогобыче. Но ты не горюй: я начинаю сейчас строить в Бориславе новую паровую мельницу, там тебе работы буде! достаточно.
— В Бориславе?.. Паровую мельницу?.. — изумился Бенедя, но сразу же замолчал, не смея пускаться с таким важным барином
— Ну, что ж ты так удивился? — спросил, усмехаясь, Леон. — Мельница — так мельница: тебе, каменщику, все равно.
— Да я уж и сам подумал, что панское дело приказывать, а наше дело работать. Мельница — так мельница…
— Только, видишь ли, я хотел бы, чтобы постройка была немудреная, так себе, в два кирпича, одноэтажная, но пошире. Это не будет обыкновенная паровая мельница, какие все строят. Я нашел такого человека, который все это придумал и план сделал и сам будет вести работу. Но, видишь, строитель уж очень носом начал крутить, когда увидел этот план. Ну, а ты разбираешься в том, как нужно работать по плану?
— Почему же нет? Если человек имеет под рукой чертеж и масштаб, то это не великая штука…
— Да, да, разумеется, не великая штука, — сказал Леон. — Так вот, видишь ли, я не всегда смогу наблюдать за тем, что там делается, в Бориславе, а строитель так здесь со мной спорил, что готов спутать мне все и построить не так, как в плане указано. Так я уж буду тебя просить, чтобы ты, в случае если что не так, дал мне знать.
Бенедя с изумлением слушал все, что говорил ему Леон. Что это за мельница такая, что строитель от нее нос воротит, а пан боится, чтобы он не сделал иначе, чем в плане указано? И с чего это вдруг Леону пришло в голову просить его, чтобы он следил за строителем? Бенедя не мог найти в своей голове ответа на все эти вопросы и стоял перед Леоном, как бы колеблясь.
— Не бойся, будь только правдив со мной, и ты не пожалеешь об этом. Пока будет идти строительство в Бориславе, до тех пор ты будешь там, и на жалованье не подручного, а каменщика. А потом посмотрим.
Бенедя еще пуще прежнего удивился. Откуда вдруг такая щедрость у Леона? «А впрочем, кто его знает, — продолжал он раздумывать, — может быть, ему и в самом деле это необходимо, вот он и платит. Разве для него это большое дело? А для бедного помощника каменщика все-таки благодеяние большое». Размышляя так, Бенедя решил согласиться на условия Леона, еще и поблагодарил его за милость.
— Ну-ну, не благодари, — ответил Леон. — Я не благодарности от тебя требую, а верной службы. Если будешь стараться, я тебя, конечно, не забуду. А теперь иди собирайся как можно скорее в Борислав, чтобы завтра же ты мог быть на месте — за Бориславом, возле реки.
С этими словами Леон дал Бенеде несколько ренских задатка и пошел в дом.
Бенедя не надеялся на такой успех. Радостный вернулся он домой и рассказал своей старой матери обо всем, что сегодня с ним приключилось.
— Что делать, мать! — закончил он свой рассказ. — Надо брать работу там, где дают. Пойду в Борислав.
— Да я тебе, сынок, и не перечу, а только помни: всегда по правде живи и к дурному никогда рук не прикладывай. С этой мельницей, сдается мне, что-то не так. Бог его знает, что себе этот толстопузый задумал, а ты, знай, беспокойся о своей душе, за собой смотри.
— Мне и самому показалось, что здесь что-то не так, как он говорит. А то, что он просит меня присматривать за строителем, мне и вовсе не понравилось. Правда, строитель наш — плут и пройдоха, но с чего это он мне, простому рабочему, наказал присматривать за паном? Ну, а если бы я и в самом деле что-нибудь заметил неладное, я бы и без его денег сказал бы ему обо всем. Посмотрим, что будет.
Но когда Бенедя совсем уже собрался в дорогу и стал прощаться с матерью, старуха ни с того ни с сего начала плакать и, обняв сына,
— Ну, довольно же, мама, довольно, скоро увидимся! — утешал ее Бенедя.
— Ой, сыночек, хорошо тебе говорить! — ответила мать плача. — Разве ты не видишь, как я стара? Мне еще день — час пожить, да и жизнь вся. Как посмотри, что ты уходишь от меня, так и чудится мне, что уж никогда больше тебя не увижу.
— Пусть бог милует! Мама, что вы говорите!..
— То говорю, что мне сердце подсказывает. И еще мне сдается, что ты, сынок, идешь в этот Борислав, как в западню какую, и что было бы лучше, если бы ты отнес этот задаток и остался тут.
— Но, мамочка, с чем оставаться здесь, когда работы нет? Я же вам говорю, что чуть увижу что-нибудь недоброе, так пусть меня пан хоть всего озолотит, я и часа не останусь работать у него.
— Хорошо, иди, если такова твоя воля, я тебе не запрещаю, и пускай тебя господь благословит!
И старая мать со слезами проводила своего сына на дорогу, ведущую в Борислав, а когда вернулась в свою лачугу и осталась одна, долго стояла с заломленными руками, а затем зарыдала:
— Сыночек мой! Пусть тебя бог благословит на добром пути! А я уж, видно, не увижусь с тобой!
Было воскресенье, когда Бенедя отправился в дорогу. В церкви, мимо которой он проходил, дьячки гремели «хвалу божью». А рядом, на убогой дрогобычской мостовой, возле каменной ограды сидели группами рабочие в пропитанных нефтью рубахах и драных кафтанах, ожидая, когда окончится «хвала божья», чтобы двинуться затем в Борислав. Одни из них крестились и шептали «Отче наш», другие дремали на солнцепеке, некоторые же держали в руках десяти крейцеровые хлебцы и лук и ели, откусывая от целого, не разрезанного хлеба. Бенедя не задерживался возле церкви, потому что хоть от Дрогобыча до Борислава и не очень далеко — всего какая-нибудь миля — и хоть ему не нужно было искать работу, подобно большей час «и этих нефтяников, но ему сказали, что в Бориславе очень трудно найти квартиру, а ему хотелось устроиться где-нибудь недалеко от «фабрики», на которой он должен был работать: после несчастного случая во время закладки он чувствовал сильную слабость в ногах и знал, что по бориславской не просыхающей грязи далеко ходить не сможет. Поэтому Бенедя спешил в Борислав, чтобы отыскать себе жилище, пока не нахлынули туда толпы рабочего люда и не заняли все углы. Но ему нужно было нанять квартиру на длительное время, хотя бы на месяц; найти такое помещение было труднее, так как в Бориславе большую часть всяких углов сдают пришлому люду на одну ночь, что значительно выгоднее хозяевам.
Каково же было удивление Зенеди, когда, выйдя за город, он увидел, что на всем протяжении дороги, куда только достигал взгляд, виднелись группы нефтяников, медленно шагавших в облаках пыли. Эти не ждали окончания «хвалы божьей», а торопились, чтобы заполучить хоть какую-нибудь работу. У каждого была грязная полотняная сумка, где лежал кусок хлеба; у некоторых торчали из сумок зеленые стебли молодого лука. Бенедя вначале молча обгонял этих людей и шел один. Но вскоре ему стало скучно и тоскливо идти одному. Солнце жгло высушенную и потрескавшуюся землю. Хотя май был уже на исходе, но по хлебам в поле это никак не было заметно. Овсы, едва взойдя, завяли без дождя и полегли на землю. Озимая рожь поднялась немного над землей, но так и осталась в трубках и не колосилась, хотя для этого было самое время. Яровые и картошка еще и не взошли: земля, покрывшаяся коркой и выжженная солнцем, не давала посевам никакой влаги. Уныние охватывало, лишь взглянешь на поле. Только крапива и репейник, рано проросшие и пустившие глубже в землю свои извилистые корни, буйно разрастались. А солнце все жгло и палило; тучи, будто смеясь над бедными нефтяниками, всё надвигались к вечеру, а затем, не уронив ни капли дождя, растаяли к ночи.