Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести
Шрифт:
Войтишек глядел перед собой и молчал.
Что-то похожее на радостную усмешку мелькнуло на лице, нищенки, но усмешка эта была безобразна. Старуха поджала губы, и все ее лицо как-то подтянулось.
– Пан Войтишек!
– Пан Войтишек, мы с вами еще можем быть счастливы. Я часто вижу вас во сне… Видно, на то воля божья. Вы одиноки, некому о вас позаботиться. К вам всюду так хорошо относятся, у вас много щедрых благодетелей… Я бы охотно к вам переехала. Перина у меня есть…
Войтишек медленно поднялся с места. Он выпрямился и правой рукой поправил кожаный козырек фуражки.
– Скорее
Странные слухи вдруг поползли по Малой Стране. Люди почесывали затылки и задумывались. Там и сям только и слышалось: «Войтишек».
Вскоре я все узнал. Говорили, что Войтишек совсем не бедняк. У него, мол, на том берегу два собственных дома. А что он живет где-то в Бруске, под замком, это, мол, все неправда.
Стало быть, он дурачил добросердечных жителей Малой Страны! И как долго!
Все были возмущены. Мужчины сердились, чувствуя себя оскорбленными, стыдились своей легковерности.
– Ах, мошенник! – говорил один.
– А ведь и в самом деле,- рассуждал другой,- видели мы когда-нибудь, чтобы он ходил побираться по воскресеньям? Нет! Сидел небось дома в своих хоромах и ел жаркое.
Женщины еще колебались. Добродушное лицо Войтишека казалось им слишком бесхитростным. Но выяснились новые подробности: у него две дочери и обе живут как барышни. Одна просватана за лейтенанта, а другая метит в актрисы. Обе носят перчатки и ездят гулять в Стромовку.
Это убедило и женщин.
Так за двое суток решилась судьба Войтишека. Всюду ему стали отказывать, ссылаясь на «трудные времена». В домах, где ощ бывало, обедал, ему теперь говорили: «Сегодня ничего не осталось», или: «Мы люди бедные, ели сегодня один горох, это не для вас». Озорные мальчишки прыгали вокруг пего и кричали: «Домовладелец, домовладелец!»
В субботу я играл около дома и увидел, как подошел Войти-шек. Трактирщик Герцл стоял, как обычно, в своем белом фартуке, опершись о дверной косяк. Объятый каким-то непостижимым испугом, я вдруг вбежал во двор и спрятался за ворота. В щель я хорошо видел Войтишека. Шапка тряслась в его руках. На лице не было обычной ясной улыбки. Он повесил голову, желтоватые волосы его были растрепаны.
– Слава господу Иисусу Христу,- поздоровался он, как обычно. При этом он поднял голову. Щеки его были бледны, глаза помутнели.
– Вот хорошо, что вы пришли,- заметил Герцл.- Пан Вой-тишек, одолжите мне двадцать тысяч. Не бойтесь, деньги не пропадут, я прошу под надежную закладную… А кстати, если хотите, можете теперь же купить себе дом, вот тут рядом… «У лебедя».
У Войтишека брызнули слезы из глаз.
– Да ведь я… да ведь я… – всхлипывал он.- Я в жизни никого не обманывал!
Пошатываясь, он перешел улицу, опустился на землю, положил свою седую голову на колени и громко зарыдал.
Дрожа всем телом, я вбежал в комнату к родителям. Мать стояла у окна и смотрела на улицу.
– Что ему сказал Герцл? – спросила она.
Я стал у окна и не сводил глаз с плачущего старика. Мать стряпала, но каждую минуту подходила к окну, выглядывала и качала головой. Она увидела, что Войтишек медленно встает с земли. Быстро отрезав ломоть хлеба, она положила его на кружку с кофе и поспешила на улицу. Она звала, кивала головой с порога, но Войтишек не видел и не слышал. Тогда она подошла к нему и подала кружку. Старик молча смотрел на нее.
– Спасибо вам,- прошептал он наконец,- Но сейчас мне кусок не лезет в горло…
Больше Войтишек не ходил за подаянием по Малой Стране. На том берегу он тоже, разумеется, не мог побираться, потому что там его не знали ни жители, ни полиция. Он нашел себе место на площади близ Клементинума, как раз напротив караулки, что стояла у моста. Я видел его там всякий раз, когда мы по четвергам, в свободное послеобеденное время, ходили в Старое Место поглядеть на книги, которые раскладывали букинисты. Голова Вой-тишека была опущена, на земле перед ним лежал картуз, в руке он держал четки. Никто не обращал на него внимания. Его лысина, щеки, руки не блестели больше, пожелтевшая чешуйчатая кожа еще более сморщилась.
Признаться или нет? Почему бы мне и не сказать вам, что я не отваживался прямо подойти к Войтишеку, а всегда крадучись приближался сзади, прячась за колонной, бросал ему в шапку бумажный грош – все состояние, которым я располагал в тот день,- и быстро убегал.
Однажды я встретил его на мосту. Полицейский вел его на Малую Страну. Больше я его уже никогда не видел…
Было морозное февральское утро. Еще не рассеялись сумерки, окна толстым слоем покрывала узорная изморозь, на которой играл оранжевый отсвет огня из топившейся печи. Перед нашим домом остановился возок, послышался собачий лай.
– Сбегай возьми две кварты молока,-сказала мне мать.- Только закутай хорошенько горло.
На улице стояла молочница, а рядом с ее возком – полицейский Кедлицкий. Сальный огарок мерцал в четырехугольном стеклянном фонаре.
– Да неужели? Войтишек?! – переспросила молочница и перестала мешать молоко ложкой. Она делала это, чтобы молоко казалось более жирным, что было официально запрещено, но, как мы уже сказали, Кедлицкий был добродушный человек.
– Да,-ответил он,- мы нашли его ночью на Уезде, возле каттоперских казарм. Он замерз, и мы отвезли его в покойницкую к кармелиткам. Еще бы, в одном драном сюртуке и брюках, даже без рубашки…
О МЯГКОМ СЕРДЦЕ ПАНИ РУСКИ
Йозеф Велш был одним из самых богатых торговцев на Малой Стране. В его лавке было, мне кажется, все, что привозят из Индии и Африки,- от ванили и жженой слоновой кости для политуры до золотой краски. Лавка находилась на площади, и в ней постоянно толпились покупатели. Пан Велш проводил там весь день, за исключением воскресений, когда происходили большие богослужения в соборе святого Вита, и тех случаев, когда пражское городское ополчение устраивало парады, ибо пан Велш числился стрелком первой сотни, первой шеренги, третий от лейтенанта Не-домы на правом фланге.