Стихотворения

Набоков Владимир Владимирович

107. ПАМЯТИ ДРУГА ^{*}

В той чаще, где тысячи ягод краснели, как точки огня, мы двое играли; он на год, лишь на год был старше меня. Игру нам виденья внушали из пестрых, воинственных книг, и сказочно сосны шуршали, и мир был душист и велик. Мы выросли… Годы настали борьбы и позора и мук. Однажды, мне тихо сказали: «Убит он — веселый твой друг…» Хоть проще всё было, суровей, — играл он всё в ту же игру. Мне помнится: каплями крови краснела брусника в бору.

108. «Простая

песня, грусть простая…» ^{*}

Простая песня, грусть простая; меж дальних веток блеск реки. Жужжат так густо, пролетая, большие майские жуки. Закатов поздних несказанно люблю алеющую лень… Благоуханна и туманна, как веер выцветший, сирень. Ночь осторожна, месяц скромен; проснулся филин; луг росист. Берез прелестных четко-темен на светлом небе каждый лист. Как жемчуг в раковине алой мелькает месяц вдалеке, и веет радостью бывалой девичья песня на реке… <22 декабря 1921>

109. ВЬЮГА ^{*}

Тень за тенью бежит — не догонит, вдоль по стенке… Лежи, не ворчи. Стонет ветер? И пусть себе стонет… Иль тебе не тепло на печи? Ночь лихая… Тоска избяная… Что ж не спится? Иль ветра боюсь? Это — Русь, а не вьюга степная! Это корчится черная Русь! Ах, как воет, как бьется — кликуша! Коли можешь — пойди и спаси! А тебе-то что? Полно, не слушай… Обойдемся и так — без Руси! Стонет ветер всё тише, всё тише… Да как взвизгнет! Ах, жутко в степи.. Завтра будут сугробы до крыши… То-то вьюга! Да ну ее! Спи. 1919

110. «Катится небо, дыша и блистая…»

Катится небо, дыша и блистая… Вот он — дар Божий, бери не бери! Вот она — воля, босая, простая, холод и золото звонкой зари! Тень моя резкая — тень исполина. Сочные стебли хрустят под ступней. В воздухе звон. Розовеет равнина. Каждый цветок — словно месяц дневной. Вот она — воля, босая, простая! Пух облаков на рассветной кайме… И, как во тьме лебединая стая, ясные думы восходят в уме. Боже! Воистину мир Твой чудесен! Молча, собрав полевую росу, сердце мое, сердце, полное песен, не расплескав, до Тебя донесу…

111. ОСЕНЬ

И снова, как в милые годы тоски, чистоты и чудес, — глядится в безвольные воды румяный, редеющий лес. Простая, как Божье прощенье, прозрачная ширится даль. Ах, осень, мое упоенье, моя золотая печаль! Свежо, и блестят паутины… Шурша, вдоль реки прохожу; сквозь ветви и гроздья рябины на тихое небо гляжу. И свод голубеет широкий, и стаи кочующих птиц — что робкие, детские строки в пустыне старинных страниц.

112. «Часы на башне распевали…» ^{*}

M. W.

Часы на башне распевали над зыбью ртутною реки, и в безднах улиц возникали, как капли крови, огоньки. Я ждал. Мерцали безучастно скучающие небеса. Надежды пели ясно-ясно, как золотые голоса. Я ждал, по улицам блуждая, и на колесах корабли, зрачками красными вращая, в тумане с грохотом ползли. И ты пришла, необычайна, меня приметила впотьмах, и встала бархатная тайна в твоих языческих глазах. И наши взгляды, наши тени как бы сцепились на лету, и как ты вздрогнула в смятенье, мою предчувствуя мечту! И в миг стремительно-горящий, и отгоняя, и маня, с какой-то жалобой звенящей оторвалась ты от меня. Исчезла, струнно улетела… На плен ласкающей любви ты променять не захотела пустыни вольные свои. И снова жду я, беспокойный, — каких чудес, какой тиши? И мечется твой ветер знойный в грядущих впадинах души. <Август 1920>; Лондон. Marble Arch

113. «Звон, и радугой росистой…» ^{*}

Звон, и радугой росистой малый купол окаймлен… Капай, частый, капай, чистый, серебристый перезвон… Никого не забывая, жемчуг выплесни живой… Плачет свечка восковая, голубь дымно-голубой… И ясны глаза иконок, и я счастлив, — потому что церковенька-ребенок распевает на холму… Да над нею, беспорочной, уплывает на восток тучка вогнутая, точно мокрый, белый лепесток… <Январь 1920>; Кембридж

114. «Будь со мной прозрачнее и проще…» ^{*}

Будь со мной прозрачнее и проще: у меня осталась ты одна. Дом сожжен, и вырублены рощи, где моя туманилась весна, где березы грезили, и дятел по стволу постукивал… В бою безысходном друга я утратил, а потом и родину мою. И во сне я с призраками реял, наяву с блудницами блуждал; и в горах я вымыслы развеял, и в морях я песни растерял. А теперь о прошлом суждено мне тосковать у твоего огня. Будь нежней, будь искреннее. Помни, ты одна осталась у меня. 12 ноября 1919

115. ЗИМА

Только елочки упрямы, — зеленеют, — то во мгле, то на солнце. Пахнут рамы свежим клеем; на стекле перламутровый и хрупкий вьется инея цветок; на лазури, в белой шубке, дремлет сказочный лесок. Утро. К снежному сараю в гору повезли дрова. Крыша искрится; по краю — ледяные кружева. Где-то каркает ворона; чьи-то валенки хрустят; на ресницы с небосклона блестки пестрые летят…

116. «Мой друг, я искренно жалею…»

Мой друг, я искренно жалею того, кто, в тайной слепоте, пройдя всю длинную аллею, не мог приметить на листе сеть изумительную жилок, и точки желтых бугорков, и след зазубренный от пилок голуборогих червяков.

117. ВЕСНА

Взволнован мир весенним дуновеньем, вернулись птицы, и звенят ручьи бубенчиками влаги. С умиленьем я разбираю мелочи любви на пыльных полках памяти. Прохладно в полях и весело в лесу; куда ни ступишь — крупный ландыш. Как вода, дрожит лазурь — и жалобно и жадно глядит на мир. Березы у реки — там, на поляне, сердцем не забытой, столпились и так просто, деловито, развертывают липкие листки, как будто это вовсе и не чудо; а в синеве два тонких журавля колеблются, и может быть, оттуда им кажется зеленая земля неспелым, мокрым яблоком…