Стилист
Шрифт:
– Сейчас его дневник привезут, – возразила Настя. – Там должно быть то, что нам нужно. Я хочу сама посмотреть.
– Завтра посмотришь. Умей терпеть и откладывать на потом. Очень полезный навык. Давай, давай, собирайся. И Чистякову своему позвони, чтобы встретил тебя у метро.
– Да не стоит, Виктор Алексеевич, дойду, ничего со мной не случится.
– Когда ты доедешь до «Щелковской», будет уже двенадцатый час. Звони прямо сейчас, чтобы я слышал. Мне только этой головной боли не хватало – беспокоиться, чтобы тебя, бестолковую, поздно вечером не ограбили и не убили. Других забот у меня, конечно, нет. Звони, я кому сказал.
Она вздохнула и потянулась к телефону.
Ночь она провела без
Она тихонько встала, стараясь не разбудить мирно спящего мужа, приняла душ, выпила кофе и стала одеваться. Но Леша все-таки проснулся.
– Ты куда в такую рань? – удивленно протянул он, высунув руку из-под одеяла и взяв стоящий на полу будильник.
– Поеду я, Лешик, сил моих нет терзаться неизвестностью. Вчера задержали преступника, который мальчиков похищал. Хочу узнать, что он говорит.
– А-а-а, понятно, – кивнул он. – Вчера по телевизору что-то такое говорили. Правда, они в основном возмущались, что маньяк до сих пор не пойман. Можете вчинить телевизионщикам иск за клевету и содрать с них изрядную сумму за диффамацию.
– Была бы моя воля, я б с них не сумму содрала, а шкуру, – в сердцах бросила она. – Испортили нам всю разработку эти охотники за жареным. Как же они милицию не любят! Хлебом не корми, только дай написать или рассказать, какие мы плохие, ленивые и профессионально убогие. Все, солнышко, я помчалась.
Обычно по утрам, когда Настя ехала на работу, вагоны поездов метро были плотно набиты пассажирами. За много лет она привыкла к ежеутренней толчее и давке и уже почти не замечала ее. Но сегодня она ехала намного раньше, и в вагонах было свободно, можно было даже сесть и почитать. Настя устроилась в уголке и открыла купленные в подземном переходе газеты. Так и есть. Никто не промолчал. Сообщения различались только степенью акцентирования внимания читателей на еврейском вопросе. Зато фамилию Черкасова упомянули все. Просто поразительно, до чего журналисты не боятся ошибиться! Хватают непроверенные сведения, неизвестно из какого источника добытые, и публикуют их, совершенно не думая о том, что все это может оказаться неправдой. И не просто неправдой, а клеветой и оскорблением. А это уже статья Уголовного кодекса. Вот окажется, что она, Настя Каменская, ошиблась и что Черкасов никакого отношения к этим смертям не имеет, перед ним извинятся и интеллигентно посадят за кражу видеокассет. А он возьмет да и подаст на журналистов в суд за то, что они публично утверждали, будто он – кровавый маньяк-убийца, губитель невинных детских душ. Ведь фамилию-то напечатали. А что? Идея свежая. Ему в колонии все равно заняться нечем будет, свободного времени навалом, вот и станет письма строчить в инстанции, просить привлечь клеветников к ответу и взыскать с них за моральный ущерб. А журналисты начнут на Свалова кивать, мол, он представитель правоохранительных структур, его слову они доверяют. Он сказал – они написали. Какие у них основания сомневаться? Интересно, что Свалов в этой ситуации будет делать? Наверняка скажет, что пошутил. Или вообще от всего отопрется. Или сошлется на Гордеева и Каменскую, которые уверяли его в том, что Черкасов – преступник…
Мечты все это. Не будет Черкасов никаких исков предъявлять. Не в чем ему упрекнуть журналистов. Правду они написали. Он – убийца. На его совести девять жизней. А может быть, и больше.
Настя Каменская пришла на работу в органы внутренних дел сразу после окончания университетского юрфака, когда ей было двадцать два года. К сегодняшнему дню, учитывая, что через полтора месяца ей исполнится тридцать шесть, стаж у нее был немаленький, и опыт оперативной работы тоже. За эти годы бывало всякое, были ошибки и поражения, были горькие разочарования, и победы, конечно, тоже были. Но такого, как с Черкасовым, не было ни разу. Нередко после задержания и ареста преступника выяснялись какие-то неизвестные детали, после чего картина преступления выглядела несколько иначе. Даже неожиданные открытия случались. Но такого…
Ни разу за все годы работы Настя не попадала в ситуацию, когда после задержания подозреваемого выяснялось, что все было совершенно не так. Разумеется, картина, выстроенная в ее голове в период разработки, и картина реальная никогда полностью не совпадали. Различия, и порой значительные, были всегда. Но не до такой же степени!
Признав с ходу кражу видеокассет, обо всем остальном Черкасов молчал довольно долго. Во всяком случае, когда Настя приехала рано утром на Петровку, с ним уже снова работал Юра Коротков, и часов примерно до одиннадцати разговор их топтался на месте, что было даже удивительно для человека, не имеющего опыта общения с правоохранительными структурами и не закаленного в ходе длительных предыдущих допросов. Черкасов совершенно не стеснялся своей сексуальной ориентации и спокойно и твердо настаивал на том, что имеет право ее не обсуждать. Статью в Уголовном кодексе, слава богу, отменили, а насилия он никогда ни к кому не применял.
– Вам знакомо это лицо?
Коротков положил перед ним фотографию – кадр из фильма, где красивый темноглазый актер был снят крупным планом.
– Да, – невозмутимо ответил Черкасов. – Это итальянский актер, он мне очень нравится. Вы ведь уже выяснили, что я украл кассеты со всеми фильмами, где он снимался.
– А это лицо вам тоже знакомо?
С этими словами Юра положил перед Черкасовым еще одну фотографию – Олега Бутенко. Черкасов глубоко вздохнул, краска медленно прилила к щекам. Он чуть отодвинулся от стола, пальцы рук вцепились в колени.
– Я так и знал. Это был несчастный случай.
– Поподробнее, пожалуйста, если не трудно, – вежливо попросил Коротков, приготовившись выслушать первую порцию лжи.
– Олег был порочен до мозга костей. Когда мы познакомились, он уже был пушером – мелким торговцем наркотиками. И сам употреблял. Он жил у меня, домой возвращаться не хотел, даже из квартиры не выходил, чтобы случайно не встретить кого-нибудь из знакомых. Он же знал, что родители заявили в милицию и его ищут. Так прошло три месяца. Однажды я пришел с работы и увидел его мертвым. Он экспериментировал с наркотиками, менял дозы, сочетания, последовательность приема. Умер от передозировки. Что я должен был делать? Кому я должен был объяснять, что он добровольно ушел жить ко мне и был вполне счастлив со мной целых три месяца? Когда я понял, что помочь ему уже нельзя, я вывез его тело за город.
– Скажите, Михаил Ефимович, а откуда у Олега были наркотики? Вы ему приносили?
– Нет, что вы! Ему нужны были такие дозы, что я через два дня пошел бы по миру. У меня таких денег нет. Он просто прихватил с собой товар. Уж как он ухитрился скопить такое количество, не знаю. По-моему, у него были какие-то сложности с дилером, конфликт или что-то в этом роде. Олег взял большую партию и с ней скрылся. Впрочем, я деталей не знаю, он не хотел это обсуждать со мной.
– К тому моменту, когда Бутенко умер, он израсходовал все украденные наркотики или что-то еще оставалось?
– Из сильных и дорогих не осталось ничего.
– А из легких и дешевых?
– Ну, дешевыми их вряд ли можно назвать в обычном понимании. Две упаковки сигарет с марихуаной – их Олег принес вместе со всей партией, но сам ими не пользовался, говорил, что для него это слишком слабо, это только для начинающих годится. И еще кокаин. Кокаина у него было много. Вы, наверное, догадываетесь, почему.
– И почему же? – заинтересовался Коротков.
– Кокаин часто употребляют для того, чтобы сделать более острыми сексуальные ощущения. И основными клиентами Олега были люди, придающие сексу слишком большое значение. Или просто любящие порезвиться в виде развлечения. Секс стал сферой бизнеса, и Олег в этом бизнесе крутился уже давно.