Сто лет назад
Шрифт:
Проходя по пустыне, мы видели много слоновых клыков, но слонов не встречали; оставалось только предположить, что сами слоны погибли при переходе через пустыню.
Но наши запасы воды истощились раньше, чем мы успели выбраться из пустыни, и мы испытывали страшные муки, идя под палящими, почти вертикальными лучами солнца в течение целого дня. Ночь также принесла нам мало облегчения, так как жажда продолжала мучить нас и ночью, а на следующий день, когда силы наши стали окончательно изменять, и мы уже обсуждали вопрос, не лучше ли лечь и предоставить нашим погонщикам приколоть нас и тем положить конец нашим мучениям, мы вдруг пришли к реке, которую, видимо, с большим старанием искали наши негры. Здесь все мы утолили свою жажду и остались отдыхать на берегу весь день, что для нас всех было крайне необходимо, так как даже сами негры были столь же измучены и истощены, как и мы. На следующее утро мы переправились через реку и углубились в лес; но так как лес этот тянулся по возвышенной местности, то москиты не так беспокоили нас, как на низменных местах побережья.
Когда мы прошли лес, то вышли на большое открытое пространство, густо усеянное небольшими селениями и деревеньками, расположенными на расстоянии нескольких миль друг от друга. Каждая из этих деревень была окружена полями гвинейской пшеницы и кое-какими мелкими посадками. По пути мы весьма часто натыкались на группы негритянских хижин, покинутых их обитателями и наполовину разрушенных. Раньше, когда мы шли по побережью и до самой пустыни, мы нередко видели у туземцев европейское огнестрельное оружие, теперь же никакого иного оружия, кроме лука, стрел и копьев, в руках туземцев не видели. Проходя через какое-нибудь селение или деревню, мы каждый раз бывали окружены толпой любопытных, но вовсе не недоброжелательных людей, которые разглядывали нас, как диковинных зверей или птиц.
Однажды поутру мы прибыли в большой негритянский город; по мере приближения к нему наши погонщики стали принимать чрезвычайно важный, горделивый вид и погнали нас теперь впереди себя через толпу, словно похваляясь своей добычей, причем пели торжествующие победные песни и размахивали над головой своим оружием.
Пройдя таким образом более половины города, мы очутились перед группой домов или, вернее, хижин более щеголеватого вида, отделенных от остальных домов города высоким частоколом и представлявших собою, как мы узнали впоследствии, дворцовые помещения короля этой страны, предназначенные его женам и приближенным. Здесь нам пришлось прождать некоторое время за оградой, тогда как наши погонщики вошли в ограду и оповестили короля о том, какой дар они принесли ему.
Мы имели основание думать, что пленившие нас негры не были подданными этого короля, а, напротив, принадлежали к племени, воевавшему с ним и теперь решившему умилостивить слишком сильного для них врага принесением ему нас в дар. Наконец и нам приказали войти в ограду, и мы очутились в большом открытом здании, построенном, как и все остальные, из тростника и ветвей. В середине этого здания восседал прямо на полу, по-турецки, свирепого вида негр, которому прислуживали четыре молодые женщины. Он был стар, но ширококост и мускулист, худ, но, по-видимому, очень силен и весьма могучего сложения. Его угрюмые черты носили отпечаток свирепости и жестокости, а когда он делал движение рукой или ногой, видно было, что хотя он худ, но мускулатура его настолько развита, что едва ли кто посмеет с ним в этом поспорить. Что касается меня, то я никогда еще не видал такого человеческого экземпляра, являющегося столь ярким воплощением грубой животной силы и дикого варварства. Перед ним была разостлана циновка, и на ней разложены различные яства. За его спиной стояло несколько сановников с угрюмыми, мрачными лицами, державшие оружие короля, а по сторонам, на некотором расстоянии от этих сановников, стояли рядами другие негры с низко опущенными на грудь головами и скрещенными на груди руками, очевидно ожидая только приказания короля, чтобы тотчас привести его в исполнение.
На короле, равно как и на четырех женщинах, прислуживавших ему, были одежды из голубого холста местного производства; одежда эта состояла из лоскута, обернутого вокруг бедер и нисходящего до лодыжек; все же остальные, за весьма малым исключением, равно как и все население города и страны, были совершенно нагие, мы — также благодаря заботам наших погонщиков. У женщин были еще надеты ожерелья из золотых бус, доходившие почти до пояса; кроме того, и у женщин, и у короля были широкие золотые обручи на руках, предплечьях и на ногах, немного повыше щиколотки. Молодые женщины, весьма миловидные и привлекательные, смотрели на нас с нескрываемым жадным любопытством, тогда как король зарычал на нас, как дикий зверь, так что кровь застыла у нас в жилах. Затем, поднявшись с пола, он взял из рук одного из своих приближенных свою саблю и направился прямо на нас. Так как я случайно стоял впереди всех, то он схватил меня за руку с такой невероятной силой, что у меня душа ушла в пятки, а другой рукой, в которой он держал саблю, он пригнул мою голову, и без того уже опущенную на грудь, еще ниже, и я был уверен, что в следующий момент он одним взмахом снесет мне голову с плеч, как вдруг молодые женщины, повскакав со своих мест, обступили его и мольбами и ласками старались уговорить его не приводить в исполнение его намерения. Наконец это им удалось; самая юная из них взяла из рук короля его саблю и отдала ее королевскому оруженосцу, а остальные увлекли короля на его прежнее место, после чего женщины обступили нас и принялись разглядывать и ощупывать со всех сторон, как делают дети с новой игрушкой, все время неумолчно расспрашивая о чем-то приведших нас сюда людей. Они были крайне удивлены длиною моих волос, которые я по тогдашней моде носил в косу; поймав меня за косу, они поочередно раза два сильно дернули за нее, желая убедиться, что волосы у меня действительно крепко приросли к голове. Наглядевшись вдоволь, они, наконец, приняли во внимание наше состояние и с разрешения короля принесли каждому из нас по полной чашке «куш-куша», т. е. разваренной в размазню кукурузы. Но так как руки у нас были связаны за спиной, то мы знаками дали понять, что не можем воспользоваться их угощением, и они тотчас же поспешили разрезать наши путы. Однако руки мои до того затекли, что я не в состоянии был владеть ими; заметив это, самая юная из женщин с нежной заботливостью принялась растирать их, стараясь восстановить правильное кровообращение и всячески высказывая нам свое соболезнование. Затем нас отвели в одну из ближних хижин, и здесь все тело наше смазали каким-то целебным маслом, благодаря которому по прошествии нескольких дней все наши язвы и поранения совершенно зажили. Положение наше здесь также очень изменилось: те самые люди, которые гнали нас, как скотину, поминутно подгоняя своими копьями, теперь были приставлены ухаживать за нами и прислуживать нам. А так как супруги или фаворитки короля часто наведывались к нам и требовали самого лучшего с нами обхождения, то нам оказывали всякое внимание и всячески берегли.
ГЛАВА VI
Меня отдают в рабы фаворитке старого короля. — Уина помогает моей госпоже совершать ее туалет. — Часто беседуя с ней, я крепко привязываюсь к ней. — Моя ненависть к старому королю и ужас, внушаемый мне им, возрастают с каждым днем. — Он убивает человека из лука, из которого бьют птиц.
Однажды поутру — это было недели три спустя после того, как нас поместили в одном из дворцовых помещений — меня призвали одного к королю, особо от моих товарищей. Когда я явился, мне надели на щиколотку левой ноги, а также на левую руку небольшие кандалы, соединенные между собой легкой цепью, а на голову обруч, утыканный перьями и напоминавший корону, и обернули меня куском легкого голубого холста вокруг бедер. Затем меня подвели к королю со скрещенными на груди руками и низко опущенной головой.
По его приказанию меня поставили за спину самой юной из четырех женщин, той, которая тогда так нежно и так заботливо растирала мои затекшие руки, и мне было дано понять, что отныне я — ее раб и должен служить ей, на что я с радостью согласился, хотя и не выказал в данном случае этой радости ничем. Я оставался безмолвным и неподвижным, все в той же покорной позе, вплоть до момента, когда принесли обед и сунули мне в руку большую тыквенную латку, наполненную куш-кушем, чтобы я поставил ее перед королем и его супругой.
Однако мой первый опыт прислуживания за царским столом оказался не особенно удачным: споткнувшись за циновку, служившую столом королю и его женам, я растянулся во всю длину и опрокинул всю латку куш-куша прямо на ноги королю. Он вскочил, зарычав как дикий зверь, а я кинулся в противоположный конец хижины, ожидая, что он убьет меня тут же на месте. К счастью, все блюда в этой стране подаются к столу остуженными, так что ноги короля от моей неловкости нисколько не пострадали, и моя повелительница без особого труда вымолила мне прощение, весело щебеча и смеясь как самому происшествию, так и моему видимому испугу. По окончании трапезы мне было приказано последовать за моей госпожой, которая удалилась в другую хижину, где она намеревалась согласно общепринятому здесь обычаю предаться сну во время самой сильной жары. Меня поставили у дверей, чтобы оберегать ее покой и не допускать никого беспокоить ее.
Теперь единственной моей обязанностью было ухаживать за моей госпожой. Она была главной фавориткой короля и так как была неизменно добра и мила, то я, пожалуй, не жалел бы даже и о своей утраченной свободе, если бы только не страх перед грозным старым монархом. Я знал, что мое спасение всецело зависело от моей молодой госпожи и ее благорасположения ко мне, и потому всеми зависящими от меня средствами старался угодить ей. Будучи молода, добра и великодушна, она была не требовательна и не капризна, и угодить ей было не трудно, а мое внимательное отношение к ее вкусам, привычкам и желаниям и быстрое, точное исполнение малейших ее приказаний совершенно покорили ее сердце. Ей было, наверное, не более семнадцати лет, но в тех местах девушка уже с 14-ти лет становится женщиной и часто даже раньше. По цвету кожи она была негритянка, но во всем остальном отличалась от этого типа: волосы ее, хотя короткие и волнистые, не были непомерно густы и сбиты наподобие войлока или овечьей шерсти, а нос, маленький и пряменький, нисколько не походил на широкие расплющенные носы негритянок; рот маленький, с пышными яркими губами, не растягивался до ушей при усмешке, но обнаруживал два ряда мелких блестящих, ослепительно белых зубов необычайной красоты.
Фигура ее была восхитительная: хрупкая, гибкая, удивительно пропорциональная.
Встав поутру, я сопровождал ее на вершину холма, непосредственно за оградой дворцовых строений, где моя молодая госпожа с восторженным благоговением поклонялась восходящему светилу. Затем она спускалась к реке и купалась, и как только волосы ее высыхали, она тотчас же причесывала их.
Эта обязанность причесывать молодую мою госпожу вскоре была возложена на меня, как только я успел присмотреться к этой процедуре. По прошествии некоторого времени я стал весьма искусен в этом деле; приходилось осторожно расчесав ее волосы, смазать их светлым душистым маслом, затем навить и спустить с крутой палочки ее натурально вьющиеся кудри, располагая их самым прихотливым манером на ее маленькой грациозной головке.