Сто имен
Шрифт:
Китти кивнула.
— Перед сном я молился, но это была рутина, как зубы почистить. Я верил в Бога примерно так же, как в микробов: что-то, чем взрослые запугивают детей, определенная привычка, повинность. Я не верил в Бога, когда мне было шесть, на похоронах моей матери, не верил в семь лет, подходя к первому причастию, в двенадцать, на конфирмации. Я не верил в него, когда, стоя в его храме, клялся вечно хранить верность моей супруге. Но, — он глянул на Китти остекленевшими глазами, — я возблагодарил его в тот день, когда родилась моя дочь. — После паузы Арчи продолжал: — Почему я его благодарил?
И лишь когда она пропала и мы целую неделю тщетно искали ее и уже обратились к общественности с просьбой начать поиски, я опять воззвал к нему. Я молился. Сперва по утрам, дома, в ту секунду, когда просыпался. Молился о том, чтобы в этот самый день она вернулась домой. Потом молитва стала занимать все больше времени, почти весь день. Я пошел в церковь. Ходил туда каждый день. Я вспоминал о Боге так же часто, как о дочери. Все время торговался, заключал сделки, давал обещания: возврати ее мне, и я сделаю то-то и то-то, на все пойду, лишь бы она была жива. Помоги нам найти ее, и я стану самым заправским праведником, какого ты только видел. Я умолял. Взрослый человек, я валялся у него в ногах, умоляя. Я так крепко верил в него, как никогда в жизни.
А потом ее нашли — мертвой, изувеченной. И я не только утратил веру, я так уверился в его несуществовании, что злился на тех, кто верил. Я не мог общаться с ними, двух минут не выдерживал в их компании, а они, христиане, так и полезли из всех щелей, когда Ребекку нашли, явились поддержать нас. От их веры, их наивности, готовности принять самые идиотские теории у меня кровь закипала в жилах. Их вера казалась мне приспособленческой, они перекладывали на Бога ответственность, ничего не желали сделать сами, им недоставало самостоятельности, бездумные они какие-то. У них, мол, есть Спаситель, Он руководит ими — чушь собачья! Слабаки, неспособные взять на себя ответственность за собственную жизнь. Я не желал иметь с ними дело. Вы меня понимаете?
— Понимаю. То есть вы не верите в Бога? — Она слегка поощрительно улыбнулась собеседнику.
— Не верил. Сперва я не верил, потом уверовал, а он подвел меня, и следующие семь лет я ненавидел его до глубины души, слышать о нем не хотел. Однако ненависть к Богу утверждает его существование точно так же, как благодарность. Нельзя же ненавидеть того, кто не существует.
Китти вся погрузилась в слух и едва заметила, как ей принесли завтрак. Она отхлебнула глоток воды, гадая, к чему клонит Арчи, куда он ее ведет.
Он наблюдал за ней:
— Вы не верите мне.
— Верю, — возразила она.
— Ничего, сейчас я скажу такое, во что вы точно не поверите.
— Испытайте меня.
Арчи уставился в чашку с чаем — чай, должно быть, давно остыл, на поверхности осталась тонкая пленка пузырьков. Он замолчал
— Ваши родные знают о том, что вы собираетесь мне рассказать? О том, во что я, как вы думаете, не поверю? — спросила Китти, чтобы подтолкнуть его.
Он покачал головой:
— Никто этого не знает.
— Значит, я получу эксклюзив.
— Ага, профи не сдаются.
Китти расхохоталась.
— Нет, — тихо продолжал он, — никто не знает. Мы общаемся иногда, но… У меня брат в Майо. Фрэнк. Ему стукнуло пятьдесят, и он надумал жениться, можете себе это представить?
— Любви все возрасты покорны. — Китти особо и не пыталась скрыть иронию.
— Вы не верите в любовь?
— За эту неделю я во многом разуверилась.
— И все же вы готовы поверить в мою историю?
— Вы были очень откровенны. К тому же от вашей истории зависит мое будущее.
Он улыбнулся:
— А как вы относитесь к Богу?
— Я в него не верю, — откровенностью на откровенность ответила Китти.
Арчи принял ее ответ.
— А знаете, что я думаю про любовь? Думаю, что она меняет человека до неузнаваемости, превращая его в мягкотелого идиота, в одержимого одной идеей глупца.
— Уж с вами такого не случалось! — поддразнила его Китти.
— А как же! Когда я познакомился с моей будущей женой. Она была красавицей, и я тут же свихнулся. Любовь смягчает человека, это я знаю. Но теперь любовь во мне стала гневом, раскаленным гневом, который проник в мою плоть и кровь и пробуждает во мне самое худшее. Вот почему близким лучше любить меня издали. Из Майо, из Манчестера и так далее.
Китти попросила объяснить эту мысль.
— Любовь во мне повернулась оборотной стороной, — сказал он. — Стала темной, грозной, ничего общего с тем сладким сиропом, который пишут на открытках, с теми глупостями, которые влюбленные шепчут друг другу на ухо. От любви у кого-то вырастают крылья, а меня она пригибает к земле, загоняет в ад. Я — словно демон на страже, готовый рвать, убивать, только бы защитить тех, кого люблю.
— Вполне понятно, учитывая, через что вам пришлось пройти.
— Разве? — Он удивленно поглядел на нее.
— Разумеется.
— Последние семь лет я чувствовал себя монстром, не умеющим любить, как все любят. Я понимаю, и все же… — Он погрузился в размышления.
Китти видела, как Арчи отстраивает барьеры, как в нем нарастает напряжение. Еще немного, и он вновь превратится в того закрытого парня, из которого слова не вытянешь. Китти поспешила удержать другого, откровенного Арчи:
— Расскажите мне все-таки, в чем суть вашей истории.
Он уперся взглядом в доску с меню и долго молчал, потом обернулся и глянул на ту женщину. Вздохнул, собираясь с духом.
— Расскажите! — настойчивее попросила Китти.
— Иногда… — Он опять смолк, потом выдавил из себя: — Я слышу чужие молитвы.
Китти приподняла брови, ожидая услышать смех, услышать, что это была шутка, но лицо Арчи оставалось неподвижным. У Китти было всего несколько секунд, чтобы поймать сюжет или раз и навсегда потерять его. Та женщина поднялась и вышла из кафе. Арчи проводил ее взглядом. Затем он перевел взгляд на Китти, ожидая, вероятно, что уйдет и она. Китти предпочла рискнуть: