Стихотворения и поэмы

Чиковани Симон Иванович

Всё, что я думаю и делаю,— во славу свежести твоей, кровь моя влита в хлопья белые, но стали хлопья лишь белей. Я кровь свою с твоею смешивал, и на весах твоих мостов я столько раз все мысли взвешивал, и снова взвесить их готов! В лицо твой каждый домик помню я, я по Метехи колесил, бокалы, сумерками полные, к губам в

Исани подносил. Тбилиси, дай побольше трудности. Наполни мне еще полней дорожным провиантом юности корзину зрелости моей. Да, я — труба родного города, и быть иным не приучусь; живой — я твое горло гордое, умру — в твой корень превращусь. 1956

120. В тени платанов. Перевод Б. Пастернака

По обсаженной улице этой я ходил молодою порой. Под платанами два силуэта. Это — мой, а второй — это твой. Ты проходишь под ними, не глядя. Ты идешь, не смотря на листву. Очутившись опять в их прохладе, я былое обратно зову. Под стволами воронки в панели. Камнем выложены их края. Наши тени близ них уцелели — вот моя, а вот эта — твоя. Листья осенью прыщут, увянув, облетает, лежит большинство. Если срубят один из платанов, в яму стану я вместо него. Не платаны уходят, а время, а платаны глядят ему вслед. Я стою здесь с деревьями всеми и тебе посылаю привет. Я шаги твои раньше узнаю, чем платаны начнут шелестеть. Ты меня на панели у края, как бывало, по-прежнему встреть. 1956

121. На набережной. Перевод Б. Ахмадулиной

Я в семь часов иду — так повелось — по набережной, в направленье дома, и продавец лукавый папирос мне смотрит вслед задумчиво и долго. С лотком своим он на углу стоит, уставится в меня и не мигает. Будь он неладен, взбалмошный старик! Что знает он, на что он намекает?.. О, неужели ведомо ему, что, человек почтенный и семейный, в своем дому, в своем пустом дому, томлюсь я от чудачеств и сомнений? Я чиркну спичкой — огонек сырой возникнет. Я смотрю на это тленье, и думы мои бродят над Курой, как бы стада, что ищут утоленья. Те ясени, что посадил Важа, я перенес в глубокую долину, и нежность моя в корни их вошла и щедро их цветеньем одарила. Я сердце свое в тонэ закалил, и сердце стало вспыльчивым и буйным. И всё ж порою из последних сил тянул я лямку — одинокий буйвол. О старость, приговор твой отмени и детского не обмани доверья. Не трогай палисадники мои, кизиловые не побей деревья. Позволь, я закатаю рукава. От молодости я изнемогаю — пока живу, пока растет трава, пока люблю, пока стихи слагаю. 1956

122. Поездка за солью. Перевод Е. Евтушенко

Я в Агзеван за солью еду. Сижу в раздумье на арбе и сам с собой веду беседу и о тебе и о себе. Вол тянет изо всех силенок, а впереди туман, туман… Мне хватит слез твоих соленых! К чему мне ехать в Агзеван! Печалью полон я огромной, себя сомненьями казню. Тягучий скрип оси аробной мне клонит голову ко сну. Сейчас бы сладко и устало над мирно дремлющей рекой лизнуть соленые кристаллы, кусок скалы отбив киркой! Я только с сахаром был в ссоре. Всегда я с солью дружен был. Чтобы не так горчило горе, его, как черный хлеб, солил! Я столько знал и бед и боли. Меня мотало — лишь держись! Так много в жизни нужно соли! Ей-богу — с нею слаще жизнь! 1956

123. Табак. Перевод Б. Пастернака

Верным спутником был мне табак. Не смогу я расстаться с куреньем, Спичка гонит души моей мрак, Стройность звезд придает размышленьям. За работою дым табака Самый лучший мой друг и советчик. Струйки тянутся в высь потолка Через серые звенья колечек. Точно ладан окутал алтарь, Или дым в курене, как в берлоге, Или в рощу врезается гарь Паровоза с железной дороги.