Стихотворения и поэмы

Полежаев Александр Иванович

2-я Как? Что? Он на ноге? 1-я Контракт уж подписал: Что выиграет туз, тем пользуется дама. 2-я Fi donc! [82] Так нагло жить и не бояться срама! А этот пасмурный и скучный кавалер, Разбитый лошадьми, точь-в-точь как grande mis`ere, [83] — Из двух: или влюблен, или глупец тяжелый!

82

Тьфу! (фр.). — Ред.

83

Неудача, беда (фр). — Ред.

1-я Тс!.. Кажется, идут! Оправимся, пойдем!.. _____ Каков был разговор! Что думаешь о нем? А в заключение как выражено внятно: „Влюблен или глупец!..“ Не правда ли, приятно! А делать нечего: наука для ушей; Недаром говорят: есть кошки для мышей. Итак, оправившись, как скромные девицы, Вернулся я опять в клоб новостей столицы. Вхожу — и вижу там всезнаек дорогих В кругу их маменек и тетенек седых. Они уже опять и кротко и невинно, Как куколки, сидят в беседе благочинной И, только изредка кивая головой, Дивуются вранью рассказчицы одной. Я долго не спускал исподтишка их с глазу, Но вдруг: „От сорока и восемьдесят мазу…“ — Раздалося в углу. И что же? Мой брюнет (Что ныне на ноге), огромнейший пакет Имея пред собой наличных ассигнаций, Оставя козырей к услугам древних граций, Как бес, понтирует с каким-то толстяком. Что раз, то „attendez!“, то транспорт, то с углом!.. Толстяк уже пыхтит, лицо краснее рака, А всё задорнее заманчивая драка! Но наконец нет сил!.. „Нельзя ль переменить? Прошу, мечите вы!.. Хоть карту бы убить!..“ Ни слова вопреки. Серьезно, равнодушно Колоды обменил злодей его послушный И мечет. Первая убита толстяком; Вторая также. Туз и дама пик с углом Убиты. Карты в тос. Толстяк свободней дышит. Другая талия — толстяк берет и пишет. „Тьфу, счастие!“ — ворчит с досадою брюнет И с места пересел. „Пятьсот рублей валет!“ Вспотевшая рука банкёра задрожала… Ждут оба… карты нет… идет — направо пала! „Насилу!.. Он опять!.. Проклятое плие!.. Он и отыгрывать! Скажите, сряду две И три!.. Опять идет!“ Признаться, эта сцена — Игры и счастия слепая перемена — Невольно и меня влекла в среду толпы Зевак, которые, недвижны, как столбы, У стульев игроков, разиня рот, стояли И с нетерпением конца задачи ждали. Понтёр не сводит глаз; торопится брюнет — И вдруг четвертый раз на правую валет! „Фальшь! — толстый закричал. — Вот скраденная карта!“ Хватает за рукав и с первого азарта С размаху бац его колодою в висок!.. Банкёр встает, но стул как раз сбивает с ног. Кровь брызжет. Деньги, стол, мел, щетки, два стакана Летят за ним вослед без цели и без плана. „Убийство! Караул! Спасите! — раздалось, И всё собрание рекою разлилось.— Гей, люди, кучера! Салопы и кареты!“ Бегут по лестнице, едва полуодеты, Теснятся, падают, толкаются, пищат — И мигом опустел плачевный маскарад… Я… Боже упаси свидетельственной роли! И что мудреного? Боясь такой же доли, Хоть сроду не бывал картежным подлецом, Схватив чужой картуз, скорей оттоль бегом. Зову извозчика, скачу как из содома, И вот, как видишь сам, сейчас лишь только дома! Петрушка, где халат? Сними скорее фрак, Оправь мою постель, дай трубку и табак!.. Гостей не принимать! Гони их, бей, коль можно,— И убирайся сам… Я зол теперь безбожно!» Между 1829 и 1831

104. Кредиторы

Что

делать мне от кредиторов? Они замучили меня! От их преследующих взоров Хоть бросься в воду из огня! Пугаясь встречи их накладной, Везде я бегаю, как вор; Но, боже мой, как ни досадно, Где ни ступи — всё кредитор! Как саранча, как ополченья Теней, лишенных погребенья, Вокруг Хароновой ладьи,— Толпятся вкруг меня стадами С своими жадными руками Враги-мучители мои! Как на трепещущее тело В степи упавшего быка Глядит толпа воронья смело, Алкая жданного куска,— Так мне глядят они в глаза С ландшафтом харь и выраженья Досады, злости, нетерпенья, Притворной ласки — и следят Меня, как рыбу или клад! «Когда же? Скоро ли? Да что же? Нам деньги нужны — ведь пора. Легко ли ждали мы!» О боже, Хоть отрекайся от двора! Им деньги надобны — вот повесть: Кому же не надобны они? Сошлюсь на чью хотите совесть. Я вновь бы занял сотни три,— Да что ж, когда никто не верит, А только требуют уплат; Тут и <монах> залицемерит, Как за грехи потянут в ад! «Как быть, любезные, терпите! — Заимодавцам мой ответ.— В другое время приходите, Теперь, ей-ей, ни гроша нет!» Отпевши так серьезным тоном Иль «Добрый день!», иль «Добра ночь!», И, кто с упреком, кто с поклоном, Они идут лениво прочь. Что ж, други? Честность, несомненно, В стране подсолнечной нужна, Но признаюсь вам откровенно: Нужда ужасна и сильна! Не всякий выгодно повздорит С негодной фурией-нуждой, За словом дело переспорит, Хоть будь волшебник не пустой! ………………………………………… ………………………………………… ………………………………………… ………………………………………… Скажу короче: благороден, ………………………………………… ………………………………………… Богат, покоен и свободен Кто обстоятельствам не раб, Кто сам больной и эскулап!.. Но тот, кого судьба от скуки Согнуть изволит в три дуги, Хоть будь сам черт, да пусты руки, Без покровительств и поруки, Тот нос и уши береги! Бывал и я когда-то в свете, Кой-что нередко замечал,— И что ж осталось на примете? Не много чести я видал! Случалось вскользь видать в прихожей Или на рынке где-нибудь, Но всё с такой дурною рожей, Что даже страшно и взглянуть! А у вельмож, господ чиновных, Военных, светских и духовных, ……………………………………… ……………………………………… ………… В.……………………… Картежных клобах и парадах Они являются без ней! А что того еще смешней,— Они с богатством и чинами Живут одними лишь долгами. И видел я издалека, Что от долгов иные бары, Хотя толсты, как самовары, Но вместе тоньше волоска И легче перышка гагары! Их очень много — перечесть За труд излишний почитаю, Но вот о чем вас вопрошаю: Куда ж они зарыли честь? Смотрите: Н*** спешит к обеду, В ландо разлегшись щегольком,— И вот, оставивши беседу, Домой торопится пешком. Карета, лошади, лакеи Исчезли вдруг, как чародеи,— Он конфискован за долги… И… здесь-то честь побереги!.. Спокойно лежа на диване С хорошей трубкой табаку, Имея тысяч сто в кармане — Да ни полтинника в долгу,— Конечно, нам о благородстве Легко судить и рассуждать И всех нечестных осуждать, Но при большом недоброхотстве Слепой фортуны мудрено Сказать, что бедность и раздолье, Квас и шампанское, подполье И пышный замок — всё равно! Привычка к старому невольно Банкрота мучит и крушит, И превратиться в Ира больно Тому, кто жил как сибарит. Что ж делать в море от ненастья? — Искусно править у кормы. Чем заменить потерю счастья? — Искусно деньги брать взаймы. «Но брать взаймы, так брать с отдачей,— Рычит кредиторский подьячий,— На это есть свои права». О золотая голова! Давай лишь денег нам поболе, Под роспись или под заклад (Чему не всякий, впрочем, рад), А там в твоей, пожалуй, воле По сроку требовать назад. Греми, великий муж, протестом И апелляций не забудь; Коль нужно будет, то присестом Махни по форме в земский суд И налепи на просьбе в пуд Печать свинцовой гирей с тестом… А мы червонные твои Меж тем на мелочь разменяем И, труся грозного судьи, Кой-где меж водкою и чаем, ………………………………………… Когда ж до медного рубля Съедим, убьем и протранжирим, То, совесть бережно храня, Тебе ж его на зубы кинем И будем вновь тебя просить, Нельзя ли вновь нас одолжить… Богат я, милый, — вот проценты, Изволь и с суммой получить. Без денег, — друг мой, документы Храни, чтоб всё не упустить! Расписка, вексель — деньги тоже; А если — вздор, — но от чего, Меж тем избави тебя боже! — В уплату рвенья твоего Ты не получишь ничего, То укрепись по-философски, Судом разделки не проси И, как процентщик, по-геройски Пустой урок перенеси! Зачем срамить себя бесславно? Припомни только без хлопот Панглоса мудрого расчет: Он показал, и очень явно, Что зло с добром в связи издавна И всё здесь к лучшему идет. Так что ж печальною мечтою Тревожить робкие умы? Перо с бумагой предо мною — Давайте денег мне взаймы. А вас, старинные знакомцы, Прошу мне в уши не жужжать И знать потверже, что червонцы Сходнее брать, чем отдавать. Отдам, отдам и вам, поверьте, Но, ради бога, вкруг меня Без шабаша не лицемерьте, Дождитесь радостного дня! Вот мы поправимся немного, Свалим огромные грехи — И не всегда невежды строго Судить нас будут за долги, Как ныне судят за стихи… Прощайте! — Ох, как будто стало Теперь на сердце веселей; Авось мучителей хоть мало Я тронул логикой своей. Вторая половина 1820-х годов

105. Чудак

Дорогой в град первопрестольный, Часа в четыре поутру, Игрой судьбины самовольной К ямскому сонному двору Примчались быстро друг за другом Две тройки и карета цугом. Улан — красавец и корнет, Мужчина в фраке средних лет И барышня свежее розы, С служанкой сивой, как морозы, Выходят — входят и: «Гей-гей! Давайте чаю поскорей!» Читатель, верно, вам знакомы Неугомонные содомы Неугомонных ямщиков, Итак, оставя кучеров И слуг вертеться возле сена И воевать за рубль промена, Посмотрим лучше на свою Разнообразную семью. Облокотяся нерадиво На стол, девица молчаливо Сидит за чайником своим; Улан, с искусством щегольским Играя перстнем и часами, В карман не лезет за словами И, как учтивый кавалер, Желает знать всё, например: Кто такова она? Откуда? Как имя ей? Мими, Земруда Или подобное тому? Находит в ней достоинств тьму, Обворожен ее румянцем, Дивится вслух прелестным пальцам, А втайне — ножке; да притом Он мыслит также о другом. Невольно барышня краснеет, Но он нимало не робеет, Осаду правильно ведет И смело в чашку рому льет… Другая резкая картина: Во фраке средних лет мужчина, Качая важно головой, Как будто занятый большой Алгебраической поверкой, С полуоткрытой табакеркой И весь засыпан табаком, Ходил задумчиво кругом. Вдруг, скуча долгим размышленьем, Подходит к барышне с почтеньем И предлагает ей… чего? — Понюхать… Барышня его Глазами мерит с удивленьем И отвечает с наклоненьем: «Покорно вас благодарю — Не нюхаю и не курю». В ответ ни слова, хладнокровно Отходит прочь сопутник скромный; Минуты две спустя потом Вновь угощает табаком: «Прошу понюхать!» — «Я сказала,— Смутясь девица отвечала,— Что я не нюхаю». Улан, Поставя выпитый стакан, Взглянул, скосясь, на господина, Но беззаботливая мина В широком фраке чудака Смягчила гнев его слегка. Пунш снова налит; всё как прежде. Но непонятному невежде Неймется — барышне опять Идет табак свой предлагать: «Прошу понюхать!» — Градом слезы Кропят ланит прелестных розы. «Что вам угодно от меня? — Вскричала жалостно она.— Подите дальше, ради бога!» — «Опять, уж это слишком много! — Вскричал значительно улан.— Вы наглы, сударь, вы буян! Прошу разделаться с корнетом За наглость даме пистолетом». — «Зачем не так: я очень рад». Готовы пули. Идут в сад. Курки на взводах — бац! С корнета Летит долой пол-эполета; Соперник жив, без картуза. Глядят, разиня рот, в глаза Друг другу храбрые герои; Потом сближаются — и двое Вдруг составляют одного! «Ура!» — и больше ничего… На стол являются бутылки. Улан, в движеньях гнева пылкий, Был в дружбе также щекотлив: В карманной книжке начертив Свой полный адрес в память другу, Пожал ему усердно руку, Два раза в лоб поцеловал И в ближний город поскакал. А барышня? И, други, прежде Пока забавному невежде Защитник скромности — корнет — Дал в руку смертный пистолет, Она, с досады и испуга, Не дождалась другого цуга И кое-как на четверне С двора свернула в тишине. А наш чудак с серьезной маской Теперь один в кибитке тряской Летит дорогой столбовой — На встречи новые и бой. И точно: вдруг в глуши крапивной Он слышит стон и вопль разрывный И колокольчик в стороне. Кинжал и сабля на ремне, Ружье с картечью у лакея,— Чего бояться? Не робея Летит крапивою на стон — И что ж, кого встречает он? Два мужика… один с дубиной, С звероподобной образиной, За вожжи держит лошадей Несчастной барышни моей; А кучер с старою служанкой Лежат бездушною вязанкой, Опутаны без рук и ног Веревкой вдоль и поперек… «О боже! Стой!» — вскричал он внятно; Вооруженный сбруей ратной, Спешит к красавице. Кинжал С ружьем и саблей заблистал. Злодеи в бегство. «Вы свободны!» — Гласит ей витязь благородный. Пошло всё прежним чередом, И он — в карете с ней вдвоем, Как друг и ангел-охранитель. «Чем заплачу вам, мой спаситель?» — Твердит девица чудаку. «Прошу понюхать табаку!» А после? Что болтать пустое? Они в Москву явились двое, Смеялись, думали; потом Накрыл священник их венцом; Потом всё горе позабыли, Гуляли, спали, ели, пили — И, приучившись к чудаку, Она привыкла к табаку. Вторая половина 1820-х годов

ЭРПЕЛИ И ЧИР-ЮРТ

Две поэмы

Evil be to him that evil thinks. [84]

Воинам Кавказа

106. Эрпели

ГЛАВА 1

Едва под Грозною [85] возник Эфирный город из палаток И раздался приветный крик Учтивых егерских солдаток: «Вот булки, булки, господа!» И, чистя ружья на просторе, Богатыри, забывши горе, К ним набежали, как вода; Едва иные на форштадте Найти успели земляков И за беседою о свате Иль об семействе кумовьев, В сердечном русском восхищенье И обоюдном поздравленье, Вкусили счастие сполна За квартой красного вина; Едва зацарствовала дружба,— Как вдруг, о тягостная служба! Приказ по лагерю идет: Сейчас готовиться в поход! Как вражья пуля, пролетела Сия убийственная весть, И с Ленью сильно зашумела На миг воинственная Честь. «Увы! — твердила Лень солдатам.— И отдохнуть вам не дано; Вам, точно грешникам проклятым, Всегда быть в муке суждено! Давно ль явились из похода — И снова, батюшки, в поход! Начальство только для народа Смышляет труд да перевод. Пожить бы вам хотя немного Под Грозной крепостью, друзья! Нет, нет у Розена ни бога, Ни милосердья, ни меня! Пойдете вы шататься в горы, Чеченцы, бестии и воры, Уморят вас без сухарей; Спросите здешних егерей!..» — «Молчать, негодная разиня! — В ответ презрительно ей Честь.— Я — сердца русского богиня И подавлю пятою лесть! Ужель вы, братцы, из отчизны Сюда спешили для того, Чтоб после слышать укоризны От сослуживца своего: „Они-де там не воевали, А только спали на печи, В станицах с девками играли Да в селах ели калачи!“ (Не воевали мы, бесспорно,— Есть время спать и воевать.) Вам был знаком лишь ветер горный, Теперь пора и горы знать; Вы целый год здесь ели дули, Арбузы, терн и виноград; Теперь — прошу — отведай пули, Кто духом истинный солдат! Винить начальство грех и глупо: Оно, ей-ей, умнее нас, И без причины вместо супа В котлы не льет гусиный квас. Идите в горы, будьте рады, Пора патроны расстрелять, За храбрость лестные награды Сочтут за долг вам воздавать; А егерям прошу не верить, Хоть Лень сослалась на их гурт: Они привыкли землемерить Одну дорогу в Старый Юрт». [86] Так Честь солдатам говорила, Паря над лагерем полка, И Лень печально и уныло Ушла, вздохнув издалека.

84

Позор тому, кто подумает об этом дурно (англ.). — Ред.

85

Крепость.

86

Старый Юрт — маленькая крепость в 18 верстах от Грозной. Возле самой крепости протекают между гор ручьи горячих минеральных вод.

Внезапно ожили солдаты: Везде твердят: «В поход, в поход!» Готовы. «Здравствуйте, ребяты!» — «Желаем здравия!» — И вот Выходят роты. Солнце блещет На грани ружей и штыков; Крест на грудь — и как море плещет В рядах походный гул шагов. Вот Розен!.. Как глава от тела, Он от дружин не отделен; Его присутствием несмелый Казак и воин оживлен! Его сребристые седины Приятны старым усачам: Они являют их глазам Давно минувшие картины, Глубоко памятные дни! Так прежде видели они Багратионов пред полками, Когда, готовя смерть и гром, Они под русскими орлами Шли защищать Романов дом, Возвысить блеск своей отчизны Или, к бессмертью на пути, Могилу славную найти Для вечной и бессмертной тризны! Так прежде сам он был знаком Седым служителям Беллоны; Свои надежды, обороны Они вторично видят в нем. И полк устроенной громадой По полю чистому валит, И ветер свежею отрадой Здоровых путников дарит. Всё живо: здесь неугомонный Гремит по воле барабан; Там хоры песни монотонной «Пал на сине море туман!..», Здесь «Здравствуй, милая…», с скачками Передового плясуна; Веселый смех между рядами И без запрету тишина. Глубокомыслящие канты И на черкесских жеребцах В доспехах горских адъютанты, Крутя столбом летучий прах, Сверкают, вьются пред глазами. День вечереет; за горой С полублестящими лучами Исчез бог света золотой. Луна серебряной лампадой Виднеет в небе голубом; Заря вечерняя прохладой Приятно веет над полком. Вперед, вперед! Еще немного — Близка до станции дорога! Вот ручеек горячих вод… Отбой!.. Окончен переход!..

ГЛАВА 2

Кто любит дикие картины В их первобытной наготе, Ручьи, леса, холмы, долины, В нагой природу красоте; Кого пленяет дух свободы, В Европе вышедшей из моды Назад тому немного лет,— Того прошу когда угодно Оставить университет И в амуниции походной Идти за мной тихонько вслед. Я покажу ему на свете Таких вещей оригинал, Которых, верно, в кабинете Он на ландкартах не видал, А, шедши фронтом, на походе Увидит их по сторонам, Как у себя на огороде Чеснок и редьку по грядам. Я покажу ему с улыбкой На степи верст по пятисот, На коих изредка ошибкой Ковыль с мордвинником растет, И, расстилаясь в день румяный, Цветник сей длинной полосой Блестит, как океан багряный, Своей колючею красой. Я покажу ему титана, Который сед и стар, как бес, В огромной области тумана Всегда в войне против небес! Из ребр его окаменелых Мильоном волн оледенелых Шумят и летом и зимой Ручьи с свирепой быстротой. Напрасно жар полдневный пышет, Сразясь с тройным его венком, Сердит и пасмурен, он дышит Одними вьюгами и льдом! Кругом, от моря и до моря, Хребты гранита и снегов, Как Эльборус, с природой споря, Стоят от бытности веков! И неприступная сияет Из облаков их высота; Туда лишь дерзкая мечта С царем пернатых долетает. Потом, направивши слегка Полет и взору и надежде, Я б показал сему невежде Крутые горы из песка, Которых около Валдая, Раз десять в Питер проезжая, Заметить,

верно, он не мог. А что за вид! Какой песок! Куда ваш славный воробьевский!.. Какой-нибудь писец московский Не только б в думе пожалел Засыпать им свой бред плутовский, Но, право б, горсть тихонько съел! Потом, пришедши с ним на берег, Я б показал ему Сулак, Лихую Сунжу или Терек; Не утерпел бы он никак, Чтобы не вскрикнуть: «Что такое, Вода иль грязные помои?» [87] В ответ: «Помилуйте, вода,— Сказал бы я ему невинно,— Попробуйте, она чиста, Как в Яузе или Неглинной!» Потом любезному дружку Я показал бы лес фруктовый, В котором с девушкой суровой Сойтись опасно пастушку, Затем что слишком мал в округе: Верст десять только есть к услуге, Да и довольно некрасив: Из грушей, персиков и слив! Спросил бы я его учтиво: Давно ль он прибыл из столиц? Едят ли там в июне сливы Без покровительства теплиц? На все вопросы таковые Глазища выпуча большие, Стоял бы он передо мной, Как сивка-бурка пред Бовой Или как лист перед травой; А я, в досужный час, от скуки, В Костеках или Ташкичу, Его ударя по плечу И взявши дружески за руки, Зашел бы с ним за буерак И, севши рядом, начал так; Мой милый! Очень натурально Вам всем, столичным петушкам, Из залы вышед танцовальной, Дивиться здешним чудесам. Вам всё здесь ново, всё забавно, Я очень верю, потому, Что я и сам еще недавно Облекся в ратную суму. И я, мой друг, в былые годы Ходил во фраках, да каких! Последней, самой лучшей моды, Короткофалдых, обрезных! Штаны на мне, я помню живо, Любил носить я широко, Из казимира и трико, Внизу с чешуйкою красивой. А сапоги — ты, верно, знал Все магазейны по бульвару — Мне немец Хейн всегда шивал По тридцати рублей за пару, На вес пять-шесть золотников. Вот был недавно я каков! Так обратимся мы к предмету: Я думал так же, как и ты, Готов был целый век по свету Искать чудес и красоты В природе мудрой и премудрой, Как нам твердит ученый хор, И восхищался до тех пор, Пока, мне кажется, за вздор Меня распудрили не пудрой, Как, может, ты предполагал. …………………………………………… …………………………………… и что же? Прошу пройтиться на Кавказ! С какою, думаешь ты, рожей Узнал заслуженный приказ? Не восхищался ли, как прежде, Одним названием «Кавказ»? Не дал ли крылышек надежде За чертовщиною лететь, Как-то: черкешенок смотреть, Пленяться день и ночь горами, О коих с многими глупцами По географии я знал, Эльбрусом, борзыми конями, Которых Пушкин описал, И прочая… Ах нет, мой милый! Я вспомнил то, кем прежде был, Во что господь преобразил,— И с миной кислой и унылой И нос и уши опустил! Пришед сюда, я взором диким Окинул всё, что прежде мне Казалось чудным и великим,— И всем скучал наедине, В шуму пиров и тишине! Вот эти дивные картины: Каскады, горы и стремнины… С окаменелою душой, Убитый горестною долей, На них смотрю я поневоле И, верь мне, вижу из всего Уродство — больше ничего! Быть может, друг мой (почему же Не быть подобному с тобой?), Поссорясь ветрено с судьбой, Ты сам наденешь фрак поуже Или две капли так, как мой; Тогда судить умнее станешь, Навек поклонишься мечтам — И удивляться перестанешь Кавказа вздорным чудесам!

87

Все реки на Кавказе чрезвычайно быстры и мутны.

ГЛАВА 3

Меж тем уходит день за днем Неизменяемым порядком; Жары над странственным полком Сменяет ночь в молчанье кратком; За переходом переход: Степьми, аулами, горами Московцы дружными рядами Идут послушно без забот. Куда? Зачем? В огонь иль воду? Им всё равно: они идут, В ладьях по Тереку плывут, По быстрой Сунже ищут броду; Разносит ветер вдоль реки С толпами ратных челноки; Бросает Сунжа вверх ногами Героев с храбрыми сердцами. [88] Их мочит дождь, их сушит пыль. Идут — и живы, слава богу! Друзья, поверьте, это быль! Я сам, что делать, понемногу Узнал походную тревогу, И кто что хочет говори, А я, как демон безобразный, В поту, усталый и в пыли, Мочил нередко сухари В воде болотистой и грязной И, помолившися потом, На камне спал покойным сном!.. А вы, бифстексы и котлеты, Домашней кухни суета, Какие лестные приветы Я вам выдумывал тогда! С каким живым воспоминаньем, С каким чудесным обоняньем Перед собой воображал! Я вас не резавши глотал, Без огурцов и кресс-салата… А на поверку, наконец, Увы, хоть съел бы огурец, Да нет их в ранце у солдата! …………………………………………… …………………………………………… Уже осталося за нами Довольно русских крепостей, В которых рядом с кунаками Живут семейства егерей, Или, скажу яснее, роты Линейной егерской пехоты Из сорок третьего полка. Уж наши воины слегка Болтать учились по-чеченски, Как встарь учились по-немецки, И восхищались от души (Таков обычай русской рати), Когда случалося им кстати Сказать «яман» или «якши». Уже тарутинцы успели Подробно нашим рассказать, Притом прибавить и прилгать, Как в Турции они терпели От пуль, и ядер, и чумы, Как воевали под Аджаром, И, быль украшивая с жаром, Пленяли пылкие умы, Всегда лежавшие на печке… Мы, в разговоре деловом Прошедши вброд еще две речки, К Внезапной крепости тишком Пришли внезапно вечерком… Вот здесь и точка с запятою… Я должен тон переменить И, как поэт отважный, вдвое Сурьезней дело пояснить. Итак, принявши тон сурьезный, Скажу вам так: когда из Грозной Пошли мы, грешные, в поход, То и не думали, не знали, Куда судьба нас заведет. Иные с клятвой утверждали, Что мы идем на смертный бой В аул чеченский, не мирной; Другие, впятеро умнее И на сужденье поскромнее, Шептали всем, понизя тон, Что наш второй баталион Был за Андреевской нещадно Толпою горцев окружен. Все пели складно, да не ладно; Один поход мог доказать, Как хорошо умеют врать. Замечу здесь: все офицеры, Конечно, знали наперед Вернее, нежель мушкатеры, Куда судьба их заведет, Но знали так, как думать должно, Не для других, а для себя; Итак, рассказов не любя, Хранили тайну осторожно. Теперь, к Внезапной подходя, Засуетились все безбожно: «Да где ж второй наш батальон? Ведь, говорят, в осаде он». — «Э, вздор, налгали об осаде: Он здесь с бутырцами стоит; Смотрите, ежели в параде Он нас принять не поспешит». — «Да, если здесь, то, верно, выйдет». Идет наш первый батальон — И что же? Место только видит, Где был второй… «Да где же он?» — Один другого вопрошает, А тот в ответ ему: «Бог знает!» Меж тем и спать уже пора… Как раз раскинули палатки, И разрешение загадки Все отложили до утра.

88

Сунжа в самых мелких местах так быстра, что невозможно сильному человеку ступить шагу, не подавшись в сторону. Большая часть солдат переходила ее, держась между собою за руки, а некоторые падали с ружьями.

ГЛАВА 4

Вали [89] бессменный Дагестана И русской службы генерал, В Тарках, без трона и дивана, Сидел владетельный шамхал. Ему подвластные магоги В папахах [90] , с трубками в руках, Сложив крестом смиренно ноги, Сидели также на коврах, Как одурелые французы От русской пули и штыков. Они внутри своих лесов Покойно сеяли арбузы, Пшеницу, просо и саман, [91] В душе, быть может, персиян И турок нам предпочитали, Но между тем, <боясь плетей,> Без отговорок и затей, Уставы наши принимали, Склонясь покорною главой Перед десницей громовой. Враги порядка и покоя, Они, подчас от злобы воя, Точили шашки на кремнях, Но грохот пушки на горах Вослед словесных увещаний Всегда и быстро укрощал Тревоги буйственных собраний И мир в аулах водворял. Так их смирял Ермолов славный, Так на равнинах Эрпели Они позор свой погребли, Вступивши с Граббе в бой неравный. С тех пор устроенной толпой, Смиряя пыл мятежной страсти, Они под кровом русской власти Узнали счастье и покой. Последний луч надежды темной Бросал в разбойничий аул Глава Востока — Истамбул, Но, сокрушив кумир огромный И льва тавризского связав, С брегов Аракса до Кубани Могущий росс, питомец брани, Лишил злодеев тщетных прав. Закоренелые невежды, От Черных гор до снеговых, С потерей слабой их надежды Вписались все в число мирных. Какой-нибудь Самсон презренный Или преступный Каплунов, [92] Спасаясь казни заслуженной, Тревожат мир ночных воров И потаенными стезями С мирными, добрыми друзьями Из гор являются врасплох Перед стадами земляков. Но правосудный меч в размахе Висит на нити роковой, И рано ль, поздно ль головой, В оцепенении и страхе, Злодеи дань позорной плахе Заплатят жалкой чередой. Итак, кавказские герои В косматых шапках и плащах, Оставя нехотя в горах Набеги, кражи и разбои, Свою насильственную лень Трудом домашним заменили И кукурузу и ячмень С успехом чудным разводили. Как вдруг в один погодный день, На зло внезапное и горе, Из моря или из-за моря — О том безмолвствует молва — У них явился гость отменный, Какой-то гений исступленный, Пророк и поп Кази-Мулла. Как муж, ниспосланный от бога Для наставленья мусульман, Нося открытый Алкоран, Он вопиял сначала строго На тьмы пороков и грехов Своих почтенных земляков. Стращал их пагубною бритвой, Которой к раю на пути, Запасшись доброю молитвой, Должны их души перейти Иль, отягченные грехами, Упасть на огненное дно, Где нечестивым суждено Жить в вечной каторге с чертями. «О, горе нам, Алла, Алла! — Черкесы вторят с умиленьем.— Велик и прав святой мулла С ужасной бритвой и мученьем!» А он, усами шевеля, Как голова на сходе шумном, И знаком вопли прекратя, Вещал в пророчестве безумном: «Откройте сонные глаза, Развесьте уши все народы! Грядут со мною чудеса И воскресение свободы! Определения судьбы Готовят нам иную долю: Исчезнет Русь, конец борьбы — Вы возвратите вашу волю! Жив бог, а я его пророк! Его уста во мне вещают, В моей деснице пребывают И жизнь, и смерть, и самый рок! Как дождь нежданный и обильный, Мы ополчимся на врагов, Прогоним их рукою сильной С анапских пашен и лугов, С холмов роскошных Дагестана И ненавистного тирана Свободных гор, без оборон, Обратно вытесним за Дон! О, верьте! Крепости, станицы И села русских — прах и тлен; Их дети, жены и девицы Узнают гибель, месть и плен! И населят леса и степи, У нас отнятые войной, И только с смертию земной Спадут с них тягостные цепи!» И раздались и вопль и стон: «Исчезни, Русь, ступай за Дон!» Смутились буйственные горы; В мятежных сонмах, в тишине, Везде идут переговоры Об удивительной войне. Везде мулла благовествует; Он — им посланник от небес, Нигде ни шагу без чудес: Там он покойно марширует, Босой, все видят, по реке; Там улетает налегке К седьмому небу из аула; Там обращает кошку в мула, А здесь забавной чередой Переменяет вид природный И перед вами как угодно — Без бороды и с бородой! В один и тот же миг нежданный Изволит быть в пяти местах. [93] Короче: поп довольно странный, Хотя б и в русских деревнях. Что делать? Шутка не до смеха! Пошла ужасная потеха. Черкес мирной и немирной — Все бредят мыслию одной: Скорей исполнить предсказанье, Закон докучный истребить И Русь святую на изгнанье За Дон широкий осудить. Иные кое-где от скуки Уже сбирались по ночам, Но им, как дерзким шалунам, Веревкой связывали руки; Другие, несколько умней, С мирского общего совета Держались неутралитета И ожидали лучших дней. Но больше всех, как якобинцы, Взбесились жители земли Под управлением Вали — Неугомонные тавлинцы; За ними вслед койсубулинцы. Шамхал, заботливый старик, Кричал о казни громогласно, Но беспокоился напрасно, И бунт торжественно возник. Читатель, ежели ты срода Хотя две книги прочитал, То непременно угадал Причину нашего похода. Что будет далее, прошу Меня не спрашивать заране: Ты не останешься в обмане, Я всё подробно опишу.

89

Один из титулов шамхала.

90

Персидская шапка.

91

Персидский табак.

92

Беглые русские солдаты, проживающие у горских разбойников, известные своею отважностию и ненавистью к соотечественникам.

93

Ничего вымышленного: верный отголосок молвы горцев о чудесах новоявленного пророка.

ГЛАВА 5

Когда по высшему веленью Уничтожались иногда С лица земного города, То мудрено ль землетрясенью — Хочу я физиков спросить — Аул кумыков навестить, Разрушить две иль три мечети, В которых набожно с муллой Молились девы, старцы, дети Перед невидимым Аллой — И вдруг с глухим подземным гулом, Под грудой камней и столпов, Прешли в обители отцов? Вот быль с Андреевским аулом: Шесть суток гром по временам Из тьмы кромешной по горам Носился тихо и протяжно, Потом решительно и важно Во всех местах загрохотал, Дома и сакли разметал, Испортил в крепости строенья, Казармы, стены, укрепленья — И… очень скромно замолчал! Сего печального явленья Мы не застали, но следам Еще живого разрушенья Дивились с горестию там. Всё было дико и уныло, Всё душу странника в тоску И грусть немую приводило. Громады камней и песку, Колонн разбитых пирамиды, Степные пасмурные виды, Туман волнистый над горой, Кустарник голый и порой Как будто мертвое молчанье… Два дня томилось ожиданье: Когда ж идти на явный бой, Алкая смерти благородной? Раздался снова шум походный — И полк дружиной боевой Идет дорогою степной. Всё те же холмы, горы, реки, Всё те же ветры и жары, Сырые, вредные пары И кукурузные чуреки; [94] Всё те же змеи по полям, Вода с землею пополам, Кизиль неспелый, розан дикой; Черешня с луком и клубникой, Чеснок, коренья всех родов И сыр из козьих творогов… Идут… Седая пыль столпами Летит вослед за казаками; Мирные всадники толпой Покойно едут стороной; Мешаясь с ними, офицеры Заводят речи — на словах И пантомимой — о конях, Кинжалах, шашках; канонеры За путевым экипажом Идут с зажженным фитилем; Джигиты бешеные скачут; Трещат колеса по кремням; Арбы немазаные плачут; Везде и крик, и шум, и гам. Там с крутизны несется фура, Там, между узких дефилей, Впрягают новых лошадей. Но вот аул Темир<-Хан-Шура> Мелькнул за речкою вдали; Вот ближе, ближе… Перед нами… Прошли… Привал!.. И за стенами На отдых воины легли. Вода кипит, огонь пылает; Быки в котлах, готов обед; Здоровы все, усталых нет! Вдруг шум внезапный прерывает Воинский добрый аппетит. Глядим… Какой чудесный вид! Из-за горы необозримой Необозримою толпой, Покорной, тихою стопой Идет народ непокоримый. Потупя взоры в тишине, Как очарованы во сне Питомцы яростные брани; Обезоружены их длани; Ни пистолет, ни ятаган Не красят пышного наряда; Вся их надежда, вся ограда Перед начальником отряда — Их предводитель Сулейман. Печален, бледен, сын шамхала, Склоня колена и главу, Почтил безмолвно генерала. Ковер раскинут на траву, И, может быть, в виду народа, За кратким отдыхом похода, Судьба пришельцев решена! Паше бумага подана… Он пишет… кончил. С уваженьем Вторично голову склоня, Садится с ловким небреженьем На подведенного коня. Народ, князья, все равным кругом Его обстали… На коней Взлетают все… Быстрей, быстрей Обратно скачут друг за другом. И, то являясь на горе, То исчезая за горою, Как свет на утренней заре В борьбе с туманной пеленою Иль при волшебном фонаре Рои китайских легких теней, Они сокрылись… Для чего? Откуда, как и отчего? Не предложу моих суждений, Не объясню вам ничего, Затем что знаю очень мало; Что знаю мало, не скажу, А лучше место покажу, Где всякой тайны покрывало Всегда прозрачно и светло, Как изумруд или стекло. Вот это место дорогое: Оно на кухне у котлов. Там всё премудрое земное; Там ежедневно от голов Веселых, добрых, беззаботных И завсегда словоохотных Легко вы можете узнать Такие вещи в белом свете, О коих даже в кабинете Не часто смеют рассуждать. Там всё подробно вам докажут, А в заключение того С божбой анафемскою скажут, Что этот слух от самого Кузьмы Савельича Скотова. «Коль скоро так, тогда ни слова,— Все закричат, разиня рот,— Кузьма Савельич не соврет!» А кто он? — спросите вы кстати; Да генеральский человек… Ужели то вам невдомек? Таков обычай русской рати. Прошу пожаловать за мной К котлам… поближе… так… садитесь. Вот ложка вам, перекреститесь… Бульон здоровый и мясной… Чу!.. О тавлинцах разговоры.

94

Чуреки. Горцы вообще не имеют хлеба, а заменяют его чуреками лепешками, печенными в золе, из просы, пшена или кукурузы.