Стивен Эриксон Падение Света
Шрифт:
Да, лучше всего растет паранойя, хотя и не способная отличить адский гений от вопиющей некомпетентности. Эту жвачку паникующая и страдающая от беспомощности душа принимает охотно.
У них с верховной жрицей полно здравых оправданий. Они хотят спасти государство, покончить с гражданской войной. Ищут мирного будущего, хотя не могут избежать момента подлого предательства. Куральд Галайн должен жить, говорят они друг дружке, и придется принести жизни в жертву общему выживанию.
"Но не мою жизнь. И не твою, Эмрал Ланир. В чем же наша жертва? Да и от чести остается лишь труп. Заговор убивает правоту,
Показывайте же мне выгоды от побед... Вижу себя в грядущем: пьяница на диване, жаждущий поскорее потратить оставшиеся годы.
А ты, милочка? Какова вера на вкус, когда язык в крови?"
Коридоры Цитадели, впрочем, вселяли некоторую уверенность. Есть свет и в темноте. Глаза его могут видеть, хотя факелы даже не вставлены в кольца на стенах. Кедорпул уверяет, будто способность пронизывать взором тьму есть дар Матери, благодарность за веру. Эта идея радовала Райза, но слишком многозначительно; потрудись он составить список всех доводов - ясно узрит собственно отчаяние, увидит того, кто устраивает пир из крошек.
Райз подождал в проходе, пока мимо спешили две юные жрицы, головы под капюшонами, глазки опущены. Они скользили, почти бесформенные в шелковых одеяниях, но запах духов тяжелой волной сопровождал историка. Богиня любви была бы весьма кстати в нынешних обстоятельствах, но ее даром не должен быть лишь секс. Похоть говорит на низменном языке, ее роль в истории, отлично знал Херат, чревата трагедией и войной.
"Но наши желания холодны, верховная жрица. Нет жара в наших планах, изобретенные нами позы лишены намека на нежность. Она больше не берет мужчин в постель. Врата, сказал бы Кедорпул, закрыты.
Однако ее служки еще плывут по глубоким морям плоти, называя это поклонением.
Хотя Мать Тьма не богиня любви. Мы ошиблись, и похоть кипит, ничем не сдерживаемая. Мчим вперед, не давая себе времени соизмерить дела и помыслы. Поводья вырваны из рук, а дорога неровная и ведет вниз.
Но дайте же нам еще немного подержаться за иллюзию контроля".
У двери в покои Эмрал Ланир он один раз дернул за шелковый шнур в нише. Услышав приглушенное приглашение, толкнул тяжелую створку и ступил в комнату.
Раньше на стене висело серебряное зеркало в полный рост, словно заполняя всю комнату, намекая на движение и освещаемое без видимого источника света. Райз Херат находил его неприятным: отражение приобретало странные кривизны и выпуклости, посрамляя любое тщеславие. Но недавно зеркало завесили толстым гобеленом. Сначала Райз удивлялся такому решению, но недолго. Уже не время, понял он, любоваться собой, ведь надо избегать малейших намеков на чувство вины.
Гобелен над зеркалом был из старинных, изображал сцену при некоем дворе. Полная зала, фигуры в варварских меховых нарядах стоят полукругом, спинами к зрителю, лицами к смутно видимому существу на троне. Женщине, то ли спящей, то ли мертвой. Блеск тронной залы представлял резкий контраст собравшимся дикарям. Там было столько
Нет, никакое прошлое уже не важно. Прошло время. Это мир совершенный, потому что недосягаемый. Но влечение осталось, столь же соблазнительное, как всегда. Творчество черпает не только из знаний, но и из невежества. Такие мечтатели вечно заканчивают купанием в крови; если им удается осуществить грезы, мир полнится насилием и террором. Слишком много гнева, когда мечта оказывается недостижимой, когда окружающие не совпадают с идеалом; их быстро ставят на колени, ломая страхом или отчаянием, а тела не желающих кланяться заполняют наспех вырытые ямы.
"Просто наблюдения, друзья мои. Я не смею судить, могу лишь шептать тому или иному фантазеру: Мечтайте не о недостижимом прошлом, но о возможном будущем. Это не одно и то же. Никогда не одно и то же. Знайте. Понимайте. Примиряйтесь. Иначе вам придется вести войну безнадежную".
Эмрал Ланир показалась из спальни, пройдя кабинет. Она была в простой шелковой одежде, темно-серой и тускло мерцающей, как оловянный сплав. Волосы уложены небрежно - скорее своими руками, чем заботами горничной. Под глазами легли тени, следы утомления духовного и физического.
– Историк. Уже поздно. Слишком поздно?
– Нет, верховная жрица. Скоро шестой звон.
– Ах, - невнятно пробормотала она и взмахнула рукой.
– Посидите у меня? Я всех прогоню. Слишком много болтают. Однажды, боюсь я, наш мир заполнится множеством тех, кому нечего сказать, о чем они и будут твердить не переставая. Какофония оглушит нас, пока все не одуреют от тривиальностей. В тот день цивилизация умрет под фанфары, но никто не услышит и не заметит.
Херат улыбнулся, садясь в указанное ей кресло.
– Они будут переступать через трещины в мостовых, через груды мусора у порогов, морщиться, вдыхая дурной воздух и выпивая гнилую воду. И болтать, и болтать.
Она чуть пошатнулась; Херат подумал, не пьяна ли жрица, не вдыхала ли пары д"байанга, слабый запах коего ощущался в комнате.
– Верховная Жрица, вам нехорошо?
– О, избавимся от любезностей - неужели они стали нашим особым видом болтовни? Вы оценили его? Тверда ли его позиция?
Херат отвел глаза, моргнув.
– Если захочет, - сказал он нерешительно, - то сможет перешагнуть пропасть. Пусть Сильхас воин, но у него нет смелости, чтобы скрещивать клинки с прежними друзьями. Честь удерживает его рядом с братом, но в душе Сильхас глубоко презирает Великие Дома и все претензии высокородных.
Он снова отыскал ее взглядом и обнаружил, что она изучает его из-под опущенных век.
– Так он послужит нам?
– Разбередит обиду? Да. Характер - главный его враг.
– Что еще?
Он не сразу понял, чего она хочет. И вздохнул.
– Двор Магов. Да, это была сцена. Волшебство, точно, но Галлан усомнился в его ценности. Долго не продержался. Сильхас ясно выразил разочарование.
– А Эндест Силанн?
– Кровоточил.
– Я ощутила, - ответила Эмрал Ланир, отворачиваясь, словно готова была отослать гостя и удалиться в спальню. Потом вздрогнула, поднося руку к лицу.
– Она устремилась к нему, к ранам. Нет, Херат, ей так и не удалось скрыть бешеную жажду.