Стихотворения

Гюго Виктор

ПИСЬМО ВТОРОЕ

Расскажу тебе теперь, Что она — моя соседка. Мы живем с ней дверь о дверь И встречаемся нередко. По осанке — из принцесс… Впрочем, это, может статься, Ангел, посланный с небес, Чтоб шитьем здесь заниматься. Утро, вечер ли — все дни Я в мечтах о ней доныне. Чепчик шлемом замени — Чем не мудрости богиня? Ситец — вот ее броня; И Медуза есть: ведь ходит С нею ведьма, что меня В содрогание приводит. Становлюсь я сам не свой, Увидав, как эта фея Гордо на два су порой Покупает сельдерея, — Хоть пристало больше ей, Не работать до мозолей, А гулять среди лилей, Олеандров и магнолий. Взор прозрачен и глубок, Стан — как стебель строен, гибок, И мерещится поток Поцелуев и улыбок. Под ее окном — юнец… От гитары нет покою. Или думает глупец С неба снять звезду рукою? Все теперь мне трын-трава. Ведь меня при встрече первой Назвала она: «Сова!» Я откликнулся: «Минерва!»

HILARITAS

(Веселье)

Давайте петь! Со страстью жгучей, С огнем, хоть черта поминай! Ведь песня — как стакан кипучий, Где «черт возьми» плеснет за край! Блажен, кто, преданный веселью, Под сенью виноградных лоз Свой ревматизм прикрыл фланелью, А в мудрость смех веселый внес. Смех — это крылья в час паденья; Они поддержат наш полет. Философ, полный снисхожденья, Веселых добрыми зовет. Катон, ты строгого был нрава, Но шуткой был и ты сражен. О Генрихе Четвертом слава Гремит, что был веселым он. Так станем же весельчаками, Счастливый заключим союз. Веселье ж нам сверкнет зубами: «И укусило б, да смеюсь!»

«Колоколен ли перепевы…»

Колоколен ли перепевы, От набата ль гудит земля… Нет мне дела до королевы, Нет мне дела до короля. Позабыл я, покаюсь ныне, Горделив ли сеньера вид, И кюре наш — он по-латыни Иль по-гречески говорит. Слез иль смеха пора настала, Или гнездам пришел сезон, Только вот что верно, пожалуй, — Только верно, что я влюблен. Ах, о чем я, Жанна, мечтаю? О прелестной ножке твоей, Что,

как птичка, легко мелькая, Перепрыгнуть спешит ручей. Ах, о чем я вздыхаю, Жанна? Да о том, что, как приворот, Незаметная нить неустанно К вам в усадьбу меня влечет. Что пугает меня ужасно? То, что в сердце бедном моем Создаешь ты и полдень ясный И ненастную ночь с дождем. И еще мне забавным стало — Что на юбке пестрой твоей Незаметный цветочек малый Мне небесных светил милей.

«Вот Жанна запела…»

Вот Жанна запела. Кокетка! Смотри, улетает!.. Но нет: Порхает, как с ветки на ветку, С куплета она на куплет. О чем она? Трели… пассажи… Во взоре заря горит, Цветок у нее в корсаже… О чем она мне говорит? О небе? О знамени старом? О подвиге славном в бою? О том ли, что нужно муаром Отделать ей шляпку свою? Иль дух она мой сокровенный Смущает, который господь Вдохнул в мой трепетный, бренный Сосуд, называемый плоть? Не знаю. Забыл все на свете. Псалом или вздор? Не поймешь. Так славочка на рассвете Поет, вызывая дрожь. Я слушал как завороженный, Я крылья в плечах ощущал. Себя золотою короной Я в смутном виденье венчал. Во всей наготе ее мне бы, Во всей красоте лицезреть, Все звезды похитить бы с неба, На помощь позвать, умереть! Был женщиной пьян я. Смертельный, Высокий недуг! Не дыша, Я слушал — и в мир запредельный Моя исходила душа. Чтоб мозгу в бреду испариться И, череп взорвав, улететь, — Такой обольстительной птице Крылом его стоит задеть.

«Полна любви природа, Жанна…»

Полна любви природа, Жанна, К нам, к нашим радостям простым, И кажется, цветы нежданно Встают, прося склониться к ним. Ждем Анжелику! Прочь Оргона! Пугает зиму этот крик — И, пятясь, в тучах небосклона Она скрывает хмурый лик. У нас в сердцах победа мая Звучит на сотни голосов, Счастливой песней прогоняя Мглы цепенеющей покров. Признаний дарит май немало, Цветы бросая на откос, Но разве сетовать пристало На болтовню весенних роз? И ласточка так близко реет У глаз твоих, блестя крылом, Что взор твой, кажется, успеет Пересчитать все перья в нем. Ты, Жанна, юностью прелестной, Полурасцветшей красотой Мир озаряешь поднебесный И споришь с утренней зарей! И лилия горда без меры, Что чистотой тебе равна; Твоя душа — та чаша веры, Где лишь голубка пить вольна.

«Друзья, покончил я с пирами…»

Друзья, покончил я с пирами. Меня вполголоса зовут От суеты, где был я с вами, Леса в тенистый свой приют. Прочь от чертогов горделивых Пойду куда глаза глядят, Дружить с малиновкою, с ивой, С холмом, где скалы встали в ряд. Покину город, не жалея. Бог, милосердный искони, Помазал благостным елеем Мои колени и ступни. Но думать вам, друзья, не надо, Что для буколики моей Нужна мне древняя Эллада Иль римский домик средь полей. Не думайте, что я, лелея Мечту, согревшую мне грудь, Не знаю, где найти Алкея, И повернул к д'Юрфе свой путь. Нет, как Вергилий, не хочу я Ни южных гор, ни теплых вод. Свою Нормандию люблю я, И в ней эклога расцветет. Довольно яблони с цветами, Чтоб ею вдохновился я. Классическими пастухами Крестьяне будут мне, друзья. Мила идиллия мне эта. Она свободна. Разве ей Для меда нужен склон Гимета, Аркадия — для трав полей? Все песня в ней, очарованье, Когда вечернею порой В лугах я слушаю дыханье Быка, бредущего домой. Ей счастье кажется законом, И в ней никто не удивлен, Когда Ален под старым кленом Платок снимает с Туанон. В ней к Феокриту сердце чутко, Но разве будет странно ей, Что и цветок — лишь незабудка, Что птица — только воробей? Люблю я этот плющ зеленый, Ползущий в трещинах оград, И мушек рой неугомонный, Что так торжественно трубят. Люблю я церковь и кладбище, У входа нищего с сумой; Люблю, — как голубок, что ищет, Кому рассказ поведать свой Про древние метемпсихозы На Лесбосе, у волн морских, — Я девушек свежее розы, В сабо и платьицах простых. Милы Мари и Жанны лица Мне столько же, как и Орфей. Цветут поля, щебечут птицы, А ширь небес все голубей.

«Мой стих, беги в лесок живей ты…»

Мой стих, беги в лесок живей ты, Попойка ждет, — не будь ленив! Тебе подсунут фавны флейту, Под кустик лиру схоронив. Спеши. Уж начат пир веселый: Зерном полны зобы у птах, Перепились росою пчелы, Какие лакомства в цветах! Возьми товарищей с собою: Дух галльский и латинский дух, — В тимьян свалиться с перепою Ты не стыдись при этих двух. Входя в долину изобилий, Будь весел, смел, но не лукав. Прибавит шагу пусть Вергилий, Держи Вийона за рукав. Упейся! Пан так хочет. Благо, Фиал твой той доверил он, Что по Горацию — Лалага, По Лафонтену — Жаннетон. В доисторические гроты Тебя зовут, склонясь, цветы, И пьет Силен, да без охоты: Хлебнет и ждет — нейдешь ли ты.

ПРАЗДНИЧНЫЙ ДЕНЬ

В ОКРЕСТНОСТЯХ ПАРИЖА

Бряцают тамбурины где-то, И зноем пышет от земли; Расплывчатые силуэты Неспешно движутся вдали. Сверкают вихри легкой пыли Вкруг древней башни короля; Лучи полудня ослепили И обессилили поля. Дыханием горячим веют Трепещущие ветерки; В горниле луга маки рдеют, Как огненные языки. Овечье стадо бродит сонно; Прекрасен этот жгучий день! Трещат цикады монотонно; Прохлады не приносит тень. Недавно убрана пшеница, — Теперь и отдохнуть не грех! Из полной бочки в жбан струится Божественно веселый смех. Нетвердый на ногах пьянчужка К столу треногому приник. Ему дарует храбрость кружка, И забывает он на миг Прямую линию, нехватки, Законы, страх, жандарма власть. И вот напиток Вакха сладкий Над податью смеется всласть! Жует осел, мудрец хвостатый; Вполне доволен он собой: Конечно, уши длинноваты, Зато луга полны травой. Несутся по тропинке узкой Веселой стайкой малыши. Исчерчена картечью прусской Высокая стена Клиши. Поскрипывает воз негромко; Париж бормочет все слышней — Старьевщик черный, чья котомка Хранит охапку королей. Вдали, за дымкой светло-синей, Мерцают шпили и кресты. Венчают девушек в долине Улыбки, радость и цветы.

ДУБ ИЗ РАЗОРЕННОГО ПАРКА

1 Меня, — промолвил дуб косматый, От жалости уволь. Да, был из мрамора когда-то Дворец и сам король. Я видел на фронтоне лица Надменных королей, Стремительные колесницы И каменных коней. Я видел, как из-под завесы Раскидистых ветвей Поглядывали Геркулесы На Геб и на Психей. Охотничий рожок тревожный Я различал вдали, И, дуб могучий и вельможный, Своим я был в Марли. Супругов царственных объятья Я наблюдал подчас И замечал под их кроватью Лозена много раз. Версалю я дарил прохладу, Густую тень свою, У ног моих бродил по саду Лашез, как черт в раю. Меня чугунная дуэнья — Решетка — стерегла От неприличного вторженья Теленка иль осла. «Ничтожны и презренны нивы, А луг нечист и груб. Их должен избегать брезгливо Почтенный, старый дуб», — Так под моим зеленым сводом Хороший вкус ворчал, И незнаком я был с народом И все сильней скучал. Искусство окружив оградой, Вкус продолжал твердить, Что под замок, в теплицу надо Природу посадить. 2 Я видел тех, что стыд забыли, От чести отреклись, Тех, что красавицами слыли, Героями звались. Встречал я ропотом невольно Ничтожеств этих рой И ветками умел пребольно Их отхлестать порой. Красавицы толпою пестрой Бродили по лугам, И де Рео с насмешкой острой Следил за ними там. Герой был очень храбр, однако Со смертью не шутил И на цепочке, как собаку, Свой героизм водил. Король устроился отменно: Когда он рвался в бой, Его просили все смиренно Не жертвовать собой. И, бранное смиряя рвенье, Народ свой возлюбя, Приказывал сей муж к сиденью Привязывать себя. 3 Я видел в славном этом веке, Как надо поступать, Чтоб, побывав женой калеки, Супругой солнца стать. Я видел, как, сбежав от шуток, Поэт-лакей гулял И рифмы, словно диких уток, В тиши подстерегал. Их было там немало — разных Кропателей стихов, Надутых спесью, безобразных, Напыщенных шутов. Привольно им жилось в Версале: Одевшись напоказ, Они собою украшали Сусальный свой Парнас, Высокомерно рты кривили, Сжимали кулаки И с видом гениев строчили Бездарные стишки. В Марли терпели нрав их грубый. Блуждая меж стволов, Они цедили, стиснув зубы, Обрывки пышных слов, Хромую Лавальер любили Кипридой называть… И лживые слова их были Вставным зубам под стать. 4 Неслись приветственные клики, Старался кто как мог: «Светило — наш Луи великий, Луи великий — бог!» Сгибался Боссюэ понуро, Стихами льстил Расин, Глядеть порой на бога хмуро Умел Корнель один. Наш мир устроен очень странно: В восторге род людской, Олимп, хотя бы деревянный, Увидев над собой. Нередко Лафонтен в аллее Свои стихи читал. С улыбкой басням чародея Придворный сброд внимал: И царедворец искушенный, Умело гнущий стан, И герцог, сумрачный и сонный, Бавиль, Френез, Таванн, И Лувуа, палач кровавый, И Шамильяр-лакей… Всех рассмешить умел на славу Сей чарователь змей! 5 Была природа в парке этом Как будто неживой; Как будто с выспренним сонетом, Возились там с травой. Все было чинно, тихо, гладко. Ленотр и Жан Люлли В садах и танцах беспорядка Стерпеть бы не могли. Застыли тисы, точно в трансе, Равняли строй кусты, И приседали в реверансе Заученном цветы. Дубам нещадно обкорнали Густые ветки их, Чтоб королям напоминали Александрийский стих. Вид обездоленный и хилый Собою сад являл: Казалось, что Баттё унылый Его продиктовал. 6 «Вельможи, грабьте без стесненья!» Кричали короли. С улыбкой муза Просвещенья Склонялась

до земли. Проныра муза вдохновенно Умела льстить и лгать И у прохожих откровенно Подачки вымогать; Храм Аполлона величавый Усердно стерегла И у дверей торговлю славой По мелочам вела. На кальвинистов шло гоненье, Везде царило зло, — Меня же стригли без стесненья Под гребень Буало. У Ментенон кривились губки В улыбке неземной. Был чертом этот ангел в юбке, — И вот уж кровь рекой Из Нантского эдикта хлещет, Тревожа предков сон, И д'Обинье в гробу трепещет, И тяжко стонет он. Все мог купить король без спора. Сердца, и честь, и кровь, У судей — совести укоры, У женщины — любовь. Очерчен едким Сен-Симоном, Двор как живой возник: На троне — призрак, а за троном Всесильный духовник. 7 Мне ненавистно это время Злодеев и тупиц. Не по плечу пигмеям бремя Величья без границ. Грозит и правым и неправым Владыка эшафот. На смену парикам кудрявым Век пудры настает. Спустился на народ голодный Слой пудры, как туман. В чести уже не плут безродный, А важный шарлатан. Искусство тащится за модой. Всем подданным в пример, Луи Пятнадцатого одой Дарит хитрец Вольтер. Власть короля глупа на диво. У мысли заткнут рот. В шуршащих юбках горделиво Монархия плывет. Но грозные слышны удары, Земля дрожит — и вот Бежит от справедливой кары, Как вор, весь этот сброд. Пока кружились мошки в танце Над головой моей, Не стало шума, блеска, глянца, Не стало королей. 8 Мне хорошо: ушла тревога, Нестройный шум умолк, Украсила мой парк берлога, И стал монархом волк. В лучах полуденных расту я, Откинув прежний страх, И революция, ликуя, Цветет в моих ветвях. От Трианона пахнет тленьем. Он мертв, но я живу И глушь вокруг не запустеньем, А вольностью зову. Хромал наследник, и с изъяном Был королевы стан. Теперь я подружился с Жаном: Проворен, ловок Жан! Мне поцелуй крестьянки звучный Милее во сто крат, Чем ловкого Данжо докучный, Обдуманный разврат. Приятней лес, и ветер свежий, И луг, и блеск зари, Чем туфельки (ах я, невежа!), Графини Дюбарри. Меня не окружает боле Бесчестье прежних дней. Приятней мне цветок на воле, Чем во дворце — лакей. Весна, мне нрав твой своевольны; Приятней и милей, Чем их позор самодовольный И золото цепей. Не слышно шуток Рокелора И праздной болтовни, Но больше воздуха, простора, Ясней и чище дни. Теперь я нунциев не вижу, Сановных нет господ, Зато мне с каждым часом ближе Лазурный небосвод. В тени ветвей моих маркиза Вела собою торг, А ныне знает здесь Дениза Простой любви восторг. Конец оградам, рвам, заборам. Присев на мягкий склон, Сюзон ласкает персик взором, Как Матюрен — Сюзон. Есть у меня и развлеченья: Веселой чередой Повесы-ветра приключенья Проходят предо мной. А иногда, порой весенней, Придет девчурка в сад. Моей угрюмой, старой тени Приятен детский взгляд. На свете ничего светлее И трогательней нет, Чем чистой девочки в аллее Неясный силуэт. Она беседует с травою, С цветами у ручья. Беседе юности с весною Внимаю тихо я. Я вижу сев и прорастанье, Я вижу жизнь в зерне И тайну бракосочетанья В глубокой тишине. Я вижу под ночным покровом. Как торжествует вновь Над целомудрием суровым Прекрасная любовь. Я вижу пары, поцелуи, Объятья без конца. Желанием томятся струи, У ветров есть сердца. Природой это ликованье Освящено навек: Начало скрыто в окончанье, И семя даст побег. За мной ухаживает буря, Поит дождя струя. Росу полотнищем лазури С листов стираю я. Зима приносит сон глубокий, Но лишь придет апрель, Опять весны розовощекой Я ощущаю хмель. Я, вольный, стал своим в природе, И мне сладка весна. Для нас гармония в свободе, Мой друг, заключена. Под небом, дышащим отрадой, Хочу, чтоб сгинул гнет, Чтоб не стеснен был лес оградой И королем — народ. Чтоб райский сад, густой, прохладный, Вновь распуститься мог, Бутон земли рукой громадной Слегка сжимает бог. Исчез король, исчезла клика Всех временных владык, И бога — вечного владыку — Я, наконец, постиг. Он многолик, как мирозданье, Он благ — и потому, Даруя миру упованье, Рассеивает тьму. Исчезли касты. По дорожке Червяк ползет ко мне. Я равным стал и малой мошке И солнцу в вышине. Иллюминаций пышных боле Не видно в тьме ночной. Я ими жертвую без боли: Мне нужен свет иной. Пылали фейерверка знаки На небе, и земля Не бога видела во мраке, А имя короля. Перебегали по поляне Слепящие огни. От них стремглав спасались лани И прятались в тени. Свод неба, тихий и огромный, Тонул во мгле всегда: Фонариков на ветке темной Пугается звезда. Бенгальские лучи огнями Пронзали глушь лесов, Надменно затмевая пламя Крестьянских очагов. В те дни мы все — осины, вязы, Суровые дубы — Маркизов и ракет проказы Сносили, как рабы. Казалось, что в Версальском парке, Гоня дремоту прочь, Рубиново-сапфирный, яркий Пожар гудит всю ночь. Король, надменный и суровый, Любил игру лучей, А я в них видел блеск багровый Костров, где жгут людей. Неисчислимые ракеты С шипением рвались. Взлетали кверху самоцветы, А пепел падал вниз. Порою луч зелено-синий, Внушая людям страх, В честь короля, как хвост павлиний, Сверкал на небесах. Теперь ничто здесь не пылает, Свечей и плошек нет, — Как всем крестьянам, посылает Мне только небо свет. Под кров листвы, сквозной и темной, Прийти ко мне не прочь Созвездия толпою скромной И блещущая ночь. Я тень планеты неизвестной Над головой ловлю; Приветы страннице небесной Шуршаньем веток шлю. Мои окутывает ветки, Мой одевает ствол Не серный дым, густой и едкий, А звездный ореол. Мне молодость дарит свобода, Я опьянен — и вот В объятья приняла природа Меня и небосвод. Но все, что ныне уцелело От века королей В саду, где ослик бродит смело В невинности своей, — Зола былых иллюминаций, Богини и божки, Великолепных декораций Картонные клочки, Лежащие меж трав-крестьянок, В пыли и без огней, Осколки плошек-куртизанок, Любимцев-фонарей, Когда-то пестрых погремушек, Поверженных столбов, Ракет — сиятельных старушек, Подсвечников-попов, — Весь хлам в своей тупой гордыне Глумится надо мной За то, что снизошел я ныне До дружбы со звездой.

ПИСАНО В 1827 ГОДУ

1 Я на людей гляжу с тоскою. Фальшь отравляет душу им. Париж полузатоплен мглою, Когда-то поглотившей Рим. От лихорадки революций Леча народы, короли Пилюли клятв и конституций Для них тайком изобрели. Наш мрамор сходен с углем грязным, С вампиром — каждый наш святой. Тот, кто нам кажется прекрасным, Уродом был бы в век иной. Плутует честный, лжет правдивый. Мы кроткими стремимся быть Лишь потому, что мы ленивы, А гнев нас может утомить. Меж нами больше невозможны Ни Гемпден, ни Дантон, ни Брут. Бок о бок в нас софизм безбожный И добродетели живут. Смывает честь прилив позора, А там, где всемогущ разврат, Илотом делается скоро Упавший духом спартиат. Бледнеет день; слабеют силы; На черный хлеб и потный лоб Людей труда, подняв кропило, Бесстыдно брызжет грязью поп. Накладывает ночь глухая На разум и зарю запрет, И, только зренье напрягая, Сквозь тьму годов мы видим свет. Былое властвует над нами. Опять ему опора — трон. Опять наш дух его когтями Придавлен, схвачен, ущемлен. Монарх — добряк, но мостовые Поит кровавая волна. Уселась шлюха-тирания На шее короля-бревна. У нас сердца — сродни клоакам, Дела — зловонней сточных ям. Кто продает страну казакам, Кто совесть продает попам. Чтоб войны, казни и страданья Господним словом оправдать, Зловещий, адский смысл Писанью Религия спешит придать. Молва покорно, как машина, Хвалу преступникам поет, И мочат слюни Аретина Ее отвисший жадно рот. Париж одела, как лакея, Фортуна, властвуя над ним, В такую страшную ливрею, Что с ней и саван несравним. Победа, словно потаскуха, Дает любому наглецу Шептать ей комплименты в ухо Иль бить с размаху по лицу. Не принц Конде, не Лафейады, А солдафон спесивый с ней Вкушает пьяные услады, Как с Афродитою Арей. Повсюду деньги, разложенье, Цинизм, насмешки над мечтой, Подобострастные движенья, А в душах — только мрак ночной. 2 О мысль моя, покинь столицу! Беги в румяные леса, В поля, где на цветы ложится И шепчет о тебе роса. Лети к густым прохладным чащам. Предутренний туман исчез. Над миром, радостью кипящим, Смеется светлый лик небес. Войди под лиственные своды, Где так отрадно быть вдвоем, Где феи водят хороводы Ночами, а крестьянки — днем. Все ждет тебя нетерпеливо. Стрижи вернулись, и река Тебе расскажет шаловливо О первой ножке без чулка. Смотри: вокруг ликуют бурно И ключ, и птицы, и трава, И юный луч зари пурпурной, Узнав от роз, что ты жива. Покинь Париж. В лазури чистой Февральских бурь растаял след. Весна в окно рукой душистой Апрель бросает, как букет. Согреты солнцем все тропинки, По лугу пробегает дрожь, И жук на кончике былинки С матросом на грот-мачте схож. Так что тебе до Талейрана, Фуше и нантских нуайад! Ты слышишь? Мухи непрестанно В прозрачном воздухе гудят. Оставь заботы и печали, Довольна будь и весела, Раз из пруда ирисы встали И земляника зацвела. 3 Любимая, беги со мною! Париж мертвит сердца. Скорей! Вкусим забвение хмельное Листвы и солнечных лучей. Священен лес. Его вершины Сверкают летнею порой. Его зеленые пучины — Жилище вольности святой. Едва лишь в эти бездны глянет Ожесточеннейший из нас, Как мир ему казаться станет Милей и краше во сто раз. Алеет утро. Все сияет. В овраге плещется волна. И радость бытия вскипает, Как пена свежего вина. Шиповник ласков, как влюбленный. Трепещут нежно лепестки. Все речи так непринужденны, Все взрывы смеха так легки! О, тайны умиротворенья! Прозрачно тающая тень! Душа немеет в ослепленье, Впивая лучезарный день. Забудем все, сотрем бесследно Печаль и горести с чела! Пусть жизнь, как полночь, беспросветна Природа, как восход, светла. Пусть люди мерзостны и страшны, Пусть нравы низости полны, — Что мне до них, когда на пашне Бубенчики быков слышны! Не может быть иной отрады Для нас, насельников земных, Чем ширь полей, и сумрак сада, И смутный шум ветвей лесных. Уйдя в просторы без границы, Мы мудрость мира познаем. Довольно пенья малой птицы, Чтоб доказать, что бог — во всем.