Стихотворения

Кобылинский Лев Львович

II.

Ты — Царя царей рожденье, Матерь Высочайшая. нарда тихое куренье, и роза сладчайшая; Ты — живое жизни древо, Ты — звезда нетленная, Ты — меж дев святая Дева и благословенная; Ты — погибших благостыня, Ты — Царица благости, Ты зачала в сладком Сыне ток чистейшей радости. Луч нетленный, свет прекрасный, верное прибежище, вспомни о душе несчастной в страшный час Судилища!

III.

Мира утешение, благодать безмерная, аромат курения и победа верная! Да на веки вечные примешь восхваления, Дева непорочная, роза без истления!

Из святого Франциска Ксаверия

с испанского

Мой

Бог! Не ради вечного блаженства, хоть беспредельна райская отрада, не ради мук неисчислимых Ада люблю Тебя и жажду совершенства! Твои, Спаситель, созерцаю муки, Твой крест, на нем в крови Тебя, Распятый: разверсты раны, холодом объятый средь хохота Ты простираешь руки. Вихрь пламенный мою объемлет душу! Тебя любить я буду и без Рая, без адских ков обета не нарушу, свою свободу тайно презирая, чему я верил, верить не умея, и что любил, любить того не смея!

Невеста Христова

Невеста Христова слепая, заблудшая Церковь моя. бредешь ты на зовы Рая, незримые слезы струя. Съели зрак твой тайные слезы, иль черный выклевал Враг, но свет немеркнущей Розы лишь ты пронесешь через мрак. В руке свеча восковая, в крови золотой убор, бредешь ты во тьме но, слепая, лишь к небу подъемлешь взор. Вокруг холодные лица, но светят из тьмы времен Жаркие слезы блудницы, святого разбойника стон. Под золотом балдахина ты воссядешь, стыдясь, грустя, с толпою нищенок «Salve Regina!» не устанешь петь, как дитя! На себя приняв все удары, победишь все дни и века, ты — плоть нетленная Клары, чудотворный гроб Бедняка! Как ты, я давно не вижу, я бреду в ночи слепой, ужели тебя обижу, ужель не пойду за тобой?

Sacramentum

Под тихие, строгие звуки, ресницы очей спустя, скрестив со смирением руки, к причастью подходит дитя. Вдруг отрока ужас объемлет, вдруг чудится, своды дрожат, он видит бесплотных, он внемлет славословие дивное «Свят!» То Он, сияющий ликом, с обагренным солнцем в руках, сонмы сонмов в восторге великом перед Ним упадают во прах! Свершилось… Под тихие звуки возносится Чаша, блестя, скрестив со смирением руки, к причастью подходит дитя!

Beauseant

Три обета

В день Марии, в час рассвета рыцарь молодой шепчет строгих три обета Матери святой. Послушаньем, чистотою Матери служить, со святою Нищетою в браке дружно жить. Полон рыцарского жара, и не встав с колен, для себя три чудных дара просит он взамен: слава подвигов святая, вечная любовь, третий дар: «Мне пальму Рая. Матерь, уготовь!» Вдруг у Девы еле зримо дрогнули уста, словно песня серафима с неба излита. «Три обета Я приемлю, и воздам стократ,— ты идешь в Святую Землю, не придешь назад. Слава мира мимолетней этих облаков; что неверней, беззаботней менестреля слов? Дама сердца перескажет всем дела твои и другому перевяжет перевязь любви. Ты от вражьего удара примешь смерть в бою.— от меня три чудных дара обретешь в Раю. Совершая три обета. презрен, нищ и наг, верный Сыну в Царство света возойдешь сквозь мрак!»

Черный орел

Весть ужасная достигла до Италии веселой: «Град священный взят врагами, Магомет попрал Иисуса!» «Горе Иерусалиму!» и, главы посыпав пеплом, пурпур сбросили прелаты, рыбака святого вспомнив. Град священный взят врагами, потому что Магомету мусульмане лучше служат, чем Иисусу христиане. И далеко над пустыней слышен хохот Магомета, величание Агари, Измаила ликованье. «Горе Иерусалиму!» плачут ангелы и люди, как дитя, рыдает папа, пред крестом упав в соборе. Над священными стенами в полночь, в пятницу страстную, вдруг орел поднялся черный, распластав широко крылья. Он держал в когтях железных семь разящих молний-копий, он вещал громовым гласом: «Горе Иерусалиму!» Сбросив светлые доспехи, молча, рыцари клянутся возвратить

Святую Землю кровью, потом и слезами. И в лучах багровых солнца, в тихом плаче, в блеске позднем, от земли восходит к небу очертание Сосуда.

Святой Георгий

Non nobis, Domine! Эй, Beauseant! Вперед! Напор, и дрогнут дети Вавилона… Их стрелы тьмят сиянье небосклона, их тысячи, а мы наперечет. Да встретит смерть, как Даму, рыцарь храма, благословит кровавые рубцы, за нами море медное Хирама, Иерусалима белые зубцы. Путь рыцаря — святой и безвозвратный, жизнь — путь греха, но смерть в бою чиста, и ждет за гробом новый подвиг ратный согревших кровью дерево Креста. Чтоб утучнить святую ниву кровью мы собрались от всех морей и стран, пребудь же нам единственной любовью средь вражьих стрел — святой Себастиан. Смешались кровь и красные шелка, с молитвой брань и с кличем отзвук стона… Вперед… и вдруг незримая Рука отбросила взревевшего дракона. Враги бегут… с копьем наперевес их Белый Рыцарь прочь метет в восторге. он вознесен, он блещет, он исчез… — Хвала тебе, хвала, святой Георгий!

Ричард пред Иерусалимом

Душа была безумием палима, Всю ночь он гнал лесного кабана… Деревьев расступается стена, у ног его зубцы Иерусалима. Священный град почил, как Рыцарь Белый, повергнут мановением Царя; он ждет тебя; холодная заря ласкает труп его похолоделый. В тяжелом сне он горестно затих под вещими Господними словами: «О сколько раз собрать птенцов Моих хотел я материнскими крылами! Се дом твой пуст, вместилище пороков! До страшного и горестного дня ты не увидишь более меня, о город, избивающий пророков!» Какой восторг тогда, какая боль проснулась в миг нежданно в сердце львином? И протекла пред верным паладином вся жизнь твоя погибшая, король! И вспомнил ты свою смешную славу все подвиги ненужные свои; как раненый, с коня ты пал на траву с росою слив горячих слез ручьи. Почившего Царя своих мечтаний ты в верности вассальной заверял, и простирал сверкающие длани, и рыцарские клятвы повторял. Какой глагол звучал в душе твоей? И сон какой в тот час тебе приснился? Но до звезды среди лесных ветвей ты, как дитя, и плакал и молился. И пред тобой безгрешною стопою согбенный весь под бременем креста, благословляя грешные места, прошел Господь кровавую тропою. И отпустил тебе твой Бог и брат твои вины, скорбя о сыне блудном. и заповедь о Граде Новом, чудном, тебе земной тогда поведал град.

Ангел гнева

На тех холмах, где Годефруа, Танкред предстали нам, как горняя дружина во славу рыцарских и ангельских побед, пылают желтые знамена Саладина. Король в цепях, на площадях купцы на рыцаря, смеясь, меняют мула, от радостного, вражеского гула вселенной содрогаются концы. Давно не умолкают Miserere на улицах, во храмах, во дворцах, мужи скудеют в ревности и вере, лишь женщины да дети на стенах. Безгрешные защитники Креста ушли от нас бродить в долинах Рая, и алтаря решетка золотая на золото монет перелита. Уж вороны над нами стаей черной развернуты, как знамя Сатаны, как дым от жертвы Каина тлетворный, моленья наши пасть осуждены. На улицах собаки воют жадно, предчувствуя добычу каждый миг, и месяц злой насмешливо, злорадно над городом кривой возносит лик. Свой кроткий лик от нас сокрыла Дева, и снизошла кровавая роса и оскверненный крест на небеса возносит прочь, сверкая, Ангел гнева.

Вестники

Среди песков рыдает Miserere, со всех сторон, пылая, дышит ад, мы падаем, стеня, за рядом ряд, и дрогнул дух в железном тамплиере. Лукав, как демон, черный проводник. к своим следам мы возвращались дважды, кровь конская не утоляет жажды, растущей каждый час и каждый миг. В безветрии хоругви и знамена повисли, как пред бурей паруса; безмолвно все. ни жалобы ни стона, лишь слезный гимн восходит в небеса. Господне око жжет и плавит латы, бросает лук испуганный стрелок, и золотые падают прелаты, крестом простерши руки, на песок. Роскошная палатка короля вся сожжена Господними лучами… А там, вдали, тяжелыми мечами навек опустошенная страна. Мы ждем конца, вдруг легкая чета двух ласточек, звеня, над нами вьется и кличет нас и плачет и смеется и вдруг приникла к дереву креста. И путникам, чей кончен путь земной, воздушный путь до стен Иерусалима,— путь благодатный, радостный, иной вещают два крылатых пилигрима.