Стихотворения и поэмы

Полежаев Александр Иванович

И, восставши из гробов, С жизнью новой и тревожной, Пусть хулит неосторожно Дух лукавый и безбожный Веру дедов и отцов. И под ризою священной, Блеском ада озаренной, Пусть смеется дерзновенно Над создателем миров. И мерные звуки их тяжких шагов Тревожат унылый покой мертвецов. Вас заметит Сатана! Вы тяжелыми руками Непонятными чертами Начертите между нами Слово тьмы: Абракарда! Птицы ночи и боязни, Прилетайте же — не казни, Но веселью, но приязни Эта ночь посвящена! И мерные звуки их тяжких шагов Тревожат унылый покой мертвецов. Вот знамение чудес, Вот и клятва роковая: Пусть невинная, святая, С сей поры душа живая Не достигнет до небес! Но чтоб луч надежды ясной Для отшельницы прекрасной В мраке вечности ужасной Потерялся и исчез! Заря

осветила туманное зданье, Сокрылись виденья и сонмы духов! Опять воцарились и сон и молчанье, Ничто не тревожит покоя гробов. <1837>

125. Людовик XVII

Проснись, Капет!

1

В то время небеса отверзлись голубые; В святой святых огни, как лавы золотые, Мгновенно разлились в блистаньях неземных. И праведных мужей божественные сонмы Узрели юный дух, к предвечному несомый На крыльях ангелов младых! То был младенца лик, прекрасный, лучезарный, Бегущий навсегда земли неблагодарной, Под сению кудрей, с алмазною слезой. И с гимном торжества фаланги дев избранных Украсили венком из роз благоуханных Чело, объятое тоской!

2

И голоса рекли из облака в то время: «Блаженствуй, юный дух! От тягостного бремя Бог крепости и сил Тебя освободил! А вы, архангелы, пророки, херувимы, Склонитесь перед ним: он царь! Воспойте — без вины злодеями гонимый, Он заслужил страдальческий алтарь!» «Но где я царствовал? — спросила тень младая.— Я узник, я не царь! Давно ли тень ночная С темницей, мрачной и сырой, Меня внезапно разлучила? Скажи же, бог, владыко мой, Когда я царствовал? Темница мне могила; Отец мой пал от злобы палачей, Я — сирота; в кругу людей Давно, давно меня забыли; Меня всего священного лишили; Я мать свою ищу всегда в приятных снах, Я видел здесь ее, на светлых небесах!» Архангелы в ответ: «Творец чадолюбивый Извлек тебя из бездны нечестивой, Воззвал к себе из страшных мест, Где царствуют тираны, кровопийцы, Где нарушают мир гробов цареубийцы И попирают дивный крест!» «Итак, — он говорил, — моей суровой жизни Я кончил длинный путь! Итак, посол обид, Покоя моего на лоне сей отчизны Тюремный страж не возмутит! У бога я просил в печали утешенья, Ужели он мольбе моей внимал? Ужели умер я — и цепь порабощенья С моею смертью разорвал? О, верьте мне! Я был достоин сожаленья! День каждый приносил мне лютые мученья! Когда же, слез моих не в силах затаить, Я плакал, — то один, без матери любимой, Которая б могла мой жребий нестерпимый Одной улыбкою смягчить! Невинный и младой — весь ужас угнетенья Я, как злодей, переносил, И никогда не знал, какие преступленья Я в колыбели совершил! И между тем пред казнью этой вечной, Мне помнится, внимал я в сладкой тишине И гласам торжества и славы бесконечной, И доблестный народ эгидою был мне. И вдруг покрылось всё непостижимой тайной: Я стал добычею оков, И на земле, как лист, поблекший и случайный, Был подавлен пятой врагов! И бросили меня с глаголами проклятий В темницу — далеко от солнечных лучей, Но вы знакомы мне, о сонмы милых братий, Вы часто надо мной вились во тьме ночей! Под кровожадными руками Моя весна, о бог мой, отцвела, Но я за них молю тебя с слезами, Прости им злобные дела!» И пели ангелы: «С небесного ковчега Завеса пала пред тобой; Дух юный, приими крыле белее снега, Лазурней тверди голубой. Ты наш! Младенческие слезы Мы будем вместе собирать, И солнцев золотых пылающие розы Дыханьем светлым обновлять!»

3

Умолк чудесный хор! Избранные внимали: Страдалец преклонил невинную главу, И вдруг среди небес миров мильоны стали, Услышан глас — и все познали Егову! «О царь! Я даровал удел тебе суровый! Носил ты на земле не скипетр, а оковы. Но их, мой сын, благослови! Я врезал их в твои младенческие руки, Но юное чело избавлено от муки И от короны — не в крови! Дитя, ты изнемог под бременем страданий — Меж тем когда цветы прекрасных ожиданий Росли вокруг твоих пелен. Но помни: вечный бог, спаситель твой могучий, Мой сын и царь, как ты, носил венец колючий — И крест был праведнику трон!» <1837>

126. Воспоминания детства

Мне было восемь лет, когда Наполеон Однажды пробегал народный Пантеон. Чтоб видеть мужа битв, увенчанного славой, От глаз моей родной укрылся я лукаво, Как молодой птенец от материнских крыл. Герой уже давно мой ум воспламенил: Мне чудились его сраженья и победы. Младенец, заводил я пылкие беседы О подвигах мечей под заревом огня; И мать моя в толпе страшилась за меня. И между тем, когда властитель знаменитый Явился, окружен блистательною свитой, И дети робкие шептали матерям: «Ужели это он, столь грозный королям?» — Непостижимый страх, невольный и священный, Внезапно оковал мой дух воспламененный. Ни шум народных волн, рассыпанных за ним, Подобно спутникам за солнцем золотым, Ни шляпа ветхая, светлей короны славной, Мелькавшая в толпах на голове державной, Ни сонмы данников, читавших приговор На иглах золотых его гремучих шпор, Ни эти старые, седые гренадеры, Колонны твердые его великой сферы, Безмолвные с трудом, при

кликах торжества, Как будто пред лицом земного божества, Ни этот пышный град коленопреклоненный, Лишь думой о любви к отчизне оживленный, Ни этот звучный хор — великий гимн побед: «Спасем и сохраним империю от бед!» — Ни всё великое, печатью вдохновенья Вонзенное в сердца, исполненные рвенья К отчизне и к нему, могло меня сразить, Наполнить грудь мою каким-то исступленьем,— О нет, о нет, с другим, живейшим впечатленьем Торжественного дня я вышел из толпы! Я помню этот миг: муж славы и судьбы, Скучая торжеством, как жертвой бесполезной, Прошел суров и нем, как полубог железный! И вечером, когда упал уже с отца Воинственный доспех старинного бойца,— Играя золотым, блестящим эполетом, Я робко предложил вопрос ему об этом Возвышенном челе, объятом тишиной; Отец не отвечал, поникнув головой. Но часто наша мысль волною разноцветной Струится в памяти, и след ее заветный, В волнении страстей, в бездейственной тиши, Врезается, как тень, во глубину души. Однажды вечером, под солнечным закатом, Когда по небесам, сияющая златом, Роскошно разлилась вечерняя заря, Как чистый фимиам небесного царя, Вдали от суеты столицы раскаленной, Отец увлек меня на холм уединенный, И там пленялись мы надзвездной красотой,— Я снова был объят знакомою мечтой… И с грустию в душе, как зеркало прозрачной, Невинно повторил вопрос мой неудачный: «Скажи, — я говорил, — скажи мне, отчего Посланник божества, владыка, царь всего, Герой Наполеон, унылый и печальный, Мелькал среди толпы, как факел погребальный?» Тогда, мое чело открытое обняв, На дальний небосклон с улыбкой показав, «Мой сын, — ответил он, — не думай, что немая Холодная земля — как масса гробовая, Бесплодна и мертва! О, верь! Живет она, Как воздух и огонь, как бурная волна! Всё дышит бытием в груди ее могучей И движется, как вихрь молниеносной тучи, Когда она висит, сурова и грозна! Растений и плодов златые семена И днем и по ночам, как змеи молодые, Пронзают ей лицо и ребра вековые, Вокруг ее сосцов вращаются, кипят И миллионом уст их, жадные, сушат! Внутри ее горит неугасимый пламень: То образует он неоцененный камень, То влагу обратит в пленительный кристалл, То, в мраке растопив блистательный металл, Порою разольет рекою многоцветной Его над головой неодолимой Этны!.. И, мать великая бесчувственных сынов, Для них она всегда под бременем трудов. Под ризою ночей, как гении свободы, Струятся из нее целительные воды,— И обнимает всё десницею своей Она — и плющ, и кедр, и нивы, и людей! Смотри же: всё на ней прекрасно и спокойно. Не может ей вредить ни вихрь, ни пламень знойный. Румяные плоды вокруг ее чела! Всё тихо, но меж тем, когда пучина зла В ее груди таится и не плещет, Быть может, тысяча рабов трепещет, И нивы злачные без цвета и одежд Предстанут пред лицо обманутых надежд!.. Так действует душа глубокая поэта, Когда, холодная и мертвая для света, Творит она свой мир, как мощный ураган. Так воин в тишине обдумывает план. Их грудь напоена зиждительною лавой, Которая зажжет зарницей величавой В определенный час пространный небосклон. Но час еще далек! Таков Наполеон, Одевший рамена державной багряницей, Влекущий за своей победной колесницей Народы и царей на поприще войны,— Безмолвны перед ним великие страны! И что же? Удручен таинственною думой, Ты видел, он прошел безмолвный и угрюмый,— Быть может, о мой сын, давно его чело Грядущие судьбы из мрака извлекло! Быть может, мыслию пророческой томимый, Полсвета подарил он Франции любимой И зрит уже Берлин, и Вену, и Милан, И Лондон, и Мадрид, и древний Ватикан, Несущие к нему торжественные дани. Закон и меч в его непобедимой длани! Колеблется земля под тронами царей, И между ними вдруг глава богатырей, Закованный в броню, как призрак Оссиана, Вселенной предстает с державой Карломана, И между тем, когда в уме его растет Великих подвигов грядущий период, Несметные толпы бойцов неустрашимых Рождаются, идут в рядах неодолимых. Конскрипт, охотник — всё подъемлется, шумит, Призывный барабан пред ставками гремит, Железом, бронзою все площади покрыты, На верфи исполин колеблется маститый, Ядро покоится в убийственном жерле, И флоты на морях, и войско на земле! Его стихия — гром, военная тревога, И, может быть, в душе земного полубога, В таинственной душе, сокрытой от людей, Создался новый мир из солнечных лучей». В другие времена, увенчанного славой, Как Цезаря, в стенах столицы величавой Увидел я опять избранного судьбой!.. Пророчество отца уж не было мечтой: Как прежде, перед ним курились фимиамы, Но думы грозные и замысел упрямый Виднелись на его возвышенном челе, Как черные пары на зеркальном стекле; За ним текли его когорты, легионы, Сто золотых орлов, развитые знамена, Огромные уста орудий боевых Тянулись посреди широких мостовых, Сурово преклонясь на тяжкие лафеты, Но скоро дивный блеск таинственной кометы Исчез и потонул в блистательной пыли. Наполеон прошел… И между тем вдали При имени его, стократно повторенном И пушками в толпах народа разнесенном, Гремел, не умолкал язык колоколов, Сливаясь с тысячью приветных голосов, И громко славила великая столица В то время своего великого любимца!.. 16–17 июня 1837

ИЗ ДЕЛАВИНЯ

127. Троянки

Кантата

,

,

. [116]

Еврипид

Троянки пленные на бреге Симонса Страдальческой толпой Воспоминали дни беспечности святой, Которые для них так быстро пронеслися. С слезами на очах, С челом, увядшим от печали, Они на Илион разрушенный взирали, И грусть их излилась в унылых голосах.

116

О несчастные меднокопейных троянцев девы, злополучные невесты, дымится Илион, возрыдаем (древнегреч.). — Ред.