Стихотворения

Набоков Владимир Владимирович

582. «Фарфоровые соты синий…»

Фарфоровые соты синий, зеленый, красный мед хранят. Сперва из карандашных линий слагается шершаво сад. Березы, флигельный балкончик — все в пятнах солнца. Обмакну и заверну погуще кончик в оранжевую желтизну. Меж тем в наполненном бокале, в лучах граненого стекла — какие краски засверкали, какая радость зацвела!

583. «Одни картины да киоты…»

Одни картины да киоты в тот год остались на местах, когда мы выросли, и что-то случилось с домом:

второпях все комнаты между собою менялись мебелью своей, шкапами, ширмами, толпою неповоротливых вещей. И вот тогда-то, под тахтою, на обнажившемся полу, живой, невероятно милый, он обнаружился в углу.

584. «Благодарю тебя, отчизна…» ^{*}

Благодарю тебя, отчизна, за злую даль благодарю! Тобою полн, тобой не признан, я сам с собою говорю. И в разговоре каждой ночи сама душа не разберет, мое ль безумие бормочет, твоя ли музыка растет…

585. «Во тьме в незамерзающую воду…» ^{*}

Во тьме в незамерзающую воду, сквозь тихо падающий снег, в обычную летейскую погоду вот этим я ступлю на брег. И к пристающему парому сук тянется, и медленно багром паромщик тянется к суку сырому, и медленно вращается паром.

586. «Здесь всё так плоско, так непрочно…» ^{*}

Здесь всё так плоско, так непрочно, так плохо сделана луна, хотя из Гамбурга нарочно она сюда привезена…

587. ЛАСТОЧКА ^{*}

Однажды мы под вечер оба стояли на старом мосту. Скажи мне, спросил я, до гроба запомнишь вон ласточку ту? И ты отвечала: еще бы! И как мы заплакали оба, как вскрикнула жизнь на лету… Да завтра, навеки, до гроба — однажды, на старом мосту…

588. «О нет, мне жизнь не надоела…» ^{*}

О нет, мне жизнь не надоела, Я жить хочу, я жить люблю, Душа не вовсе охладела, Утратя молодость свою. Еще судьба меня согреет, Романом гения упьюсь, Мицкевич пусть еще созреет, Кой-чем я сам еще займусь.

589. «Задумчиво и безнадежно…»

«…монументальное исследование Андрея Белого о ритмах загипнотизировало меня своей системой наглядного отмечания и подсчитывания полуударений… и с той поры, в продолжение почти года — скверного, грешного года, — я старался писать так, чтобы получилась как можно более сложная и богатая схема:

Задумчиво и безнадежно распространяет аромат и неосуществимо нежно уж полуувядает сад, —»

590. «В полдень послышался клюнувший ключ, и характерно…» ^{*}

В полдень послышался клюнувший ключ, и характерно трахнул замок: это с рынка домой Марианна пришла Николавна; шаг ее тяжкий под томный шумок макинтоша отнес мимо двери на кухню пудовую сетку с продуктами. Муза Российския прозы, простись навсегда с капустным гекзаметром автора «Москвы».

591. «Люби лишь то, что редкостно и мнимо…» ^{*}

Люби лишь то, что редкостно и мнимо, что крадется окраинами сна, что злит глупцов, что смердами казнимо; как родине, будь вымыслу верна. Наш час настал. Собаки и калеки одни не спят. Ночь летняя легка. Автомобиль проехавший навеки последнего увез ростовщика. Близ фонаря, с оттенком маскарада, лист жилками зелеными сквозит. У тех ворот — кривая тень Багдада, а та звезда над Пулковом висит. Как звать тебя? Ты полу-Мнемозина, полумерцанье в имени твоем, и странно мне по сумраку Берлина с полувиденьем странствовать вдвоем. Но вот скамья под липой освещенной… Ты оживаешь в судорогах слез: я вижу взор, сей жизнью изумленный, и бледное сияние волос. Есть у меня сравненье на примете для губ твоих, когда целуешь ты: нагорный снег, мерцающий в Тибете, горячий ключ и в инее цветы. Ночные наши бедные владенья, забор, фонарь, асфальтовую гладь поставим на туза воображенья, чтоб целый мир у ночи отыграть. Не облака, а горные отроги; костер в лесу, не лампа у окна. О, поклянись, что до конца дороги ты будешь только вымыслу верна… Под липовым цветением мигает фонарь. Темно, душисто, тихо. Тень прохожего по тумбе пробегает, как соболь пробегает через пень. За пустырем, как персик, небо тает: вода в огнях, Венеция сквозит, — а улица кончается в Китае, а та звезда над Волгою висит. О, поклянись, что веришь в небылицу, что будешь только вымыслу верна, что не запрешь души своей в темницу, не скажешь, руку протянув: стена.

592. «Виноград созревал, изваянья в аллеях синели…» ^{*}

Виноград созревал, изваянья в аллеях синели. Небеса опирались на снежные плечи отчизны.

593. «Из темноты, для глаз всегда нежданно…» ^{*}

Из темноты, для глаз всегда нежданно, она, как тень, внезапно появлялась, от родственной стихии отделясь. Сначала освещались только ноги, так ставимые тесно, что казалось: она идет по тонкому канату. Она была в коротком летнем платье ночного цвета — цвета фонарей, темней стволов, лоснящейся панели, бледнее рук ее, темней лица.

594. «…ума большого не надобно, чтобы заметить связь…» ^{*}

. . . . . . . . . ума большого не надобно, чтобы заметить связь между ученьем материализма о прирожденной склонности к добру, о равенстве способностей людских, способностей, которые обычно зовутся умственными, о влиянье на человека обстоятельств внешних, о всемогущем опыте, о власти привычки, воспитанья, о высоком значении промышленности всей, о праве нравственном на наслажденье — и коммунизмом. Перевожу стихами, чтобы не было так скучно. Карл Маркс: «Святое семейство».

595. «Что скажет о тебе далекий правнук твой…» ^{*}

Что скажет о тебе далекий правнук твой, то славя прошлое, то запросто ругая? Что жизнь твоя была ужасна? Что другая могла бы счастьем быть? Что ты не ждал другой? Что подвиг твой не зря свершался — труд сухой в поэзию добра попутно обращая и белое чело кандальника венчая одной воздушною и замкнутой чертой? Увы! Что б ни сказал потомок просвещенный, всё так же на ветру, в одежде оживленной, к своим же Истина склоняется перстам, с улыбкой женскою и детскою заботой, как будто в пригоршне рассматривая что-то, из-за плеча ее невидимое нам.