Стивен Эриксон Падение Света
Шрифт:
Юноша, он восхищался правосудием Форулканов. Но вскоре циничный взор слишком ясно выявил злоупотребления, тонкие способы отменить всеобщее правило, что меч правосудия должен быть занесен над каждым. Да, видел он теперь, среди привилегированных стало игрой - уходить из-под сени ответственности и воздаяния. Он замечал уловки, игру понятиями, намеренное затуманивание смысла, бесконечные заверения в невинности, сопровождаемые одним и тем же насмешливым подмигиванием.
Любовницы юности оказались некрасивыми.
Однажды на Великом
Вино сладко текло в тот день, потоки орошали мощеный пол, вились меж искусно вырезанных ножек стульев и скамей. Высоко брызгало на драгоценные гобелены, в ниши, вместившие бюсты знаменитых судей и философов. Великий Суд превратился в рай пьяницы.
Реки вина, столь же алого и темного, как перерезанные глотки, обрубки отсеченных конечностей, срезанные куски мяса. Сама ярость в страхе бежала от любителя впадать в нежданный раж, будто меж ними было брошено зеркало и ярость впервые узрела свой правдивый образ.
А за барьером циник бродил по залам, махая кровавой секирой, сухим смехом возвещая ужасную свободу.
Азатенай, многие годы спустя ставший Защитником и Стражем Пустоты, родился в той резне. Вышел из Суда словно дитя из багряной утробы, разрисованный всеми красками правосудия, задыхаясь в холодном воздухе разбитых окон, дробя ногами стекло и отметая вопли с далеких улиц.
"Обманывайте меня словами, друзья, и поглядим, что будет. Насмехайтесь над идеалами, шепчитесь о глупце, что пришел с нелепыми надеждами. Узрите наведенную вспышку ярости, воспламененного ребенка. Да, своими хитроумными искусствами, умелым расчленением высоких некогда идеалов, клеймом цинизма, столь заботливо смешанного с презрением, вы родили меня, новое свое дитя, Невинного. И если я несу пламя в ваш мир, не удивляйтесь.
Я иду, словно отвергнутый любовник.
До мгновения этой клятвы, коей я держусь. Никогда снова сердце мое не впадет в невинность. Никогда снова не превращу я юношескую влюбленность в мужской идеал, тоскуя по тому, чего не было никогда. Не твердите мне о балансе наделений, императивах возмездия, не лгите о карах и пустой похоти мщения.
Отрицая, я не налагаю на вас ограничений. Делайте что хотите. Прах ждет всех. Любитель мира отбрасывает любовь сейчас и навсегда. Увидьте во мне защитника, но такого, что ничего не оценивает, вечно улыбается и позволяет вам похваляться чем угодно, крове справедливости. Ибо вы ею не владеете.
Когда вы стаскиваете бога за руки, я обагряю их смертной кровью.
И молюсь, чтобы
Он слышал, за прошедшие десятилетия среди Форулканов возрос культ Гриззина Фарла, бога мщения. Даже бога правосудия. Так бывает со всеми, осознал он, для кого насилие есть подтверждение права.
Внезапное движение заставило Азатеная поднять голову, хотя она и казалась слишком тяжелой для этого мира. Он увидел, как Сильхас Руин подтаскивает кресло и плюхается в него. Бледное лицо Тисте казалось просвечивающим, будто бумага; глаза горели красными углями.
– Вы пьяны, Азатенай?
– Лишь воспоминаниям, лорд, дано воспламенять разум.
– Воображаю, - отозвался Сильхас, наливая полную кружку из графина, - у вас избыток. Воспоминаний.
Гриззин Фарл подался назад, лишь сейчас услышав шум грязной таверны.
– Чувство юмора сегодня мне изменяет, - сказал он.
– Бутон лишился лепестков и цвета.
– Тогда вы отлично гармонируете с моим обликом. Историк Райз Херат ищет вас.
– Прошлому мне сказать нечего.
– Вы окажетесь в подходящей компании. Он, думаю, ждет вас в своих покоях.
Гриззин Фарл всмотрелся в знатного гостя.
– Город охвачен лихорадкой.
– Харкенас всегда плохо переносил зиму. Даже во времена до тьмы воздух казался грубым, а кости становились хрупкими. Увы, - добавил он, выпив, - мне бывает хуже всех. И теперь тоже. Провожу зимы в томлении по летней жаре.
– Не все рады сезону размышлений, - согласился Гриззин.
Сильхас фыркнул.
– Размышления? Скорее тут раздолье лихорадочных мыслей.
– Он покачал головой.
– Азатенай, тут скрыто большее. Я хотел бы растрясти руки и ноги, схватить меч и копье. Чтобы шаги стали легкими. Пусть я бледен, но душа закалена в летнем пламени.
Гриззин поймал взгляд кровавых глаз воина.
– Говорят, лорд Урусандер готов выступить перед распутицей.
– Тогда я ударю собственным теплом, Азатенай.
– Через миг (в который он, похоже, обдумывал сию перспективу с явным оживлением) Сильхас пожал плечами, отметая идею.
– Но я пришел к вам с определенной целью, не только сообщить о желаниях историка. Сегодня я видел волшебство, развертывание магических сил. Они казались... незаслуженными.
Гриззин Фарл снова налил кружку.
– Незаслуженными?
– Нужно объяснить? Власть, слишком легко достающаяся.
– Сир, вы из знати. Благородный титул, аристократические привилегии, при которых разговор о заслуженном и незаслуженном неуместен. Избранный по праву рождения вовсе лишен выбора. Но детям вы сурово внушаете нерушимые правила, бросающие одному привилегии, другого лишения. Эта гражданская война, Сильхас Руин, несет вызов всем. А теперь... волшебство в руках каждого, и если он проявит прилежание и усердие в овладении мастерством... да, вижу усиление позиций Урусандера в ущерб вашим.